Это так меня возмутило, что невольно я перестал повторять тягучее, словно дикий мёд, заклинание на незнакомом мне языке, вышел из стройного хора голосов и сердито зашипел ругательства… Пока остальные бубнили латынь.

Голоса резко стихли, будто кто-то выдрал с корнем даже упоминания о каких бы то ни было звуках. Мысли звенели, как старый школьный звонок: “слышали!”, “слышите?”, “слышите!?” – кричал, взгляд каждого из нас. Признаться, я сам тогда не понял, что это был мой голос, потревоживший, звенящую магическую речь. Я поверил в то, что говорили об этом месте остальные.

Я не был, доверчив. И меня нелегко было пронять всеми теми, историями “про руку”, “живых мертвецов” и “колдунов”, и прочую литературу подкроватного жанра, но в глубине души подозревал одно – в этом есть зерно правды. И поэтому я первый подпрыгнул от тихого голоса:

– Ребята?… Вы что тут делаете?

Рядом с нами стоял старик. Он был сед, как свежий выпавший снег. Одет был в какую-то домотканую одежду, рядом, у ног, лежала вязанка хвороста. Старик недоумённо щурился, глядя, как три босоногих пацана, со светящейся перламутровой краской на лице, бормочут, что-то совсем непонятное. Ночью. В пещере. При тонком цветке пламени.

Теперь же двое моих друзей застыли с открытыми ртами… создавалось впечатление, что они окаменели… превратились в живые статуи. Даже руки были, словно, изо льда: застывшие, покрытые чем-то похожим на иней… лишь холод и липкие капли пота на ладони. Но может они всегда были такими, как изваяния, недвижимыми копиями самих себя? А влага в их пальцах была лишь результатом испарения в пещере? Казалось, кто-то очень хотел меня в этом убедить…

В любом случае, говорить и двигаться мог только я. Даже поздороваться со стариком ума хватило. Хотя в первый миг чуть сам этого ума не лишился.

– Здравствуйте… мы ненадолго, простите, если помешали… Мы только это… вот… поменять, – я кивнул на увядшие листья подорожника. – А потом обратно. Ему ведь уже всё равно будет не нужно…

– А откуда вы здесь? И что на что хотите сменять? – спросил с интересом старик, усаживаясь на каменный пол по-турецки.

Мне показалось, что кое-где пол устлан пожухлой травой, но я не спросил, ничего об этом, наоборот. Рассказал ему всё, будто неведомая сила вытаскивала из меня все слова и события. Старик задумчиво следил за моим рассказом, изредка моргая и щуря немигающие жёлтые глаза.

– Колдовство-о-о-о… – потянул он, разложив ветви для костра, но, так и не зажигая огня. – Вы правильно выбрали время, но не думаю, что получите заветную кожу просто так: ему всегда нужна ещё и чья-нибудь жизнь… – старик, хитро подмигнул мне, словно знал меня с самого детства. – Это не символический дар – сброшенная кожа, а вполне материальный!

Я услышал грохот своего сердца о рёбра. Так иногда я сам грохотал ногами, сбегая по длинным гулким лестницам многоэтажек. И верно, моё сердце тоже решило сейчас удрать подальше.

Ночь окутала мягким пледом тишины, стараясь усыпить меня запахами и густым молчанием. Я понял, что надо уходить. Немедленно, но тело словно уснуло. Я не мог шевельнуться… глаза и шёпот.. Больше от меня ничего не осталось в тот момент.

Старик развёл костёр. И теперь слабо щурился на нас из тени. Нет, не на всех троих. На меня!

Где-то громко плескалась вода, словно кто-то большой и неповоротливый лениво мылся в тёплых озёрных волнах.

– Колдовство надо доводить до конца, – мягко, но веско сказал, старик. – Вам, ведь столько пришлось сделать? Приготовиться? Верно?…

– Нет! – хрипло, прошептал я, – Нам не нужны такие артефакты.

– Хм-м, кожа не артефакт, её руками человека, никто не создавал, – утробно хихикнул старик.

Я старательно сжимал и разжимал пальцы. Пронзительная боль сдавила виски, словно собиралась душить. Постепенно мне удалось сбросить оцепенение, и в этот же момент какая-то сила вытолкнула меня из круга. Я пролетел добрых три метра и больно, ушиб затылок.

– Глупец! – слова хлестнули под дых. У меня сбилось дыхание.

– Что же ты наделал!?? – гневно спросило, нависая надо мной рыжее пятно. – Идиот! Все наши листья расшвырял! – пятно обрело очертания злого Димкиного лица. – Ничего теперь мы не получим! Раз в сто лет такое совпадает! Готовились!… А ты – уснул!

– Он раньше никогда не ходил во сне, – с сомнением пробормотал Антон.

– По-большому он не ходил! Или по-маленькому! Два достижения сразу! – сквозь зубы прорычал Димка.

– Ах-х-х ты-ы-ы! – вскинулся Антон.

Но подраться я им не дал. Обоих выволок за шиворот из злополучной пещеры, пнул под коленки и вместе мы выкатились наружу гневным клубком ос.

Ни поругаться, ни подраться, мы не успели: в тихом нежном шорохе ночь злой лай собаки с соседних дворов был похож на разнёсшийся грохот. Этот звук охладил наш пыл. Казалось, мир звучит как-то особенно громко, ошеломляюще и непривычно… На всякий случай мы нырнули под куст. Я всё ещё держал обоих за воротники.

Голубоватый свет, фонарика, медленно вылизывал дорогу.

– Это на-ас ищут, – досадливо поморщился Димка.

– Дима! Дима! Сыно-о-ок!

– Отец, – угрюмо констатировал тот, понимая, что наша отлучка покарается крапивными, а то даже ивовыми розгами…

– Они обычно втроём ходят, – тревожный голос Димкиного отца был всё ближе.

– Не-ет, наши сейчас спят, – уверенно возразил голос нашего отца. – О, босой след!

Мы приуныли. Ведь это нашим, особым штормовым фонариком, освещали пыльную грунтовую дорогу.

– Могли бы раньше догадаться, – простонал я.

– Цыц! Огородами короче! – пнул нас по голени Димка босой ногой. – Ну же!

Сам он почему-то отполз куда-то в строну и достал из-под камня… альбом с красками! Деловито, не скрываясь, уселся на один из камней и послюнявил кисточку. Пейзаж летней ночи ещё не был закончен, но Димка сосредоточенно пытался завершить его, словно не существовало вокруг ничего, кроме ночи и красок.

– Идите уже, – прошипел он нам.

– Ох, и влетит ему, – пропыхтел Антон, шустро добегая огородами до нашего двора. – Как выручать будем?

– Там видно будет, – еле слышно ответил я, приоткрыв окно. Только бы ничего не скрипнуло!

Мы с трудом сдержали вздох облегчения, заползая в свою комнату.

На кухне раздавались взволнованные голоса бабушки с мамой. О чём-то спорили.

Мы нырнули под одеяла.

Приоткрылась дверь. Впуская тонкую полоску света на старый палас.

– Хм-м-м, я же закрывала окно, – услышали мы мамин голос. Она неслышно подошла к окну, затворила его. Поправила наши одеяла.

Мы глубоко вздохнули и провалились в сон.

– Ха! Да не сможет он! – весело сказал я, облизывая ложку за завтраком. В это утро всё казалось таким новым и свежим, словно мы видели наш дом в первый раз.

Ложку у меня тут же конфисковали.

– Саша! Это общая ложка для общего мёда! – с нажимом сказала мама, притворившись, что сейчас даст мне этой ложкой в лоб.

Я беззаботно улыбнулся и чувствительно пихнул Антона по лодыжке.

– Сомневаюсь, – тут же откликнулся брат, деловито протирая солнечные очки. – Всё он сможет!

– Так! Кто сможет? И что именно он должен смочь? – глаза родителей, словно рентгены, изучали нас вдоль и поперёк. У меня появилось чувство, будто я проглотил большой ком льда и теперь он пытается устроиться в животе поудобнее.

– Н-н-уу. Та-ак, – махнул рукой Антоха, словно мы случайно проговорились, а не планировали этот разговор по утру.

Про кое-что действительно лучше молчать до первой пенсии. А там, глядишь и крапивой не отлупят. Нельзя. Неуважение к возрасту. Я хихикнул, представив, как мы с братом оба, подобрав бороду, пытаемся увернуться от отцовского ремня. Отец почему-то выглядел так же молодо, как и сейчас…

– Это тайна, – серьёзно насупился я, всем своим видом показывая, что хоть сейчас в партизаны бери. Буду молчать и всё тут!

– Военная тайна что ли? – хмыкнул отец, – про баню возле суперсекретного завода?