Мы выпили и принялись закусывать.

– Но если вы, ребятки, хотите п-перекинуться в картишки, – тыча в нашу сторону вилкой и ухмыляясь, проговорил Шепелевский, – то за этим вам не ко мне! Я н-не игрок! Да и денег у меня нет… Так, хорошо, если за ш-штоф заплатить хватит, – он обернулся к половому и повысил голос, – а остальное – в кредит!..

Тот в углу поморщился и принялся за протирку своих стаканов с утроенным усердием.

– О, не извольте беспокоиться, – ответил я, – карты нас не интересуют. Я хотел бы поговорить с вами о купце Савельеве. Вы ведь знали его, не так ли?

Шепелевский перестал жевать.

– Знать-то знал… Но с чего это вы решили, что я з-захочу с вами об этом разговаривать? – он хихикнул и вытер губы рукавом. – Я вот одного в т-толк не возьму: кто вы такие? Для шпиков – слишком уж тщедушные, а для п-прочих… Праздное любопытство – дело, друзья, очень н-небезопасное!

– Я купцу Савельеву прихожусь племянником, – не стал дольше тянуть я.

Шепелевский поднял на меня взгляд. Рука его снова потянулась к штофу.

– Племянничек, значит? Не завидую я тебе, п-племянничек! Зря ты сюда сунулся, ох зря! Уже больше месяца, как я не при делах. Как раз с того дня, как мой благодетель, Петр Устинович, скончался, Ц-царствие ему Небесное, – он перекрестился. – Мне, господа, расхотелось кому-либо служить. Да-с! Бывает и такое, – Шепелевский, опрокинув очередную рюмку, икнул и перекрестил рот. – Вы, молодые люди, так обычно с-спешите на службу, так резво бежите продать свою свободу… Но ваша свобода – д-дешевый товар, ибо вы готовы отдать ее за сущие копейки. Совесть – во-о-от что у вас охотно купят, а б-больше ничего…

Шепелевский помутневшими глазами рассеянно оглядел трактир и, упершись взглядом в уже опустевший штоф, попытался выбраться из-за стола.

– Позвольте нам проводить вас, – ринулся к нему Данилевский.

Приказчик, оттолкнув поданную моим приятелем руку, со третьей попытки с трудом поднялся и поплелся к двери.

Расценив отсутствие ответа как согласие, мы расплатились и поспешили за ним.

Когда мы спустились с крыльца, Шепелевский, уже с трудом стоявший на ногах, вдруг начал заваливаться набок. Данилевский едва успел ухватить его за шиворот.

– Куда вас доставить, милейший? – спросил он.

Шепелевский в ответ неопределенно помахал рукой, и мы под локти повели его вдоль улицы.

В ее конце стоял небольшой грязный домишко. Именно к нему и направился опекаемый нами приказчик.

Мы вошли внутрь и поднялись по крутой темной лестнице на второй этаж. Здесь пьяница долго рылся в карманах, пока из одного из них, наконец, не выпала связка ключей. После нескольких безуспешных попыток хозяина отворить свою дверь нам пришлось прийти ему на помощь, и дело, наконец, все же увенчалось успехом.

Занимаемая Шепелевским комната была маленькой и неопрятной: старая потертая обстановка, пыльные занавески, испачканная одежда, сваленная комом на стульях и на кушетке. Окурки, обрывки промасленной бумаги, смятые фунтики, ореховая и яичная скорлупа – все это валялось на полу и на столе, покрытом грязной скатертью. Хозяина, который теперь стоял, прислонившись к дверному косяку лбом, чистота его жилища, видимо, мало беспокоила. Мы подхватили его под руки и усадили у стола на замызганный сафьянный диван.

Шепелевский обвел нас тусклым взглядом и заплетающимся языком проговорил:

– Эй, п-парень… Там, в ш-шкафу, – он махнул рукой куда-то в сторону, – н-настойка… Н-неси…

Я подошел к шкафу и достал бутылку. Там же оказались и стаканы, столь запыленные и засаленные, что я начал озираться по сторонам в поисках салфетки.

– Так ч-что же ты х-хотел у меня узнать, хозяйский племянничек? – развалившись на своем диванчике, ухмыльнулся Шепелевский.

Я поставил бутылку на стол. Красно-коричневый оттенок настойки и взвесь на дне не внушали мне доверия.

– Вы ведь служили управляющим у Петра Устиновича? – начал я.

– Ну, был… П-прослужил лет сто у него… – выдохнул приказчик. – Савельев полагался на меня… Да, полагался! Все сделки со мной! Со мной, слышите?.. Я же все учую, все подвохи увижу… П-правой рукой его был… – он поднес к своему лицу правую ладонь, потом вдруг плюнул в нее, вытер ее об себя и потянулся за бутылкой.

Данилевский схватил посудину за горлышко и придвинул ее к себе.

Шепелевский поднял голову и удивленно посмотрел на студента.

– А правду говорят, будто вашего хозяина отравили? – вдруг спросил Данилевский.

Приказчик вздрогнул. Его пьяные глаза загорелись недобрым огнем. Он стукнул кулаком по столу, смахнув нетвердой рукой со скатерти ореховую скорлупу:

– Савельева, что ль? Да к-кто ж их разберет? Вон у князя спроси, у его сиятельства, у Кобрина! П-понял, да? Не по Сеньке ш-шапка такие вопросы задавать…

Я вытер стаканы собственным носовым платком и поставил их на стол. С видимым неудовольствием Данилевский разлил из бутылки сомнительную жидкость.

Мы сели и молча чокнулись.

Шепелевский, мгновенно опорожнив свой стакан, хлопнул им об стол.

– Вы, ребятки, с-совсем не те вопросы задаете… Вот спросили бы вы меня, что вам д-делать, а я бы вас уму-разуму н-научил… А наука простая, любезные, простая, да: не связываться с Кобриными… – и он замотал головой, будто стараясь стряхнуть с себя хмель. – И со мной… н-не связываться!

– Вы подписали завещание Савельева? – отставив нетронутый стакан, спросил я.

Шепелевский нехотя кивнул:

– Под… Подписал… Все его завещания подписывал, все… – приказчик снова плеснул в свой стакан настойки и снова залпом опустошил его, – и в последний раз тоже…

Он снова мотнул головой туда-сюда, кажется, в поисках закуски, но, не обнаружив вокруг ничего подходящего, поднес к носу рукав и замер, будто был готов упасть на стол и уснуть. Довольно долго он не шевелился, а потом моргнул, встрепенулся и буркнул:

– Закурить… есть?

Данилевский достал из кармана жестяной портсигар.

К потолку комнаты тонкой едкой струйкой потянулся дым.

– Огибалов, с-сволочь, приехал… Мол, при смерти х… хозяин, а я еще от Пасхи тогда не отошел, так гулял… – Шепелевский с трудом копался в своей замутненной спиртным памяти. – Отвез м-меня, сказал, что надо, дескать, подписать… Я не читал, сразу подписал… А потом… эти с-сволочи, князья, старший и м-младший, конверт мне всучили, то-о-олстый такой, – приказчик сипло зашептал, – вот, мол, подношение вам в благодарность за услугу… А если что, то при свидетелях берешь! Это при Огибалове-то, п-паскуде этой! А что подписал, того я и не читал! Нет, не ч-читал…

– Вы подписали документ, который оставляет семью Савельева ни с чем, – сказал Данилевский.

Приказчик грохнул кулаком по столу:

– Ты, щ-щенок, думаешь, что я того не знаю?.. Газетные щелкоперы всю п-плешь уже проели, ан нет: и вы, благодетели, т-туда же! А как же? Что, я против Кобриных пойду? Да накось выкусите, – он по очереди показал нам грязный кукиш. – Петра Устиновича не воскресишь, а из-за м-миллионов его я ш-шутить с огнем не намерен…

Мы с Данилевским переглянулись.

– Зато, Арефий Платонович, можно попробовать отстоять справедливость в суде! Снять, так сказать, грех с души… – вкрадчиво начал Данилевский.

У приказчика на лбу вздулись вены. Он кивнул головой, потом приложил палец к губам, затем нетвердой рукой поманил моего приятеля, будто намеревался шепнуть ему на ухо какой-то секрет, а потом вдруг сжал кулак и с размахом ткнул им Данилевского в лицо.

Студент ахнул и вскочил на ноги, зажимая ладонью разбитый нос.

– Грех?! – взревел Шепелевский, перевалившись через стол. – Да кто ты такой, чтобы меня попрекать?! Грех! Да я! Да без меня!.. – он с налитыми кровью глазами попытался еще раз достать кулаком Данилевского, но тот сумел увернуться.

Я бросился на приказчика и, схватив его за плечи, прижал всем своим весом к столу. Тот, безуспешно пытаясь высвободиться, копошился подо мной, будто огромный неповоротливый краб.

– С-сволочи, – прошипел он снизу. – Все вы сволочи!.. Что, думаете, только я лже… лжесвидетельствовал?.. У нас все так! Везде так! Моя мзда ничем от чужой не отличается! Каждый свою взятку берет, каждый…