– Да, тяжело, да, нам потом жить с этим грузом на сердце, но мы тоже люди. По всем конвенциям мы приравнены к гражданским лицам. Нас нельзя расстреливать без суда и следствия только потому, что нам не повезло оказаться в плену у террористов, с которыми весь цивилизованный мир борется, – Паула нервно постукивает зубами.

– Ты можешь сам еще все переиграть? – с надеждой спрашивает Бастиан. – Ты пострадал, тебе точно надо на волю.

– Нет, я все для себя решил. Вас я не осуждаю, – добавляет он, немного подумав.– Сорян, если был слишком груб, рука просто болит и спину щиплет.

– Не глупи, – просит Дэниэль. – Хоть раз в жизни подумай о себе. В Малакале ты один троих вынес, рискуя жизнью, в Багдаде Джона спас, в Париже кровь и плазму каждые три месяца сдаешь, хотя мог бы с такой работой просто отдыхать, когда находишься на гражданке.

– Французы поймут тебя и не осудят, а россияне не узнают, – добавляет Дэвид.

– Достаточно того, что я буду знать. Я не могу по-другому, не умею и не хочу, – настаивает на своем Андрей.

Он ложится на правый бок, справа от него, расстелив ветровку на двоих, приземляются Дэниэль и Дэвид. Паула, всхлипывая, отходит от них к своей кофте и садится по-турецки, Алехандро располагается с ней, брюнетка кладет ему голову на колени. Сходив в туалет по-маленькому – в ведро, стоящее в дальнем углу камеры, – Жульен размещается слева от Андрея. Марк и Бастиан по-немецки обсуждают философию.

– Передать что-нибудь твоим? – спрашивает Дэвид, перейдя на французский.

– Я всех люблю, – слабо отзывается он.

– А конкретнее? Мы все запомним, слово в слово, – обещает Дэниэль.

– Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами, – усмехается Андрей. – Лучше я не скажу, по крайней мере, сейчас, сидя три месяца на скудном пайке, но готов подписаться под каждым словом из этого предложения.

– А близким? Может, ты жалеешь о чем-то? Или хотел что-то давно сказать, но не решался много лет кому-то конкретно, а не в паблик? Помнишь, как… – он на доли секунды осекается, – ребята вчера здесь письма надиктовывали? – уточняет Жульен, тяжело вздохнув.

– Нет, ничего такого, я не знаю.

– Ладно, если что-то вспомнишь или надумаешь, говори, – Дэвид выпивает немного воды из пластиковой литровой бутылки.

Слышится звук открывающегося замка, пленники вскакивают и прижимаются лицом к стене, зажав руки за спиной. Боевики надевают на правую руку Андрея наручник и собираются его выводить; мужчина пытается что-то прошептать, украдкой косясь на французов, но надзиратели, заметив несанкционированные разговоры, ударяют его дубинкой в живот. Согнувшись от боли пополам, Андрей замолкает. Обратно его приводят минут через двадцать. Учащенно дыша, он ложится на правый бок, к нему подходит Марк:

– Ты как?

– В порядке.

– На спину ляг и живот покажи, пожалуйста, – просит мужчина.

– Мне до спины не дотронуться, – сжимая губы, бормочет Андрей.

– У тебя на спине обычные гематомы, а на животе может быть закрытая травма. Повернись, пожалуйста.

Сморщившись, Андрей переворачивается на фиолетово-багровую спину.

– Больно? – Марк осторожно притрагивается к его животу.

– Нет, – кривит душой пострадавший.

– Тебе в больницу надо.

– Я бы на твоем месте вообще помалкивал, нацист переодетый! – вспыхивает Андрей. –Твои предки на все соглашалась: и в гитлерюгенд10 побежали в первых рядах, и в партию, но тебя такого якобы белого и пушистого допустили, несмотря на это, на приличную работу.

– Двоюродные внуки должны отвечать за поступки дедов?

– Ничего ты не должен, но и учить меня жизни не должен и не имеешь морального права.

– Предки Бастиана укрывали евреев в подвалах, – вмешивается Дэвид.

– А я сейчас не с Бастианом разговариваю, – возмущается Андрей. – К нему у меня нет претензий, а вот Марк фотки со своим родственничком до сих пор выкладывает. Не стыдно?

– Я выложил одну фотографию в закрытом профиле с престарелым мужчиной, отсидевшим свой срок в тюрьме. Он раскаялся, он уже давно не нацист, он оступился, он был тогда совсем молодым, он школу окончил при Гитлере, ему запудрили мозги, и ты сам это прекрасно знаешь, – объясняет Марк.

– В чем конкретно Марк виноват? – спрашивает Дэниэль.

– Пить хочу, – игнорируя вопрос коллеги, просит Андрей.

Дэвид протягивает ему бутылку, в которой оставалось почти 500 миллилитров воды, мужчина с жадностью все выпивает.

– Еще, пожалуйста, – умоляет он.

Марк протягивает ему другую бутылку, в которой воды меньше четверти, Андрей все выдувает.

– Еще, – бормочет он тихо.

– Нету больше, – оправдывается Дэниэль. – Завтра утром принесут, надеюсь.

– Паула, дай, пожалуйста, – просит Бастиан, заметив, что у нее в бутылке еще что-то осталось.

– Ты предлагаешь нас совсем без воды оставить? – негодует Алехандро, сидящий рядом с девушкой.

– Ему плохо. Андрей никогда бы не стал просить, если бы мог вынести без нее. Тебе жалко?

– А если завтра ничего никому не принесут? – спрашивает Алехандро.

– Принесут, каждый день приносили, – уверяет Дэвид.

Паула, слегка колеблясь, протягивает им бутылку, в которой воды осталось меньше четверти. Андрей, сделав один глоток, откладывает напиток.

– Обратно отдавайте, – требует Алехандро.

Андрей протягивает руку с бутылкой, Алехандро, подходя к нему, резко выхватывает ее.

– Серьезно? – опешивает Дэниэль.

– Так уж и быть, возможно, дам ему утром, а то он все сразу выпьет и останется точно ни с чем, – поясняет Алехандро, присаживаясь рядом с девушкой.

– В туалет хочу, – с мольбой в глазах просит Андрей, посмотрев на Дэниэля.

Оперевшись на мужчину с правой стороны, он ковыляет до ведра. Дэниэль отворачивается, Андрей ходит по-маленькому.

Они возвращаются на толстовку и ветровку, вскоре все засыпают. В середине ночи Андрей открывает глаза и тормошит Дэниэля:

– Проводи в туалет, пожалуйста, – просит он смущенным шепотом.

Андрей облокачивается об него и доходит до ведра. Когда они возвращаются, Дэвид поднимает голову.

– Я Жанну люблю и всегда любил, кажется. Еще с 98 года. Скажите ей это, если я умру, буду в плену или без сознания дольше года, – шепотом просит Андрей, посмотрев на обоих мужчин.

– Ок. Что-нибудь еще передать? – спрашивает Дэвид.

– Она лучшее, что было в моей жизни, и я очень жалею, что мы никогда с ней толком не встречались.

– Совсем? – спрашивает Дэниэль.

– Один раз целовались перед первой командировкой в Багдад, – поясняет Андрей.

– Она не любит тебя?

– Любит. Любила раньше. Раньше точно любила, сейчас – не знаю. Она всегда знала, что я могу погибнуть, она готова к этому. Теоретически, по крайней мере, – он сжимает губы, всхлипывая. – Перед Марком извинитесь, я на эмоциях на него наехал.

– Ок, он понимает.

Ближе к утру боевики врываются в камеру; протирая глаза, пленные прижимаются лицом к стене, сжав руки на спине. Террористы подходят к Андрею, резко хватают его за плечо и норовят стащить с него импровизированную повязку.

– Пожалуйста, не трогайте, – умоляет он, визжа от боли.

Боевики резко выкручивают его руки за спину и сцепляют их наручниками. Дэвид разворачивается лицом к боевикам, но получает от них удар дубинкой в живот. Скрючившись, он через доли секунд возвращается лицом к стене.

– Ты лучший, ты выкарабкаешься, – смотря в стену, говорит Дэниэль на французском и сразу же получает удар в спину от второго боевика.

Террористы уходят, волоча за собой Андрея, который еле переставляет ноги, камера закрывается. Через полчаса им приносят вскрытую коробку с гуманитарной помощью и канистры с водой. Пленные достают оттуда медикаменты, базовые средства личной гигиены (бритв и маникюрных ножниц, конечно, нет), сэндвичи и пирожки. Марк дает пострадавшим обезболивающие и обрабатывает их раны.

– Кого-то убивают, а кому-то раздают десерты, – задумчиво произносит Бастиан, рассматривая слишком щедрый по нынешним временам паек.