XIII.

Кротов и все в доме так переволновались за время ожидания решения, что страшное известие ни на кого не произвело резкого впечатления, только Маня взглянула на отца с таким недоумением и ужасом, словно он сам и произнес и скрепил приговор.

Все в доме притихло. Суров ушел. Дети разошлись тотчас после чая по своим комнатам, и утомленный Кротов пошел спать, когда еще не было одиннадцати часов.

Он заснул быстро и крепко. Вдруг сквозь сон он услышал неясный говор; резкий свет ударил ему в глаза и он проснулся.

-- Глеб Степанович, -- резким шепотом окликала его жена, -- проснись! За тобой из тюрьмы прислали!

-- А? Что? Из тюрьмы? -- Кротов сразу пришел в себя и приподнялся.

Кротов, как врач, привык к ночным тревогам и, уже совершенно бодрый, встал с кровати и начал поспешно одеваться, отвечая на тревожные вопросы жены.

Откуда он может знать, зачем его требуют?.. На казнь? Не может быть!

Он оделся, положил в карман часы и вышел.

При его входе в кухню, тюремный рассыльный Хряпов торопливо встал с табуретки и, зажав в руке папиросу, вытянулся по-военному.

-- Ты не знаешь, что там такое?

-- Не могу знать, ваше высокоблагородие, а только погнали экстрой, чтобы, говорит, чичас. Сам начальник. Тревога там...

-- Ну, иди! Я сейчас!

Кротов осторожно прошел в кабинет, Суров не спал и сидел на диване, спустив голову на облокоченные руки. При входе Кротова, он поднял голову и взглянул на него тупым взглядом.

-- Чего ты не спишь? -- с нежным упреком сказал. Кротов.

-- Так, -- вяло ответил Суров, поднимаясь с дивана. -- Ты куда это?

-- В тюрьму. Прислали за чем-то...

-- В тюрьму? -- Суров сразу преобразился. Глаза его вспыхнули.

-- На казнь?

-- Не может быть, -- ответил Кротов, идя в переднюю, -- меня бы предупредили днем, да я и отказался.

Он оделся и, кивнув Сурову, вышел в переднюю.

Резкий холодный ветер рванул из-за угла и осыпал Кротова сухим снегом, который крутился вдоль всей улицы белой пылью.

Кротов поднял воротник, завернулся в свой енот и зашагал по улице. Рядом с ним появилась высокая фигура Хряпова. Они молча дошли до тюрьмы.

Двор, по обыкновению, был ярко освещен и свет, ударяя в высокую стену, скользил по ней кверху мутным красным отблеском, в отсвете которого маленькие темные окна казались черными дырами.

Сторож тотчас отворил калитку.

Кротов перешел двор, сбросил шубу на руки Хряпову и вошел в дежурную.

Действительно, что-то необычайное произошло в стенах тюрьмы.

Начальник с горячностью и раздражением говорил Виноградову, который был дежурным:

-- Что вы говорите, обнявшись ехали. После этого их обыскивали! Дыра в стене! Вот! Дыра!.. Пробили, батенька, вот! А вы: "Обнявшись ехали". Всех вон! В три шеи! И старшую вон, и Клюшеву эту! Я их! А это наверное уголовные. Ну, да я узнаю!

Он обернулся, увидел Кротова и ухватил его под руку.

-- Вас-то и надо! Скорей, скорей, идем! -- и, потащив Кротова по коридорам, по дороге, он взволнованно заговорил: -- Подвели подлецы, не доглядели. Отравились. Оба... Да, да! Вот, батенька, Макаров и Холина! Вот! В разных концах, батенька, а? В стене дыра: кулак пролезет. Вот! Не иначе, уголовные. Я дознаюсь. Честовский у того, а вы, батенька, к ней. Сейчас Салазкин там. Спасите ее! В ножки поклонюсь, вот!

-- Давно? -- спросил Кротов.

-- А шут их знает! Надзирательница, каналья, после смены увидела. В одиннадцать! А? Вот!

Они шли по коридорам, а надзиратель торопливо бежал перед ними и отворял одну дверь за другою. Кротов чувствовал, как у него замирает сердце от жгучей боли. Они спустились по лестнице в подвальный этаж. В конце коридора Кротов увидел свет, падающий из раскрытой камеры.

-- Вон! -- сказал начальник.

Корпусный офицер быстро подошел к ним.

-- Жива еще! -- сказал он.

-- Ну, спасайте, батенька, -- сказал Начальник, -- велел во всём слушаться вас, как меня. Вот! А я побегу!

Начальник повернулся и торопливо пошел назад в сопровождении корпусного, а Кротов подошел к камере, из которой пахнуло на него тяжелым смрадным запахом грязной параши, переступил порог и остановился подле койки.

XIV.

Освещенная холодным светом электрической лампочки с потолка, с грязными, исцарапанными, голыми стенами, с одиноко стоящим сосновым столиком, с раскрытой смердящей парашей, камера производила на Кротова гнетущее впечатление, а освещенное узкое окошко с черными прутьями железной решетки еще усиливало его.

-- Откройте форточку, -- тотчас приказал он.

Надзирательница поспешно придвинула табуретку, влезла на нее и, вытянувшись на носках, раскрыла форточку.

Струя морозного воздуха влилась в камеру.

Кротов перевел дыхание и нагнулся к больной. Салазкин почтительно отодвинулся.

Ноги девушки были прикрыты байковым платком, расстегнутая блуза обнажала полные плечи и высокую грудь. Девушка лежала навзничь, закинув голову, и распустившиеся волосы рассыпались по подушке и свешивались с койки. Тонкий нос заострился, на щеках горел лихорадочный румянец, полные губы были полуоткрыты и из них вылетало хриплое дыхание; широко раскрытые глаза смотрели неподвижно, и от расширенных зрачков казались совершенно черными.

Кротов взял ее руку и приложил ухо к груди.

-- Все время так. Сначала без дыханья была, -- тихо объяснил фельдшер.

-- Чем отравилась?

-- Надо быть, кокаином. Вон! -- и он указал рукою на столик.

-- Идите сейчас в госпиталь, -- сказал Кротов, -- и пришлите за ней носилки. А потом распорядитесь сделать ванну... Там есть у нас свободная камера. Скорее, голубчик!

Фельдшер вышел. Кротов подошел к столику. На столе стояла медная Кружка, а рядом с нею лежала деревянная ложка. И на столе, и на стенках кружки, и на ложке Кротов увидел рассыпанные, характерные своим строением мелкие кристаллы. Он попробовал на язык и тотчас почувствовал горечь.

Салазкин определил верно.

Кротов обратился к старшей с расспросами. Та с горячностью заговорила:

-- Пошла, как обыкновенно, в середине смены проверку делать, заглянула, а она подле порошка и лежит. Ну, и вошла?

-- А раньше не смотрели?

-- Как не смотреть! После молитвы смотрели. Клюшева смотрела и удивлялась даже. Такая, говорит, веселая стала, а она и точно: по камере так-то скоро ходила, руками взмахивала и все говорила что-то. Смеялась, пела однова. Совсем здоровая...

Кротов оживился. Если 4 часа прошло и она еще дышит и слышен пульс -- значит, спасти можно!

-- А что нашли в камере? Рвало?

-- Очень даже. Вся испачканная была. Ну, мы ее водою. Потом вытерли и на койку. Сам пришел, корпусный, дежурный. Трубочку железную нашли, а в стене дырка! -- надзирательница показала рукой, и Кротов увидел в уровень с полом дыру в стене, величиною с кулак, словно прогрызенную мышью.

-- Бельем закидано было, -- сказала с раздражением старшая. -- Теперь господин начальник меня винит, а я что? Я свою службу исполняю. Я у ей три обыска делала, а где ж это увидеть...

-- А где трубочка? Большая?

-- Нет, вроде как от лейки. Начальник себе взяли.

В это время по коридору раздались грузные шаги служителей, и они вошли в камеру, оставив у дверей носилки.

Кротов помог им поднять девушку и сам придержал ее голову.

-- Кладите тише, так! -- он прикрыл ее платком й шубой, которая висела на вешалке. -- Несите, не встряхивайте. Скажите Кузьме Никифоровичу, что я сейчас буду.

Служители подняли носилки и пошли.

Кротов направился в кабинет начальника. Тот сидел за столом и с азартом говорил помощнику:

-- Наверх, наверх! Ну, а там бы удавилась на волосах. Чего уж тут, а? Ну, что, батенька? -- обратился он к Кротову. Будет жива?