В барак и приехала бабушка с двумя старшими детьми, на время оставив младшего, двухлетнего, матери в деревне. Бабушка в деталях вспоминала, как ехала с ребятишками в битком набитом поезде. Какое лечь на полку – сесть место бы найти! Кое-как заняли одно местечко для детей, втиснула их, уложив валетом. А сама всю ночь простояла рядом.

Едва обжились на новом месте, бабушка устроилась на фабрику мороженого, а дети пошли в школу, как одна за другой случились две беды. Сначала погиб старший сын… В тот роковой июльский день родители были на работе. А дети – дома, как многие тогда в летние каникулы. В обед соседские мальчишки позвали старшего сына бабушки играть в футбол. Жара стояла страшная, но ребятню это не остановило. Несколько часов подряд они продолжали гонять мяч… И вдруг остолбенели, увидев, что Федор упал как подкошенный, глубоко вздохнул и затих… «Забегался на футболе. Остановилось сердце», – по сто раз будет рассказывать мне бабушка, вспоминая, как сломя голову неслась она домой после работы. И увидела на постели бездыханное тело одиннадцатилетнего сына…

Придя в себя после похорон, она поехала в деревню за младшим сыном. Жестокая судьба! Двухлетний младшенький подхватил в дороге малярию, бушевавшую тогда в южных городах России. (Бабушка называла болезнь лихоманкой.)

– Три дня лихоманка его, сердечного, трепала. На четвертый, когда малый совсем ослаб, я упросила отца найти за деньги детского доктора. Он пришел, осмотрел пацаненка. Покачал головой, спросил, почему так поздно позвали, выписал хинин. И денег не взял. А к вечеру моя кровинушка затих и вытянулся.

Черно-белая фотография детских похорон стоит перед моими глазами. На ней на редкость красивый пухленький мальчик в белой рубашке и темных коротких штанишках словно спит в крохотном гробу. И держит в ручках букетик белых восковых цветов. Бабушка бережно хранила это фото (все, что осталось от маленького сына), подолгу рассматривала его, вспоминая подробности невосполнимой утраты.

– Как я тогда жива осталась, не знаю, – причитала она. – В один год похоронить двух сынов… Приехать в Москву с тремя детьми, а остаться с одной Шуревной… Я стала как безумная. Вся почернела, потеряла сон. Ночми, бывало, выйду во двор барака, зажму рот, чтобы никого не тревожить, и вою как собака. И бьюсь головой об стену.

Она проклинала Москву, голод, эту жизнь. И не знала, как жить дальше.

Дедушка как мог поддерживал жену. Он-то и предложил ей родить еще одного, четвертого ребенка: «Может, мы тех забудем…». Но когда бабушка пришла к гинекологу, пожилая доктор, узнав о ее трагедии, покачала головой:

– Я бы не советовала оставлять ребенка. Вы еще в состоянии сильного стресса, нервная система в напряжении. Вам бы нервы подлечить, прийти в себя. И решиться на следующего ребенка не раньше, чем через год. У малыша могут быть проблемы с психикой.

Бабушка врача не послушала. За всю свою жизнь не сделавшая ни одного аборта, она считала детоубийство в утробе матери великим грехом. В итоге вскоре в семье появился третий сын Николай – младенец идеальный физически: крупный, невероятно красивый. Но проблемы с психикой появились у него с первых месяцев. Николай стал жестоким испытанием, если не проклятием родителей. Не раз бабушка вспоминала потом слова пожилой докторши… Малыш постоянно плакал и практически не спал по ночам. Редко улыбался. У него, кажется, было всегда плохое настроение. Уже в яслях мальчишка никого не слушался, бил детей и постоянно куда-то убегал. Однажды летом родители искали его до утра. В неполные три года он забрел на пустырь и сидел в канаве с водой.

– Никакие слова и уговоры до него не доходили! – с горечью вспоминала бабушка. – Он все мерил на свой аршин и никого не слушал. Шуревна от него криком кричала. Что он с ней вытворял, уму непостижимо!

Скорее всего, у дяди была серьезная душевная болезнь. Возможно, скрытая форма шизофрении. Фортели, которые он выкидывал, выходили за рамки здравого смысла. Он не мог пройти спокойно мимо дворовых собак. Всю жизнь, даже в 60 лет, вешал их на заборах за ошейник. И при этом дико хохотал. Жестоко расправлялся с кошками. Ловил, а потом мучил или морил голодом птиц, наблюдая за тем, как они умирают. Садистские наклонности перешли и на детей. В садике и школе он бил и издевался над слабыми, постоянно их в чем-то подозревая. Родителям показать бы сына детскому психиатру, но кто в простых семьях знал об их существовании?

Самое парадоксальное, что, наделив дядю характером тирана, природа одарила его редкой мужской красотой. Крепкий коренастый шатен чуть выше среднего роста с пронзительными ярко-голубыми глазами с подросткового возраста стал предметом воздыхания девушек. Причем первых красавиц в округе.

Перед армией у него случился бурный роман с одной из них – яркой и пышной красавицей Раисой, о которой вздыхали все местные парни. Бабушка рассказывала, что, забеременев, Рая пришла к ней и призналась: она очень любит Николая и хотела бы выйти за него замуж. Родители с радостью согласились. Но Николай поднял возлюбленную на смех и ушел в армию. Рае пришлось сделать аборт. В результате она стала бездетной и прокляла дядю. Бабушка считала, все несчастья, которые потом свалились на голову ее бестолкового сына, случились из-за того женского проклятия.

– Если бы были живы два моих первых сына, разве я решилась бы родить это чудо! – причитала бабушка в горькие свои минуты.

Свою мать он мучил ежедневно и изощренно, словно отыгрываясь на ней за незадавшуюся жизнь. Какой поток брани обрушивался на ее голову! Каких только несчастий он не сулил! Бабушка все мужественно сносила, лишь приговаривая: «А то чо же! Мать тебя выносила, родила, вырастила, а ты ее теперь проклинаешь».

В армию Николая призвали на Тихоокеанский флот во Владивосток. Здоровье-то у парня богатырское. Во флоте служили тогда три года. Но этот срок оказался для дяди неподъемным. Домой полетели жалобные письма о тяжелой участи матроса на корабле. Отслужив с грехом пополам год, дядя по совету бывалых наглотался гвоздей. Получил прободение желудка, которое вылилось в незаживающую язву, и был комиссован. В матросской форме, которая удивительно шла ему: бескозырке, тельняшке и бушлате – он победно вернулся домой, где принялся куролесить с новой силой. Оказался замешанным в групповой драке в городском парке и сел на три года в колонию.

Бабушка безропотно выносила все удары судьбы, связанные с ее непутевым горячо любимым сыном. Переживала, как он выживет в колонии со своей язвой. Каждый лишний рубль откладывала на передачи. И постоянно ездила к нему в колонию. Помню, как нагружала себя тяжелыми мешками с продуктами. И отправлялась в неблизкий путь.

– Дети – мучители, – нараспев произносила она, вернувшись смертельно усталой. – Но кто им поможет, кроме матери.

Дядя этого не оценил и никогда не ценил. Он отсидел от звонка до звонка. А потом до конца бабушкиных дней продолжал ее мучить. Крыл матом, проклинал как заклятого врага. Она же, будто не слыша его бранных слов, делилась с ним последним куском и не садилась за стол, пока тарелку щей не относили на половину дома ее непутевого сына. Всякий раз спрашивала: «А Коле налили?»

Я старалась с дядюшкой не общаться. Но однажды он удивил меня открытием того, что, оказывается, не все в жизни черное или белое. И люди не бывают только плохими или только хорошими. В них поровну того и другого. В пятом классе, в 12 лет, я начала ходить в музыкальную школу. От дома до нее было не близко. Сначала предстояло дойти до автобусной остановки через колхозное поле, что раскинулось напротив нашей улицы. Потом сесть на автобус, который ездил в час по чайной ложке. И добраться на нем до города. Однажды в начале сентября я возвращалась одна после занятий. Не успела пройти и половину поля с подсолнухами, которые вытянулись в тот год выше маминого роста, как налетела гроза. Над головой загромыхало. А молнии принялись полосовать небо так, что я полетела по дорожке изо всех сил. Одна из них ударила рядом и ослепила. Стебель подсолнечника упал к моим ногам как скошенный. Мне казалось, что молния пытается настичь меня, и испытала дикий ужас! Потом по мне больно замолотил град. А затем ливанул такой дождь, что на мне не осталось ни одной сухой нитки. Подбегаю наконец к дому, стучу изо всех сил. Никто не открывает. Из последних сил бегу к бабушке. Их с дедом тоже нет. Дома один Николай. Смотрит на меня, мокрую и дрожавшую от испуга и холода, и я впервые вижу в его холодных глазах сочувствие.