Между тем этот шум разбудил императора; он вскочил с постели, и если б сохранил присутствие духа, то легко мог бы бежать; правда, он не мог этого сделать через комнаты императрицы, — так как Палену удалось внушить ему сомнение насчёт чувств государыни, то он каждый вечер баррикадировал дверь, ведущую в её покои, — но он мог спуститься к Гагарину и бежать оттуда. Но, по-видимому, он был слишком перепуган, чтобы соображать, и забился в один из углов маленьких ширм, загораживавших простую, без полога кровать, на которой он спал.
Мы входим. Платон Зубов[96] бежит к постели, не находит никого и восклицает по-французски: «Он убежал!» Я следовал за Зубовым и увидел, где скрывается император. Как и все другие, я был в парадном мундире, в шарфе, в ленте через плечо, в шляпе на голове и со шпагой в руке. Я опустил её и сказал по-французски: «Ваше величество, царствованию вашему конец: император Александр провозглашён. По его приказанию мы арестуем вас; вы должны отречься от престола. Не беспокойтесь за себя: вас не хотят лишать жизни; я здесь, чтобы охранять её и защищать, покоритесь своей судьбе, но если вы окажете хотя малейшее сопротивление, я ни за что больше не отвечаю».
Император не отвечал мне ни слова. Платон Зубов повторил ему по-русски то, что я сказал по-французски. Тогда он воскликнул: «Что же я вам сделал!» Один из офицеров гвардии отвечал: «Вот уже четыре года, как вы нас мучаете».
В эту минуту другие офицеры, сбившиеся с дороги, беспорядочно ворвались в прихожую: поднятый ими шум испугал тех, которые были со мною, они подумали, что это пришла гвардия на помощь к императору, и разбежались все, стараясь пробраться к лестнице. Я остался один с императором, но я удержал его, импонируя ему своим видом и своей шпагой[97].
Я много раз ходил смотреть комнату, где погиб несчастный Павел I; теперь её уже больше никому не показывают, и она постоянно заперта.
Михайловский дворец, где жил с недавних пор Павел, отдан инженерному ведомству; там помещается инженерное училище и воспитанники учатся в залах, украшенных великолепной резной и лепной работой и прекрасной живописью; между прочим, там есть двери и камины богатой, драгоценной отделки. Мои беглецы, встретив своих товарищей, вернулись вместе с ними в спальню Павла и, теснясь один на другого, опрокинули ширмы на лампу, стоявшую на полу, посреди комнаты, лампа потухла. Я вышел на минуту в другую комнату за свечой, и в течение этого короткого промежутка времени прекратилось существование Павла».
На этом Беннигсен кончил свой рассказ [98].
Теперь вот что я узнал от великого князя Константина; передам его слова с буквальной точностью:
«Я ничего не подозревал[99] и спал, как спят в 20 лет.
Платон Зубов пьяный вошёл ко мне в комнату, подняв шум. (Это было уже через час после кончины моего отца.) Зубов грубо сдёргивает с меня одеяло и дерзко говорит: «Ну, вставайте, идите к императору Александру; он вас ждёт». Можете себе представить, как я был удивлён и даже испуган этими словами. Я смотрю на Зубова: я был ещё в полусне и думал, что мне всё это приснилось. Платон грубо тащит меня за руку и подымает с постели; я надеваю панталоны, сюртук, натягиваю сапоги и машинально следую за Зубовым. Я имел, однако, предосторожность захватить с собой мою польскую саблю, ту самую, что подарил мне князь Любомире кий в Ровно[100]; я взял её с целью защищаться, в случае, если бы было нападение на мою жизнь, ибо я не мог себе представить, что такое произошло.
Вхожу в прихожую моего брата, застаю там толпу офицеров, очень шумливых, сильно разгорячённых, и Уварова, пьяного, как и они, сидящего на мраморном столе, свесив ноги. В гостиной моего брата я нахожу его лежащим на диване в слезах, как и императрица Елизавета. Тогда только я узнал об убийстве моего отца. Я был до такой степени поражён этим ударом, что сначала мне представилось, что это был заговор извне против всех нас.
В эту минуту пришли доложить моему брату о претензиях моей матери. Он воскликнул: «Боже мой! Ещё новые осложнения!» Он приказал Палену пойти убедить её и заставить отказаться от идей, по меньшей мере, весьма странных и весьма неуместных в подобную минуту. Я остался один с братом; через некоторое время вернулся Пален и увёл императора, чтобы показать его войскам. Я последовал за ним, остальное вам известно»[101].
Как только император испустил дух, все убийцы разбежались: опять Беннигсен остался почти один. Он приказал уложить тело императора на кровать камердинера, призвал тридцать солдат лейб-гвардии с офицером (Константин Полторацкий), расставил везде часовых, двоих со скрещёнными ружьями у дверей в покои императрицы. Вскоре она прибежала: дверь была отперта, неизвестно, кем и как[102].
Все солдаты и офицеры караула Михайловского дворца были посвящены в секрет заговора, за исключением их командира: это был немец, очень глупый и ничтожный, некто Пейкер. Прежде он состоял в морских батальонах, образовавших до смерти императрицы Екатерины гатчинское войско и включённых Павлом, по вступлении его на престол, в состав его гвардии.
Один из гайдуков, бежавших из передней императора, побежал в караул и позвал на помощь, крича, что убивают государя. Если б на дежурстве был другой полк, а не Семёновский, или, может быть, если б у них был другой начальник, более решительный, то возможно (хотя маловероятно), что он явился бы вовремя, чтобы предупредить убийство: солдаты, хотя и подкупленные, может быть, не посмели бы ослушаться, в неуверенности насчёт того, удастся ли заговор, но Пейкер растерялся: он спросил совета у офицеров, которые, чтобы выиграть время, посоветовали ему сделать доклад командиру полка, генералу Депрерадовичу, что он и исполнил очень глупо и очень подробно. Часовые загородили ей проход; она вспылила и хотела пройти. Они оказали сопротивление. Полторацкий пришёл сказать ей, что она не пройдёт, что ему дано приказание не пропускать её; она ответила резкостью, и наконец ей сделалось дурно. Один гренадер, по имени Перекрёстов, принёс стакан воды и подал ей, она отказалась. Тогда гренадер сказал: «Выкушайте, матушка, вода не отравлена, не бойтесь за себя». Он сам выпил часть воды и предложил ей остальное. Она выпила и вернулась в свои апартаменты[103]. В эту минуту рассудок у неё совсем помутился, её характер и честолюбие одержали верх над горестью, которую она должна была бы испытывать; она воскликнула, что она коронована, что ей подобает царствовать, а её сыну принести ей присягу. Побежали доложить об этом императору Александру, а он послал Палена успокоить мать, как видно из рассказа, приведённого выше. Из этого можно судить о чувствительности и о супружеской любви императрицы Марии.
Между тем войска гвардии выстроились во дворе и вокруг дворца; как видно, в них не были уверены, и события это подтвердили. Молодой генерал Талызин командовал Преображенским полком, в котором всегда служил; он собрал его в одиннадцать часов вечера, приказал зарядить ружья и сказал солдатам: «Братцы, вы знаете меня 20 лет, вы доверяете мне, следуйте за мною и делайте всё, что я вам прикажу». Солдаты пошли за ним, не зная, в чём дело, и убеждённые, что они призваны для защиты своего государя; но когда они узнали, что от них скрыли, между ними поднялся тревожный ропот.
Император Александр предавался в своих покоях отчаянию, довольно натуральному, но неуместному. Пален, встревоженный образом действия гвардии, приходит за ним, грубо хватает его за руку и говорит: «Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии». Он увлёк императора и представил его Преображенскому полку. Талызин кричит: «Да здравствует император Александр!» — гробовое молчание среди солдат. Зубовы выступают, говорят с ними и повторяют восклицание Талызина, — такое же безмолвие. Император переходит к Семёновскому полку, который приветствует его криками «ура!». Другие следуют примеру семёновцев, но преображенцы по-прежнему безмолвствуют. Император садится в сани с императрицей Елизаветой и едет в Зимний дворец; все следуют за ним. Он велит созвать войска на Дворцовую площадь, войска повинуются, но всё тот же Преображенский полк ропщет и, очевидно, подозревает, что Павел ещё жив[104]. Когда же полк убедился в его смерти, он принёс присягу Александру, как и остальные войска[105].