-- А вы извольте в "Тамбов" зайти. Я ее туда мигом!

-- Хорошо, приведи! -- сказал Чуговеев, направляясь к "Тамбову", грязному трактиру с номерами.

В низкой закопченной зале было душно от спертого воздуха, вонюче от еды, питья и людей, и сумрачно от табачного дыма. Две лампы тускло светили, свешиваясь с потолка.

Чуговеев равнодушно прошел между столиками, вызывая своим костюмом общее недоумение, занял в углу комнаты столик и потребовал полдюжины пива.

Мальчишка бегом принес стаканы и бутылки.

Чуговеев нетерпеливо смотрел на входные двери. Наконец, они открылись, и в трактир вошел парень с двумя женщинами. Обе они были одеты в темные ситцевые платья, цветные кофты и серые платки, накинутые на плечи.

Парень огляделся, сразу приметил Чуговеева и двинулся к нему с обеими женщинами.

-- Вот, -- сказал он, садясь к столу и тотчас беря бутылку, -- Пашка и Фенька. Обе знают!

-- Здравствуйте, господин! -- развязно сказала женщина с бледным лицом и сунула Чуговееву руку.

Тот притронулся к ней и кивнул на стул:

-- Садитесь!

-- Мерси вам. Пива позволите.

-- Чего спрашиваешь. Пей! -- сказал ей парень и объяснил Чуговееву: -- это Фенька.

Другая оправила платок на плечах, села подле Чуговеева, придвинула к нему красное курносое лицо и с таинственным видом заговорила:

-- Прохор вот сказал, что вы девушку, Таньку, ищите. Так которую?

-- Как? -- не понял ее Чуговеев.

-- Их здесь три гуляли, -- вмешалась Фенька, -- мы их всех знаем.

-- Не мешай! -- отмахнулась от нее Пашка, -- видите ли, господин, их здесь, действительно, три. Одна -- с Охты -- рыжая, другая -- Головешкой зовут -- черная такая вся, беззубая, в больнице теперь; а третья -- Гвоздь -- высоченная этакая и нос, как у дятла. Еще которая с Тимкой путалась, -- прибавила она.

-- С Тимкой и есть! -- подтвердила Фенька.

-- Мы вам любую предоставим, -- сказал Прохор, беря вторую бутылку и разливая по стаканам пиво.

Чуговеев сидел молча, смотря в землю. Потом заговорил с видимым трудом.

-- Она невысокого роста. Как вы, -- кивнул он Феньке, -- а волоса светлые, глаза серые. Вот! -- он вынул из кармана бумажник, из него фотографию и подал ее женщинам. -- Может, она назвалась другим именем теперь нарочно, -- говорил он, пока Пашка, Прохор и Фенька разглядывали фотографию.

-- Нет, -- сказала Пашка, возвращая карточку, -- такой не видала. Я здесь шесть лет гуляю, а этакой не было!

Чуговеев с тяжелым вздохом спрятал фотографию в бумажник, бумажник в карман и положил на стол три рубля.

-- Вот вам! -- сказал он, вставая.

Усталый он возвратился домой, и на другой вечер шел в Академический переулок и там искал Таньку, потом в Александровский парк и каждый вечер в новое место, не чувствуя усталости, не теряя энергии.

Вернувшись домой он смотрел на портрет, висевший над его постелью и шептал:

"Увидишь его. Пожди, все по-хорошему будет!" -- и тихо смеялся, а потом крался мимо кухни, где в пьяном бреду бормотала свои монологи Игнатьиха, проходил в коридор и, черпая из ведра ждановскую жидкость, разливал ее по полу, плескал в отхожее место и, подняв крышку огромного ларя, лил в него два полных ковша, после чего возвращался в себе и пил, говоря сам с собою, смеясь и ходя взад и вперед по комнате.

VI.

Авдей Лукьянович паутину ткет

С того дня, как Игнатьиха рассказала свой пьяный сон, Авдей Лукьянович утратил свое спокойствие.

Однажды прямо из лавки он прошел в большой трактир на Среднем проспекте и, подозвав полового, сказал ему:

-- Пошли-ка мне Евстигнеева!

Через четверть часа к его столику подошел господин в грязном поношенном сюртуке, с небритой бородой и красным носом.

Авдей Лукьянович потребовал закуски и водки и потом сказал Евстигнееву:

-- Вы мне говорите, а я на бумажке!

-- Сделайте одолжение. Три рубля. Извольте писать.

-- За этим не постоим. Пожалуйста.

-- Пишите. Доверенность. Это сверху. Милостивый государь... и потом как вас зовут: имя и отчество!

Авдей Лукьянович кивнул и послюнил карандаш.

-- Прошу, вас принять на себя ведете всех моих дел, как по дому моему... напишите, где... так и по торговле, в магазине... тоже обозначьте...

Авдей Лукьянович сказал:

-- Понимаю-с!

-- Так. Причем доверяю вам вести по моим делам тяжбы, взыскивать долги, покупать и продавать и выдавать обязательства, как бы от моего имени, при чем я сам лично устраняюсь от ведения своих дел. И все-с! А внизу пусть он подпишет.

-- У нотариуса?

-- У нотариуса лучше, но можно и в участок послать, чтобы засвидетельствовать подпись.

-- Очень вами благодарны. Получите свое! А теперь, милости просим. За ваше здоровье!

Авдей Лукьянович вернулся домой в небывало веселом настроении духа и, войдя в свою каморку, тотчас достал бумагу, перо, чернила и стал старательно переписывать только что продиктованную ему доверенность.

VII.

Второй сон Игнатьихи

Беспрерывное пьянство сломило Игнатьиху. Молодцы ушли, она едва убралась, достала свою настойку, выпила всего три стаканчика и без всяких монологов едва успела дойти до кровати, как ткнулась в нее и заснула.

Она спала до самого рассвета без видений, а потом ей стало казаться, что хозяин прошел по кухне, постоял над нею, потом ушел, закрыл дверь и вдруг Игнатьихе стало нестерпимо страшно, и она будто проснулась.

Игнатьиха, охваченная неясным страхом, будто сидела на кровати, а за дверью по коридору слышались шаги двух человек, потом загремел тяжелый висячий замок, словно хлопнула крышка ларя, и снова послышались неровные шаги по коридору, тихий смех и голос хозяина.

-- Это ему за дело! Так-то, а ты не бойсь! Ты ходи! Я за тобой завтра приду. Опять выпьем. Говорить будем... Ох, Таня!.. -- голос хозяина словно сорвался.

-- Чур меня, чур! -- зашептала крестясь Игнатьиха и осторожно стала красться к двери. Подошла и приникла глазом к трещине, что шла по всей верхней половине двери.

-- Сплю, али не сплю! -- бормотала Игнатьиха, смотря в щель. И казалось ей, что у самой выходной двери стоит хозяин в туфлях, брюках и в одной рубашке и говорит с женщиной, положив ей на плечо руку. А женщина совсем оборвашка. Юбка темная, грязная; розовая кофта ситцевая, на шее платочек, а сама простоволосая и лицо с синяком у глаза.

-- Где же я ее видела? -- думает и старается вспомнить Игнатьиха, а в это время хозяин открыл дверь, женщина вышла, хозяин запер дверь и пошел в свою комнату, громко говоря сам с собою и смеясь.

-- По нашему вышло! Так-тось! -- донеслось до нее.

В это время в кухонную дверь застучал Корней.

-- Отворяй, что ли! -- кричал он, -- воды несу!

Игнатьиха пришла в себя и отворила двери.

-- Фу, -- сказал Корней, выливая из ведер в кадку воду, -- и дух тут у вас! Так и несет!..

-- Хозяин каждый день льет. И туда, и по коридору. Говорит, холера идет, так от холеры.

-- С такого духа и без холеры сдохнешь, -- сказал Корней, выходя с ведрами на лестницу.

Игнатьиха вымылась и стала разводить огонь в плите, чтобы греть воду для утреннего чая.

-- Господи, Боже мой! И что я за окаянная. И что за сны у меня. Не иначе, как наваждение. Не было того при покойнике, николи не было, а я ли не пила!..

Она поставила разогревать щи и кашу, а образ виденной ею женщины не выходил у нее из головы.

VIII.