Я отстранился от Эмми и отступил.

– Мне жаль, Эм, но я так больше не могу.

Что касается речи о расставании, должен признать, у меня получалось и лучше.

У нее отвисла челюсть.

– Ты бросаешь меня?

Я нахмурился. Моя речь вышла посредственной, но выразительной, разве нет?

– Кое-что произошло, и мне нужно вернуться домой. – Я оглядел гостиную, пытаясь вспомнить, оставлял ли у Эмми что-нибудь, кроме одежды.

Мой взгляд остановился на керамической вазе в форме полена, которую я наполнил желтыми розами в тот день, когда она вернула бриллиантовые шпильки, украденные у мачехи. Моя грешница так и не призналась в краже и не знала, что с помощью букета я поздравлял ее с пробуждением совести.

Тот день совпал с днем, когда у меня появились новые перья, и я отписался от нее. Ровно месяц назад. Я задержался здесь, потому что Дов передал мне утомительное досье на семью предполагаемых филантропов со счетом грехов от сорока семи до ста.

– Когда ты вернешься? – Голос Эмми вывел меня из задумчивости.

– Сюда? Никогда. – Мои пальцы сжались в кулаки, натянув потрескавшуюся на костяшках кожу.

– Не понимаю…

Неужели я снова заговорил на австрийском немецком? Временами я переходил на родной язык. Или французский, хотя и не совсем осознавал, почему он мне так нравится. У меня имелась теория, что моя биологическая мать была француженкой, но apa ее быстро опроверг.

Поскольку он все еще стыдился того, что изменил папе, я перестал копать в этом направлении.

Важно не то, как ты появился в этом мире, а то, что ты делаешь в нем. Мантра моих отцов, а теперь и моя.

Если бы у моей команды хранителей имелся девиз, он бы был таким.

– Знаешь что? К черту мою стажировку. Я поеду с тобой. – Эмми развернулась и направилась в спальню, отделенную от гостиной плотной бежевой шторой. – Что мне собрать?

В течение минуты я ошеломленно таращился на нее, а затем поплелся за ней в спальню.

– Извини, но я не возьму тебя с собой, Эм.

– Почему? Потому что я не королевских кровей, как мой новый арендатор?

Я фыркнул. Неужели она думала, что Найя – настоящая принцесса?

– Я бы не смог привести домой и короля Англии, даже если бы захотел.

У короля нет костей крыльев, поэтому я предположил, что он человек. Если только (и это было бы весьма прискорбно) его родители с ангельской кровью забыли подбросить его в гильдию до полового созревания, того волшебного возраста, когда материализуются наши изогнутые кости.

– Почему? – заныла Эмми.

– Потому что мои родители с особым рвением следят за тем, с кем я дружу и кого привожу домой. – Вот так. И это не ложь.

– И что? Я недостаточно хороша?

– Ты очень милая девушка, и все это – мы – было весело, но мне восемнадцать, и я не ищу ничего долгосрочного или серьезного. Прости, если ввел тебя в заблуждение. – Я заметил свой травянисто-зеленый джемпер на спинке стула, подошел и забрал его, а затем принялся сбрасывать все остальные предметы одежды, которые хранил у нее дома, в одинокую спортивную сумку возле окна.

Застегнув молнию, я повернулся, и бац! – моя щека встретилась с раскрытой ладонью.

За всю жизнь я получал пощечину только от одного человека – парня из студенческого братства, которого оттащил от девушки на домашней вечеринке, а затем избил до полусмерти.

Благодаря закону о самообороне, очевидно принятому Семеркой по инициативе Серафа Ашера, неоперенных больше не наказывали за применение силы в целях самозащиты, если это не приводило к чьей-либо смерти.

Несмотря на то что отец Найи казался мне неприятным и недружелюбным, особенно по отношению ко мне (одним ангелам известно почему, ведь он давно дружил с apa), я ценил серафима за то, что он добился принятия такого закона.

Как бы то ни было, в тот день, когда я получил пощечину, я записался на дополнительные занятия по самообороне в гильдии. А потом, после того как Дов пришел ко мне со своей идеей хранителей, начал искать и преподносить уроки таким грешникам, как тот парень из братства, которые неправильно понимали слово «нет». В общем, та пощечина принесла мне и всему человеческому миру много пользы.

Щеку жгло, я взвалил на плечо свою сумку, гадая, на сколько баллов увеличился счет грешницы Эмми. Причинять боль ангелам было главным запретом.

– Никогда ни на кого не поднимай руку, если только он не пытается причинить тебе боль.

– Ты причиняешь мне боль.

– Нет. Я бросаю тебя. И теперь делаю это без сожалений. Вернее, с одним. О том, что оставался так долго.

Слезы текли по ее лицу.

– Убирайся из моего дома! Пошел вон!

– Уже иду. – Я остановился у входной двери и посмотрел вниз по лестничной клетке, позволив себе перед уходом вновь подумать о дочери серафима.

Вовлекая ее в это дело, мы втянули бы и ее отца, а этого мы себе позволить не могли.

Я проснулась от громкого стука. Проверила время на телефоне и застонала – три часа ночи. Я откинула волосы с лица, мои волнистые пряди вышли из-под контроля. Не то чтобы они когда-либо подчинялись укладке. В отличие от волос большинства неоперенных, мои всегда пребывали в беспорядке, но укладка занимала время и делала меня похожей на взрослую женщину, которой я себя еще не ощущала.

Может, когда попаду в Элизиум, гладкие локоны будут мне к лицу. Там мне больше нечем будет заняться. Еще одна причина, по которой я оттягивала вознесение. Я по-прежнему планировала попасть туда в ближайшие год-два, но, в отличие от надежд apa, скорее всего, до конца лета я туда не доберусь.

Подойдя к двери, я открыла ее, забыв о двух важных вещах: во-первых, я не в гильдии, а во-вторых, на мне только нижнее белье и футболка; одна из старых футболок ama. Я унаследовала всю ее коллекцию в четырнадцать лет, и, хотя я обожала их все, футболка с группой Eagles оставалась моей самой любимой.

Эмми споткнулась, но ухватилась за дверную раму.

– Он, мать твою, бросил меня, – пролепетала она. Ее тушь размазалась, каштановые волосы были распущены, развеваясь вокруг джинсовой куртки, украшенной дюжиной разноцветных булавок. – Сказал, что не может отвезти меня домой. Что я недостаточно хороша для знакомства с его родителями.

Я нахмурилась, пытаясь понять, о ком она говорит. Обычно я сообразительнее, но сейчас середина ночи.

– Адам?

– Кто еще, черт возьми?

Я потерла висок.

– Мне жаль.

– Правда?

Мои пальцы замерли.

– А почему нет?

– Дай подумать. – Она сделала неуверенный шаг вперед и постучала в дверь ванной.

Я поймала Эмми за предплечье, чтобы она не упала лицом на зеленый кафель рядом с пивными бутылками.

– Ты прилетаешь в Лондон, и он бросает меня. Что ты сказала ему, когда вы двое, – икнула она, – болтали?

Я чуть не отпустила ее руку, но офанимы научили меня поддерживать людей. Хотя они имели в виду метафизический смысл, я часто применяла его буквально.

– О тебе мы не говорили.

– Тогда почему он меня бросил? – наполовину спросила, наполовину всхлипнула Эмми.

– Не знаю.

– Ты даже не красивая.

Моя хватка дрогнула. Я прекрасно понимала, что не являюсь образцом красоты, но тем не менее слышать это больно. Да еще и от совершенно незнакомого человека.

Я не осознавала, что расправила крылья, пока перья не коснулись задней поверхности бедер.

Эмми стряхнула мою слабую хватку, затем проскочила мимо меня, держась одной рукой за стену и вглядываясь в темноту спальни.

– Он здесь?

Я скрестила руки на груди.

– Нет.

Наверху хлопнула дверь, а затем мужской голос с глубоким акцентом позвал:

– Эммелин Роджерс? Где ты, черт возьми? Ты не можешь звонить мне посреди ночи, а потом бросать трубку.

Эмми, заплетаясь, прошла мимо меня.

– Внизу! Я внизу. – Она прижала ладонь к горлу и выпустила сильно пахнущую отрыжку, – с новенькой. – Эмми врезалась в стену с такой силой, что я забеспокоилась, не выбила ли она плечо, но потом повернулась, приложила к стене обе ладони и окрасила ее содержимым своего желудка.