Наследники, кто надевал такую маску, проверялись ею снова. Строптивых владельцев вновь поглощала она. Вбирала мгновенно и без остатка.

Он содрогнулся, вспоминая случаи из газет…

Совсем недавно кто-то увидел взаимосвязь. И стали надевать на тех, кто приговорён к казни. Но от переизбытка людской энергии такие маски покрывались трещинами, исторгая огонь из своих сияющих стразами глубин. И рассыпались в прах…

Так были постепенно утрачены все маски-говоруны.

Он похолодел. Он понял, что создал!

Но нельзя было оставлять эту маску другим. Нельзя допустить, чтобы из-за его творения кто-то погиб. Пока маска слаба, нужно, во что бы то ни стало, содрать её с лица! И ни в коем случае не смотреть в зеркала: они придают ей сил, устанавливают связь с другими “сородичами”…

…Он очнулся в больнице. Ощупал руками бинты: лицо все горело. Казалось, лица не было никогда. Только боль. Только кипящая жидким огнём боль под бинтами.

Вздохнул. Понял, что придётся новой, своей нарастающей кожей, ощущать холод, зной, пыль, дыхание ветра. Он выдохнул: теперь только его глаза будут запорошены колючим снегом или обласканы солнцем. Он знал, насколько чувствительным теперь будет лицо…

Зашла медсестра. Он притворился спящим.

–Как он? – густой баритон врача.

Странно. Было слышно что вошёл лишь один человек…

Сквозь закрытые веки и тонкое одеяло сна назойливо процарапывался противный звук. Кто-то скрёб по стеклу чем-то острым.

– Марта! Брыс-сь! – зашипел я. – Брысь, кому говорю!

Рядом забубнил Антон:

– Что там такое? Дайте же, наконец, уснуть!

Звук повторился. Стал громче.

Мы дружно повернули головы. В оконном стекле виднелся растрёпанный рыжий вихор и прижатый нос Димки, сплюснутый о стекло, на манер поросячьего пятачка. Наш друг радостно замахал рукой и знаком попросил отворить окошко.

– Вы чё спите-то! И не знаете, – быстро зашипел он с подоконника, словно сердитый кот. При это лицо его было донельзя довольное, таинственное, будто он съел целую миску чужой сметаны.

Мы тоже пахли сметаной. Но радости нам это не доставляло: мы сильно перезагорали на озере, отчего и получили “сметанные процедуры”. Но нашего соседа по двору это не интересовало. Его вид был загадочен и неумолим.

– Вставайте, сони! Пойдём скорее к озеру!

– Я там уже был… – простонал в подушку Антон, – и обгорел! Больше всех вас… Отстаньте со своими секретами!

– Вот балда! – Димка мягко спрыгнул с подоконника и яркие ночные запахи терпким облаком влетели за ним. – Это первый дождь за полнолуние! Забыли? – Он говорил очень отрывисто, глаза горели яркими звёздами, дыхание было частым. – У вас слезшая кожа с собой? – тихо прошептал Димка, оглядываясь на полную луну.

Луна важно плыла среди худеньких длинных туч, будто начищенный до блеска медный великаньий щит, среди тонких стилетов-туч.

Мы кивнули: кожа с собой. И бросили взгляд на обувную коробку возле тумбочки. Это был наш тайный пиратский сундук с сокровищами: здесь таились от глаз взрослых пустые стеклянные флаконы из-под духов и лекарств, проржавевшая губная гармошка, кусок бечёвки, пепел сгоревшей раковины какого-то моллюска (мы, как заведено, найденную пустую раковину сушили на солнце семь дней и сожгли в пламени свечи в полночь); также лежали рядом два листа клевера с четырьмя лепестками, тонкий и острый каменный осколок (служил ножом), пустая чернильница, неполная колода игральных карт, несколько старых листов из всемирного атласа, и, конечно же, наша с братом облезшая после загара кожа. Вот она! В подписанных спичечных коробках, чтобы не перепутать, где чья. Для нашего эксперимента это было очень важно.

Пока Антон делал из пледов и подушек фальшивых спящих “нас”, я быстро натёр виски отваром из четырёхлистного клевера, протёр щёки пеплом перловицы, повесил на шею найденный на чердаке ключ и спрятал подальше под кровать сандалии. Идти следовало босиком.

Убедившись, что мои спутники сделали всё то же самое, я взял свой спичечный коробок с ощипанной кожей, и ужом выскользнул в окно. Следом выпрыгнули ещё две бесшумных тени, только пятки мелькнули. Крадучись и озираясь, мы побежали к озеру. Рядом с ним, в нескольких метрах, была не то большая нора, не то старая расщелина, где, по слухам был тот самый таинственный вход…

– Слушай, а почему ты уверен, что сработает на этот раз? – прошептал Антон, осторожно обходя острые камни, которые таились в траве, словно сердитые ежи.

– Потому, что после первого дождя в полнолуние всё очень благоприятно для колдовства. Я так от взрослых слышал, – терпеливо объяснял Димка.

– А вдруг ОН вылезет и нас заколдует? – поделился я опасением.

– Непременно вылезет, – авторитетно кивнул наш друг. – Но не сегодня! В полнолуние василиски спят. У них при полной луне перестаёт чесаться новая кожа и они успокаиваются. Ровно за десять дней до этого мы бы сюда и близко не подошли – не подпустил бы! И только теперь он согласится на обмен. Человеческая кожа, ну, что с наших спин, для него – настоящий подарок. Он сможет оборачиваться тремя людьми сразу, как только выдумает им облик.

Антон встал, как вкопанный.

– Нами что ли?!

– Не-е-еет, – в один голос зашипели мы, пытаясь сдвинуть его с места и заставить идти дальше. Не помогло… Братца словно превратили в свинцовую статую и кирпичей в карманы напихали, для надёжности. Мы и пошевелить его не могли.

– Эй! Мы чего, зря на солнце что ли обгорали, а? Зря эту сметанную пытку терпели? – злился Димка. – А ну, пойдём! Ты что, не хочешь бездонный рюкзак из старой кожи василиска??

– Да не будет он в нас оборачиваться, – попытался сгладить ситуацию я, – просто придумает себе образ, а тот будет казаться спереди одним человеком, сзади – другим, а с боков и вовсе третьим. Он же гулять хочет! Столько веков в темноте сидит.

– Да он людей ест! – отмахивался от нас Антоха. – Превращает в камни и 6ест!

– Это тебе он сам сказал что ли? – прошипел Димка. – Что же его камнеедом не зовут тогда?

– Некому звать так, – проворчал Антон, но всё же пошёл вперёд.

Мы были почти на месте, когда из пещеры вылетела стая летучих мышей, потревоженная светом нашей зелёной свечи. Огонёк слабо трепыхался, но устоял. В пещере было тихо и гулко: рядом плескалась, озёрная густая вода. Словно сливки над чёрной кружкой крепчайшего кофе, колыхался туман.

Я огляделся. При трепещущем пламени свечки пещера казалась совсем иной, чем днём. Было ощущение, что где-то рядом есть потайная дверь и надо только прошептать “Сезам!”. Только вот, что будет за это дверью – драгоценности или четыре десятка злобных разбойников?…

Я сам тогда почти ничего не боялся, словно знал о невидимом ремне безопасности, который будто на “американских горках”, разрешал переворачиваться, падать, улетать в бездну визжа от страха, но только вместе с тележкой и со справкой о том, что “всё обязательно будет хорошо”.

Помню, как Димка спалил на пламени свечи по нашему волосу, чтобы дать знать, где чьё подношение, а потом завернул в три листа подорожника лоскутки с наших многострадальных спин и запечатал каждый из них воском.

Теперь мы сидели, взявшись за руки, вокруг свечи: каждый перед своим листом подорожника и бормотали “Заклятие обмена”, которое, во что бы то ни стало, должно было принести нам большую удачу. Всё это происходило возле глубокой ямы в пещере, где по преданию давно-давно поселился большой Василиск.

Внимательно приглядевшись, я увидел у каждого из пацанов кусочек зеркала. Ага! Страховка, значит, на всякий случай! А кто здесь утверждал, что в полнолуние сказочный змей спит, как сурок, и вероятно, к тому же, такой же белый и пушистый?

Признаться, я был раздосадован на себя за свою забывчивость и за то, что теперь могу остаться без оружия. Без защиты, словно я был по-настоящему отчаянно, храбр. Они только делали вид, а сами и перестраховывались.