Когда они приезжают домой, он показывает Жанне материал. Уже ранее обнародованные факты, неоригинальные метафоры, наполовину позаимствованные у Ремарка и банальная истина, понятная даже дошкольнику. Девушка с трудом верит в то, что это вообще могли опубликовать в не самом известном, но все же серьезном издании. Натуралистично, жестко и достаточно аргументированно. Да, есть парочка свежих деталей, но не более того. На Пулитцеровскую премию явно не катит.
***
Гладко выбритый и одетый в костюм Себастьян, поцеловав на прощание беременную Катрин, доедавшую завтрак, спустился на парковку. Сев в черный седан, он включил радио. Газеты мужчина читать не успевал и не очень любил, но в дороге чаще всего слушал новости. Рассказав об осаде Самавы, находящегося на юге Ирака, ведущий принялся за обзор свежей прессы. Процитировав отрывки из некоторых материалов, журналист поведал о тексте некоего Кристиана Руссо, который, побывав в Багдаде, очень искренне и точно передал мысли и чувства миллионов французов.
Катрин, решившая прогуляться по Булонскому лесу, присела на скамейку у нижнего озера в тени дубов. На соседней, обнимая друг друга, разместилась пожилая пара, жадно пожирающая глазами одну газету Lumière на двоих. В кармане раздался звонок мобильника.
Хронически безработная очень общительная Моника, чьей единственной суперспособностью являлось умение отличать оригинальный бренд даже от самой качественной и талантливой китайской копии, спросила, читала ли Катрин свежий выпуск Lumière.
От недоумения у женщины чуть не отвалилась челюсть. Моника даже Cosmopolitan не жаловала:
«Они там только фантазируют, я и так все знаю получше всяких журналюг», – любила повторять она.
– Это просто невероятно! – кричала Моника в трубку. – Обязательно почитай, я ничего в своей жизни лучше не видела… Хочешь расскажу?
Не дожидаясь ответа Катрин, Моника продолжила тараторить:
– Короче, обычный парень, который это все, как и все, раньше видел только в 3D. Эти политики – они вообще такие лицемеры, я вот раньше политикой не интересовалась, ну, типа они там люди грамотные, сами разберутся, но теперь я поняла, что это я зря… Он набрался смелости и полетел прям туда и описывал все это… Как американцы с британцами какие-то ракеты свои пускали по базам военным, а те, кто с ними рядом жил – так это так, не считается, сопутствующие потери… Например, девочка без двух ног осталась… Ну, то есть не девочка, а, – Моника на секунду замолкла, – то, что от девочки осталось. Жуть, в общем… Блин, я не знаю, как это сказать, но об этом надо знать… И написано так ярко и доступно, главное… Ну, это читать надо, там очень круто написано и не так коряво, как я сейчас изложила, правда, – подытоживает девушка.
Добившись от Катрин обещания, что та непременно, как только вернется домой, прочтет материал Кристиана Руссо, – он бесплатно доступен в интернет-версии издания – Моника принялась обсуждать более будничные вещи.
Наговорившись со всеми вдоволь, она отправилась в парикмахерскую, собираясь обновить образ и обязательно и там поделиться удивительной находкой, но оказалось, что с самого открытия заведения и без нее разговоров только об Ираке и Руссо. Привыкшие оценивать мужчин больше по внешности девушки и дамы в перерывах между записью с помощью компьютера уже обыскали весь Интернет в поисках хоть одной фотографии корреспондента, но ничего не нашли. Тем не менее, все семеро мастеров и их клиенток в тот обеденный час сошлись во мнении, что он теперь их самый любимый журналист.
Тем временем младшая сводная сестра Моники – ярко накрашенная Стефани, лежа на лужайке во дворе лицея, увлеченно разговаривала с кем-то по телефону. Повесив трубку, старшеклассница в ультраузких джинсах и расстегнутой кожаной куртке, из-под которой виднелось декольте, посмотрела на подошедшую к ней более сдержанно одетую Софию.
– С кем болтала? – спрашивает девушка, присаживаясь рядом.
– С папой, – признается Стефани.
– В смысле? Ты же его на дух не переносишь.
– Мы помирились. Ты читала Руссо?
– Эээ… А что именно?
– Не того Руссо, а другого, Кристиана. Ты что, не в теме?
София качает головой.
– Сегодня утром в Lumière этот новый Руссо опубликовал статью о Багдаде. Это просто гениально. Он буквально залез в мою голову и изложил мои мысли на бумаге так, что теперь каждый поймет, что натворили США. Я ее сегодня утром прочитала, – продолжает Стефани, – а потом мне папа звонит, начал заваливать вопросами, мол, как дела, как мама, нашла ли она кого-нибудь, как школа и прочее и прочее… Проявился вдруг… Я думаю: в чем подвох? А потом он говорит: если я правильно помню, ты вроде в детстве журналисткой хотела стать, так вот почитай, что такое настоящая журналистика, а не ваши глянцевые журналы. И скинул мне ссылку на статью эту на почту. Я ему, конечно, предъявила за то, что он меня дурой набитой, похоже, реально считает. Заявила, что я сама ее нашла и уже прочитала. Тогда я сразу выросла в его глазах, и он предложил встретиться, когда я буду свободна. Так что послезавтра мы с ним увидимся, – заканчивает она.
Когда обеденный перерыв подростков подходит к концу, русскоговорящая мама Софии – 35-летняя стройная ухоженная Кристина, выросшая в советской Москве, – размещается в кресле для маникюра у русскоговорящего мастера Наташи.
Фоном работает телевизор, почти без звука включен французскоязычный канал.
– Как по длине? – любезно спрашивает женщина, приступая к работе.
– Половину убираем, – отвечает клиентка. – Форму оставляем ту же.
– Окей. Lumière сегодняшний не читала? – интересуется Наташа.
– Ой, да у меня с французским не очень. Если честно, совсем слабо, – признается Кристина. – А что там? Что-то стоящее?
– Да журналист какой-то новый, никому неизвестный написал очень трогательную статью о вторжении в Багдад. Я в автобусе сегодня ехала, так половина пассажиров, не отрываясь, сидела, уткнувшись в газеты. У меня самой пока руки не дошли, тем более что я, к сожалению, не очень бегло читаю, но муж тоже очень похвалил, говорит, придешь с работы, обязательно почитай, если что, перескажу тебе статью более простым языком.
– А, ну, мне тогда, может, дочь переведет ее.
– Сколько ей лет?
– 15, родилась здесь.
– А ты как сюда переехала? Тоже замуж за француза вышла? Или ты рассказывала уже? Ты уж прости, у меня порой в одно ухо влетает, а в другое вылетает…
– Да нет, я вроде не говорила, но даже не знаю, с чего начать, – тяжело вздохнув, отвечает Кристина.
– Если не хочешь, можешь не рассказывать.
– Да нет, просто там долгая история…
– Так мы вроде никуда не торопимся.
– В общем, бабушка моя – еврейка, сидела в нацистском концлагере, чудом выжила, а потом, когда уже Советский Союз стал трещать по швам, ФРГ, пытаясь загладить свою вину, решила помогать с эмиграцией советским евреям и их потомкам. Родители, узнав об этой программе, тотчас подали документы, мне 17 было, меня, конечно, никто особо не спрашивал, да и не смыслила я тогда в этом ничего. Думала, что Запад – это манна небесная. Мне мерещились только джинсы, жвачка, качественная тушь, романтика, прогулки до утра, полки супермаркетов, ломящиеся от всего… Мурыжили нас года два: проверяли документы, собеседования, затем родители стали готовиться к эмиграции, распродавали имущество… Так мне стукнуло 19. Приехали, заселились на первых порах в общежитие. Комфортабельное, жить можно, но маленький городок, а в Союзе мы в Москве жили в трёхкомнатной квартире, друзей нет, поговорить, кроме родителей, реально не с кем. Изначально родители свято верили, что я быстро выучу язык, школу окончу в Германии и поступлю куда-нибудь, но все затянулось, поэтому, как ты понимаешь, я осталась ни с чем. Школу еще в Союзе окончила, поступить никуда не могу, на курсах немецкого для иммигрантов чуть ли не худшая в группе… Безнадега жуткая, родители ругаются, я в слезы… Голова раскалывается, в официантки не берут, в посудомойщицы тоже, ибо от дистресса все валится из рук, хотела пойти к психотерапевту, родители запретили, мол, узнают, что ты псих и депортируют всех. Я им объяснить пытаюсь, что к психотерапевтам не психи ходят, но все без толку. В общем, промучилась я так полгода, а потом села на поезд и рванула в Париж, город посмотреть. Родители упрекали, мол, ты на отдых денег не заработала, но как-то вырвалась… Я и сама виновата, наверное, но не могла я… Они сами работать здесь не собирались, жили на пособие, а я, молодая, должна была быстро освоиться и адаптироваться, но не давался мне это язык, хоть тресни, и все пошло наперекосяк… Ну не гений я, ну, отдохнула природа на мне, что тут поделаешь?
