– Как я вас понимаю, – поддакнул Данилевский.

– Вот как? Вас тоже взяли в шоры? – воскликнул хозяин.

– Да… – пригорюнился мой приятель.

– Ну, вот! – развел руками Хаймович. – Вот дала бы отцу моя учеба в университете возможность жить именно здесь, в Москве, а не в Гомеле или в Житомире, и что с того? Благосостояния – фьють… Ай, какое благосостояние может быть у простой честной семьи с шестью детьми!

Мы в ответ усмехнулись и пожали плечами.

Хозяин лавки деловито щелкнул крышкой часов:

– Вещица ваша хороша, поэтому я охотно предлагаю вам за нее двадцать рублей!

Я не поверил своим ушам:

– Сколько, простите?

– Двадцать целковых. Поверьте, это очень хорошая цена!

– Что?! – я задохнулся от изумления. – Да эти часы были куплены за цену раз в десять выше!

– Что же я могу поделать, если в них немало изъянов: царапинки на крышке и стекле, потертости, да и надпись сильно снижает их цену. Поверьте, вам за них никто другой больше пятнадцати рублей не даст…

– Они в отличном состоянии, – перебил я заимодавца, потянувшись за часами. Мне стало не на шутку обидно, ибо свой брегет я очень берег.

– Ну, хорошо! – Хаймович перехватил часы из одной руки в другую и прижал к себе. – Только ради вас я готов уступить и дать вам за них двадцать пять! Пусть это и выйдет мне в убыток. Двадцать пять рублей! Такая цена вас устроит?

– Нет, не устроит! – я был вне себя от возмущения.

– Извините нас, – с натянутой улыбкой встрял в переговоры Данилевский, – мне надо сказать этому господину пару слов. Мы к вам непременно еще зайдем.

Он выхватил из рук Хаймовича мой брегет и за рукав увлек меня к выходу.

– Карточный долг, милейший, – убеждал он меня на ходу, – это дело святое, и совершенно неважно, за какую сумму эти часы всучили вашей матушке…

Хозяин лавки на прощание лишь развел руками, показывая всем своим видом, что для него мое возмущение не представляется чем-нибудь удивительным, и что он готов принять нас в любое удобное для нас время.

Мы вышли из калитки и свернули за угол.

– Нет, ну каков подлец, – я стоял на обочине дороги и весь просто кипел от гнева. – Цена этим часам раз в десять выше той, что он мне предлагал!

– Тебя это так удивляет, – Данилевский со смехом возвратил мне брегет, – будто ты никогда не был в ломбарде!

– Никогда, – признался я.

– Вот оно что… – с удивлением протянул мой приятель. – А в роли проигравшегося с потрохами купчика ты смотрелся весьма достоверно. Только вот людям, пришедшим сюда, обычно уже все равно, сколько стоило их добро изначально.

– Не называй меня купчиком, – буркнул я. – Возможность выручить лишь жалкую копейку за дорогие и ценные вещи не делает это место богоугодным. Тоже мне, благотворители нашлись! Нажива на попавших в нужду – низкое занятие.

– Да, богоугодным не делает, но довольно привлекательным – вполне. Для самого хозяина, конечно. Насчет нищеты своего отца сынок тоже изрядно приврал. Поговаривали, что Хаймович – самый зажиточный мещанин в этом квартале.

Мы выбрались из переулка на широкую людную улицу. На углу стояло несколько пролеток. Мы поспешили к ним.

– С одним из наших свидетелей мы все выяснили, а сейчас, – Данилевский указал на извозчиков, дымящих папиросами у своих экипажей в ожидании седоков, – было бы неплохо нам прокатиться до кожевенной фабрики твоего дяди. Если и искать купца Грузнова, то, скорей всего, там. Эй, возничий! На Шлюзовую набережную, – приказал студент услужливо распахнувшему перед ним дверь кучеру и запрыгнул в пролетку.

Глава IX

Кожевенный завод купца Савельева располагался на крутом, поросшем травой берегу узкого канала, по которому вереницей ползли груженые широкие баржи. С воды тянулся сладковатый гнилостный запах, от которого мое нутро едва не выворачивалось наизнанку. Мы выпрыгнули из повозки и, задержав дыхание, торопливо зашагали по дощатому настилу, уложенному вдоль береговой насыпи, по направлению к заводским воротам, за которыми высились кирпичные дымовые трубы и длинное красно-белое здание цеха, окруженное потемневшими от влаги и сажи деревянными ангарами. С пригорка за цехом ровными рядами многочисленных окон на нас смотрели бурые двухэтажные рабочие казармы.

– Здесь в начальстве, говорят, много ваших, самарских, – переведя дух и откашлявшись, сказал мне Данилевский, когда мы покинули набережную. – Савельев даже содержал в этих местах доходный дом для своих мастеров. Наш купец средней руки, как мне кажется, тоже должен жить где-то здесь. Попробуем справиться о нем у местных завсегдатаев, – предложил он, указав рукой на небольшой замызганный трактир, спрятавшийся среди складов и пакгаузов.

В трактире царил полумрак. Половой у стойки протирал салфеткой не первой свежести тяжелые стаканы. У него за спиной поблескивало мутное зеркало. Было тихо, слышался лишь скрип ткани о стекло, ленивое жужжание мух под потолком да позвякивание посуды на кухне.

– Любезнейший, – обратился к половому Данилевский, – у меня дело к купцу Грузнову, и мне сказали, что его можно тут встретить.

– Приветствую вас, господа! Увы-с, Иван Петрович вот уж как две недели не захаживал к нам, – половой пожал плечами. – Может быть, он, как обычно, снова уехал в Ессентуки… Но вы можете справиться о нем на фабрике.

– Хорошо. Благодарю, милейший. Дайте-ка нам пару пива, – сделал заказ Данилевский.

Половой кивнул и засуетился над подносом и стаканами.

Мы уселись за столик. Слуга поставил перед нами большое блюдо с баранками и две кружки. Пиво оказалось весьма неплохим, но столь холодным, что его приходилось пить маленькими глотками.

– Будет досадно, если он и взаправду уехал, – проговорил, на секунду отвлекшись от трапезы, Данилевский. – Но ничего, сейчас передохнем и…

Договорить он не успел. За его спиной громыхнула дверь, и на пороге появился краснолицый мужчина лет пятидесяти в помятом котелке и испачканном известкой темном летнем пальто, на рукавах и полах которого в нескольких местах висело репье. Нетвердой походкой гость подошел к стойке и бросил на нее несколько монет, потом он сделал еще шаг-другой и рухнул за ближайший столик.

Половой скорчил недовольную мину, но, не сказав ни слова, смахнул монеты в выдвинутый ящик и исчез. Через минуту он снова появился с подносом в руке. На подносе красовался небольшой водочный штоф на пару с тарелкой с солеными огурцами, выложенными на темных дубовых листьях, с тонкими веточками засоленного укропа и зубчиками маринованного чеснока.

Посетитель тут же наполнил трясущейся рукой рюмку и опорожнил ее, однако закусывать не стал, а налил вторую и отправил ее содержимое себе в глотку вслед за первой. Лицо полового, глядевшего на эту сцену, скривилось еще сильнее. Когда стопка наполнилась в третий раз, слуга приблизился и поклонился гостю:

– Господин Шепелевский! Простите-с, но в нашем заведении не принято заказывать одни только напитки! Быть может, вы изволите-с пожелать горячее?

– К ч-черту горячее! Неси з-заливное, – отмахнувшись от полового, буркнул посетитель.

Мы переглянулись.

Данилевский подхватил свою кружку.

– Пиво здесь преотвратное! Наверное, водка получше будет? – он, не спрашивая разрешения, подсел за стол к незнакомцу. – Вы позволите угостить вас?

– С ч-чего бы это? – осоловело уставился на него Шепелевский. – В-водка тут так же гнусна, как и п-пиво! Впрочем…

– Да-да, вы совершенно правы, – кивнул студент. – Знаете, мой приятель приехал сегодня в город из провинции, но даже там можно найти напитки гораздо достойнее!

– Гм… Что… Что вам нужно? – насторожился Шепелевский.

– Мы просто хотим с вами выпить, разве это кажется вам предосудительным? – и Данилевский кивком головы пригласил меня присоединиться к назревающему застолью.

– Ладно, в-валяйте, – согласился приказчик.

Я подсел к ним и в доказательство нашего радушия вынул бумажник, с нетерпением оглядываясь в поисках полового. Тот, появившись наконец с заливным, бросился нас обслуживать.