Свирбеев тотчас уселся против него.

-- Ну, девочку-то, пожалуй, помилуют! -- сказал дежурный.

-- Пари на красненькую, что нет! -- ответил Виноградов.

-- Идет!

-- Ну? А ты ходи! Начинай, -- сказал нетерпеливо Свирбеев.

-- Начала гулять Параша, а до чего догулялась, -- весело проговорил Виноградов, двигая шашку, и ответил дежурному: -- Пари записано. Десять рублей! Я говорю: всех и ее!

Кротов допил чай, взял рапортички фельдшера и вышел. В госпитале его встретил Честовский и, ухватив его руку в обе свои, с ласковой улыбкой сказал:

-- Дорогой мой коллега, я к вам с просьбой!

-- Что за просьба?

-- Позвольте мне на казни присутствовать. Если вас назначат, откажитесь, дорогой мой!

Кротов побледнел и с омерзением выдернул свою руку.

-- Черт знает, что вы говорите! -- резко сказал он, -- за кого вы меня считаете, чтобы я на такую гадость смотрел?

Честовский на миг смутился, но потом улыбнулся и закивал головою.

-- У-у горячий какой! Понятно, не хорошо. Но мне для научных целей. -- прибавил он.

Кротов отвернулся от него к фельдшеру и сказал:

-- Идемте, Кузьма Никифорович!

-- Кровожадный зверь, можно сказать, -- тихо проговорил фельдшер, идя следом за Кротовым и потом еще тише прибавил: -- трогательная картина, идиллия, можно сказать...

-- Вы про что?

На лице фельдшера отразилось волнение, он еще понизил голос:

-- Старший рассказывал, а ему жандарм. Она, это, с тем-то в любви. Назад из суда вместе ехали; он ее обнял и ехали так. Потом он ее на руках из кареты вынес. Жандармы-то добрые попались. Дозволили... Тут их разняли... поцеловались...

Салазкин вздохнул и отвернулся...

Они пошли по госпиталю.

Кротов, вернувшись домой, еще не успел войти в переднюю, как услышал тревожные нервные голоса:

-- Ну? Что? Помиловали?

Маня и Петя выбежали в переднюю, жена стояла в дверях стоовой, Суров -- в дверях кабинета.

-- Рано еще. Никакого ответа, -- Сказал Кротов, раздеваясь.

-- Да, ведь, это по телеграфу! -- воскликнул нервно Суров, -- десять минут.

-- Ну, брат, это не котят топить, 10 минут! Вероятно думают, справки наводят, а то и с Петербургом сносятся. Мы, ведь, всех их порядков не знаем. Давайте обедать!

И разговор за обедом и за вечерним чаем был все на ту же мучительную тему: утвердят приговор или нет?

Маня два раза плакала, Петя угрюмо грыз ногти, Суров сосредоточенно молчал, изредка прерывая молчание желчными речами.

Кротов передал общее убеждение, что если не всех, то Холину, наверное, помилуют.

-- Все ее жалеют! -- прибавил он.

-- Ну, это у вас, в тюрьме, -- сказал Суров, а там -- выше -- руководятся иными соображениями. Тьфу! Какие там соображения, я думаю, все это от состояния чьего-нибудь желудка зависит.

В эти дни, в которые решалась судьба приговоренных, словно кошмар охватил всех в доме Кротова.

Утвердят приговор или помилуют, и Кротову казалось порою, что это решение так близко касается его, словно готовят петлю на шею его дочери или сына.

Всех охватило волнение. Ночью Маня вскрикивала и стонала; жена беспокойно ворочалась и вдруг просыпалась и окрикивала его:

-- Ты не спишь?

-- Нет!

-- Как ты думаешь, помилуют их?

-- Не знаю...

Суров не спал третью ночь. Он уходил из дому, а потом, осторожно вернувшись через кухню, сидел до рассвета перед раскрытой печкой и курил папиросу за папиросой. Лицо его осунулось, черты заострились, глаза горели лихорадочным блеском,

Это же напряженное состояние чувствовалось и в тюрьме.

Начальник ходил все время с нахмуренным, озабоченным лицом; помощники, особенно дежурные, были нервно настроены; даже старшие и младшие надзиратели стали серьезны и пасмурны. Игра в шашки на время прекратилась, и врач Честовский теперь каждое утро появлялся в дежурной и, поздоровавшись со всеми, неизменно спрашивал:

-- Нет еще?

-- Нет, -- отвечал ему кто-нибудь, и затем начинались тяжелые для Кротова разговоры о мерзких подробностях.

-- Дмитрий Иванович палача нашел! -- известил однажды дежурный.

-- Каторжный?

-- Какой, аматер нашелся, по профессии мясник! На 4 месяца за кражу посажен. Сам вызвался.

-- Надо будет с ним поторговаться, -- сказал пухлый Прокрутов, -- хочу веревку купить...

-- Аматер -- это опасно. В этом деле и уменье нужно, -- озабоченно сказал Честовский, -- можно по неопытности и на 10 минут затянуть всю историю.

-- Да неужели? -- воскликнул дежурный.

-- Как же, видите ли в чем дело... -- и Честовский, с самодовольной улыбкой, стал объяснять сущность смерти через повышение.

Кротов поспешно вышел из комнаты.

В госпитале он оправился.

-- Ничего насчет их неизвестно? -- нервно спрашивал у него фельдшер.

-- Ничего еще, -- отвечал Кротов.

Этот Салазкин с пестрым галстуком, с пошлым фатовским лицом оказался душевнее и человечнее многих других.

Раз он дрогнувшим голосом сказал Кротову:

-- Я ни за что туда не пойду. Пусть откажут!

-- Людвиг Сигизмундович будет за нас, -- ответил Кротов.

Шел уже третий день.

Когда Кротов возвращался домой, на полдороге его встретил Суров.

-- Что?

-- Еще ничего. Нет ответа...

Они пошли домой.

-- Что же они-то переживают! -- глухо проговорил Суров и вдруг остановился. -- Не могу я на людях быть. Ты иди, а я еще погуляю, -- и, повернувшись, он быстро пошел по улице.

Кротов не удивлялся его состоянию.

Если волнуются они, если волнуются даже в тюрьме, как же волноваться Сурову, который, быть может, даже лично знал их.

-- Что с ими будет, барин? -- спросила его горничная, отворяя дверь.

-- Неизвестно еще...

-- Ну, что? -- в один голос спросили жена и дети.

-- Ничего неизвестно!

-- Господи, да какая же это пытка! -- всплеснув руками, воскликнула жена Кротова.

Только на четвертые сутки пришло решение.

Кротов, едва переступив порог тюремной калитки, как-то сразу почувствовал это. На лицах, в атмосфере, на грязных кирпичных стенах вдруг отразилось что-то неуловимое, жуткое, и веяло на каждого таким холодом, что все говорили, понизив голос, и ходили, сдерживая топот каблуков.

В дежурной все были в сборе, даже редко появляющийся заведующий хозяйством. Он только что окончил разговор с начальником и собирался уходить, говоря:

-- Понятно, на втором дворе, за банею...

-- Да, да, вот! -- кивая головой, озабоченно повторял начальник, и обернулся к дежурному: -- Передайте Бахрушину, чтобы в камеру 43 каждый день бутылку водки давали. Я разрешаю.

-- Слушаю-с.

Начальник вышел, на ходу поздоровавшись с Кротовым, а Виноградов, закурив папиросу, сказал:

-- А пари я выиграл, всех четырех.

-- И ее? -- воскликнул Кротов.

Виноградов кивнул.

Вошел Честовский, с довольным видом потирая руки.

-- Всех в один день? -- спросил он.

-- Гуртом! -- ответил Свирбеев.

-- Когда?

-- Неизвестно еще. Вероятно, послезавтра, -- отозвался дежурный.

Кротов выбежал из комнаты. Голова его кружилась, он чувствовал озноб во всем теле.

Пройдя в госпиталь, он не мог разобрать, что говорил ему Салазкин, не мог вникнуть в жалобы больных и, обессиленный, вернулся в аптеку.

-- Я не могу сегодня, -- сказал он фельдшеру, -- вы уж как-нибудь устройте сами, Кузьма Никифорович.

-- А кто может? -- угрюмо отозвался Салазкин и прибавил: -- Я, Глеб Степанович, совсем отсюда уйду. После такого случая...

Кротов протянул ему руку и крепко пожал ее.

Он вышел из тюрьмы и хотел объехать своих пациентов, но почувствовал полную невозможность сделать это и пошел домой. Почти в дверях его встретил Суров.

-- Я тебя в окошко увидал. Ну, что?

-- Утвердили, -- тихо ответил Кротов, -- всех.

Суров горько усмехнулся.

-- Я был уверен в этом...