– Так его превосходительство за меня сию дилемму уже решил, – усмехнулся Пётр Иванович. – Этот неказистый генеральский дом пока и унаследую… На правах начальника строительства цитадели, когда Алексей Алексеевич соизволит съехать. Ждать, как я понимаю, осталось совсем недолго.

Зачем мне тут одному, без семьи и детей, возводить себе персональные хоромы? Моим домом будет вся крепость… На её строительство и направлю все свои силы без остатка, во исполнение высочайшей воли и замыслов государыни.

Подполковник Гак встряхнул головой:

– А что, князь? Эта простая изба, представляющая собой и жильё, и штаб меня на первых порах вполне устраивает! Пусть она и тесновата, и выглядит не по статусу скромно… Бог даст – успею ещё, отстрою здесь себе каменные хоромы не хуже ваших! Если государыня и Сенат определят мне служить тут и дальше, после возведения цитадели. Тогда, пожалуй, можно будет и семью сюда привозить… Вы ведь мне сделаете милость – одолжите , по-приятельски, коли в том возникнет нужда, своих лучших в округе строителей?

– О чём вопрос, Пётр Иванович! – улыбнулся Кургоко Кочокин. – К тому времени, думаю, мои зодчие уж точно освободятся…

– Давно хотел спросить у вас, любезный князь, – подполковник Гак подошёл к своему коню и похлопал породистое животное по лоснящемуся боку. – В Санкт-Петербурге и в Астрахани, я знаю, многие считают меня человеком, достаточно сведущим в кавказских делах. В Сенате полагают, что ваш покорный слуга довольно неплохо разбирается в нравах народов, населяющих кубанские и терские земли.

В голосе Пётра Ивановича послышались самодовольные нотки:

– Не буду скромничать – основания так думать у приближённых ко двору, бесспорно, есть. Я много лет прослужил на юге России и про кавказские порядки кое-что ведаю… Однако, ваше пёстрое черкесское племя до сих пор мне до конца непонятно.

Сим объединённым прозвищем на Северном Кавказе и далеко за его пределами именуются не только кабардинцы. Но и бжедуги, и абадзехи, и шапсуги… И ещё чуть ли не с десяток представителей других племён. Причём нередко – разных вер, языков, мест традиционного проживания. Почему так?

Князь согнал с лица легкомысленную улыбку:

– Называть нас всех черкесами будет, пожалуй, не совсем правильно… Всё намного сложнее.

Сами себя мы с древности именуем адыгами. По-нашему – «дети солнца». И язык у нас, адыгов, вообще-то, очень похож. Друг друга понимаем, несмотря на некоторые отличия.

Мои предки из разных кланов издавна славились на Кавказе, как хорошие воины. А черкесами нас прозвали ещё персы… В седую старину.

Это слово переводится, простите, как «головорез». И прилепилось оно к нам с тех давних пор намертво. Так моих соплеменников теперь соседи именуют повсеместно… И персы, и турки, и татары, и даже вы, русские!

– «Дети солнца», – задумчиво повторил Пётр Иванович. – Надо же… Не знал. Красиво звучит! Действительно – это прозвище намного лучше, чем «головорез».

– Беда моего несчастного народа, – помрачнел кабардинский князь, – заключена в извечной разобщённости многочисленных родственных племён, разбросанных по широкой округе. Если бы не междоусобные войны и бесконечная борьба узденей за власть, адыги давно бы уже господствовали на всей территории Кавказа, от моря до моря!

Кургоко Кончокин поморщился болезненно. Затронутая собеседником тема разбередила старую, чувствительную для национального сознания кабардинского аристократа рану. Он, стремясь повернуть разговор в новое русло, произнёс:

– Позвольте и мне тогда полюбопытствовать у вас, Пётр Иванович…

– Конечно, князь! – откликнулся тут же подполковник Гак. – Спрашивайте… Буду рад ответить на любой вопрос.

– Помните ту отроковицу, которую мы подобрали по дороге сюда, когда наш караван только пересёк границу урочища? Вы тогда ещё, кажется, поручили всю заботу о девчонке врачевательнице и травнице Степаниде…

– Помню, конечно! – кивнул, прерывая князя, Пётр Иванович. – Кстати, вчера я беседовал с целительницей. Говорили мы с ней, в том числе, и о бедном ребёнке, встретившимся нам в степи…

– Выяснилось уже, кто эта отроковица? – во взгляде князя блеснул неподдельный интерес. – Какого роду-племени? Почему оказалась одна и в чужом платье?

Подполковник Гак развёл руками:

– Увы! Ничего существенного выведать Степаниде пока так и не удалось. Похоже, что девчонка лишилась памяти… И, по-прежнему, не разговаривает. Хотя разумом и не повреждена, вроде бы. Да и девственностью цела.

Загадка не только в рваном платье с чужого плеча у отроковицы… Подсохшие пятна крови на одежде – тоже не её, оказывается!

Пётр Иванович покачал задумчиво головой:

– Девчонка, видимо, продолжает всё ещё находиться в состоянии глубокого душевного потрясения. Врачевательница говорит – так бывает… Господь, в минуты тяжкие, невыносимые, сначала забирает у человека сознание на короткий миг. А потом, после возвращения в разум, и память о прошлом. Частично, или даже совсем!

Оберегает наше слабое сердце… Чтобы не разорвалось оно от воспоминаний об однажды увиденном.

А какого роду-племени девчонка – то пока Степанида Ничипуренко продолжает выяснять, по моему приказанию… Травница и лекарка, с помощью наших поселенцев из разных народов, выведала только, что разумеет немая бедняжка три языка. Кроме русского, ещё армянский и иронский. А какой из них родной для отроковицы – установить точно нельзя… Поскольку не разговаривает девчонка совсем!

И прошлого своего она совершенно не помнит. Даже как её зовут.

К вашим черкесам, или кабардинцам – то бишь адыгам, князь, – несчастная, судя по всему, кровного родства не имеет. Если вас это беспокоит… По-кабардински она точно не понимает.

– А разговаривала ли отроковица раньше? – усомнился Кургоко Кончокин. – Может, и была такой с рождения?

Подполковник Гак покачал головой:

– А вот это вряд ли… Лекарка считает, что прежде девчонка могла говорить. И надеется со временем исцелить её от немоты.

Князь сочувственно вздохнул:

– Обретёт ли бедняжка когда-нибудь голос? Сумеет ли вспомнить и поведать нам свою тайну… Кто она и что с нею случилось.

– Всё в руках Божьих, – философски заключил Пётр Иванович. – Поживём-увидим! По крайней мере, Степанида меня уверяет, что девчонка непременно заговорит… Когда душа оправится от потрясения. Вот только память к бедной, полностью, может уже и не вернуться. Никогда… Увы!

Бесстрастные документы 18 века скупо свидетельствуют: “Моздокское пограничное селение …было укрепляемо руками простых солдат, составивших охранное войско”.

Именно они, в основном, и начинали возводить новую цитадель на Тереке. Поднимали внешние стены, копали под ними круговые защитные рвы, насыпали оборонительные валы и сколачивали заградительные рогатки… Впрочем, в 1763-1765 годах, здесь все поселенцы были строителями. В меру своих способностей.

Одновременно с возведением крепости, на что направлялись главные усилия военных и гражданских колонистов, появлялись в урочище и первые общественные сооружения. Кроме уже упомянутых скромной православной церкви, штаба стройки, служившего также и жилищем главному зодчему – подполковнику Гаку, склада с ледником, на левом берегу Терека выросли ещё казарма и конюшня с печным отоплением, кузница, лесопилка, баня, пекарня…

Сотни первых поселенцев трудились, не разгибая спины, от зари до зари. Успевая, при этом, заниматься и обустройством собственных долговременных жилищ. На смену землянкам, с едва торчащими из травы камышовыми крышами, вокруг холма с цитаделью поднялись обмазанные глиной домики с крохотными оконцами, выбеленными извёсткой стенами и печными трубами.

А ещё колонистам требовалось постоянно заботиться о собственной безопасности. В урочище Мез-догу было весьма неспокойно… Порой настолько, что солдатам, казакам и гражданским поселенцам приходилось откладывать в сторону строительные инструменты и отбиваться с оружием в руках от набегов лихих людей.