– Да зачем я вам! – взмолилась Кристина, хотя в собор Святой Софии она очень – прямо-таки страшно – хотела. Она же «упоротая по древностям», как говорит Варя. И дополнительный маленький подарок в виде целого дня в сказочном Стамбуле… увы, она не могла отказаться.

– Зачем ты нам вообще сдалась, гуляй где хочешь. Но сбежать мы должны всем составом.

Кристина долго смотрела на Вика, и у того по морде расползалась довольная улыбка – рыбка попалась на крючок.

А рыбка думала, что еще пожалеет. Точно пожалеет.

Зеленые глаза сощурились – Ирн узнал это место.

То самое, где он попал в ловушку.

Здесь оставалась магия Айны, которая спутывала его золотом и счастьем, и он, десять тысяч лет назад, промедлил на несколько мгновений, еще раз захотев ощутить прикосновение ее пальцев.

Золотые нити опутали его, вонзились под кожу, превратились в ядовитых змей, яд растекся в крови, отравил ее и сделал черной, а мечи из холодного железа полоснули по мышцам, разрывая их в клочья.

Эльфы визжали от боли, сжимая рукояти клинков, падали с обгоревшими руками, но оружие поднимали следующие за ними – чтобы воткнуть в тело Кровавого Короля.

Его месть была сладкой, как кровь фейри, золотой, как кровь фейри, алой, как кровь фейри.

Их месть была горькой и темной, жуткой и болезненной. Она губила их самих, но фейри должны были убить его, чтобы выжить, ибо он поклялся – не останется на свете ни единого из дивного народа.

И сейчас их здесь нет. Ни одного – даже деревья растут без души. Но Ирну нужен его плащ, его меч и его корона. И он снова щурится, выглядывая ту, что поможет ему.

– Сними это.

Лиза с недоумением смотрит на форменную куртку. Хорошая плотная одежда, лыжные штаны с карманами: там нож, газовый баллончик, тазер.

Лиза знает крав-мага[2] и умеет громко кричать. Она ни секунды не колеблется, когда перед ней из темноты возникает мужской силуэт.

Лиза не верит в хорошие финалы. Она может ударить мужчину в пах так, чтобы он надолго забыл о том, что он мужчина. Она работает здесь, в Стоунхендже, и встречала всевозможных туристов. Очень разных. Некоторые потом долго ее вспоминали.

Но Лиза стаскивает куртку, расшнуровывает тяжелые ботинки, снимает штаны. Остается в футболке и кружевных трусиках.

Нельзя верить в любовь, когда тебя с тринадцати лет зовут на свидания, только чтобы посмеяться – эта страшила поверила!

Но можно читать любовные романы, запершись в ванной, и никто не увидит – что, что, что. И не услышит частое дыхание и закушенный стон.

– Иди ко мне.

Высокий и бледный, а темная тень – гораздо больше и страшнее него.

Тень тянет руки, но Лиза все равно идет.

Когда веришь не в любовь, а в дрожащие пальцы после оргазма, с тобой всегда случается это. Обнаженный мужчина, выше всех, кого ты знаешь, с отросшими золотыми волосами, с тонкими запястьями, с длинным…

Она упирается руками в ствол березы, выгибает спину, вскрикивает, когда в нее бесконечно долго и медленно входит… Он.

А потом пронзает ее единым движением, словно хочет пришпилить к этой березе будто мечом. И дальше, дальше, дальше, вдалбливается в нее резко и быстро, нанизывая на себя тугое коренастое тело.

Лиза – неудачница, она ненавидит мужчин и испытывает отвращение к женщинам. Ее никогда не зовут в паб после работы, у нее дома нет даже кошки, она смотрит вечерние шоу с попкорном из микроволновки и мастурбирует солеными пальцами, но сейчас…

Лизу любит древний король фейри, и вся его зеленая, золотая, огненная магия вливается в ее лоно, проходит насквозь, захватывая душу и вталкивая с последним ударом члена – из женщины в дерево.

Безжизненное тело падает в осеннюю траву у корней живой дриады-березы. Которая так нужна королю!

Киндеирн нетерпеливо дергает пальцами – остатки золотых листьев поспешно слетают с ветвей, сплетаясь в острозубчатый венок, охряной плащ оборачивается вокруг тела, золотой меч возникает в дрожащем воздухе и падает в ладонь.

Единственная дриада на весь Уилтшир остается горевать над телом голой мертвой женщины, листья укрывают ее невидящие глаза – спи, спи до весны. Пусть тебя найдут в апреле, когда закончится ноябрь.

Если будет кому находить.

Потому что прочь – от душной могилы, от свежерожденной дриады и от того места, где все началось – идет древний фейри в короне из золотых листьев, и он не оставит никого в живых.

Он еще не знает, что мстить некому. Дыра в груди пылает холодом, а черная кровь тяжелыми каплями падает на дорогу.

Он представлял себе триумф. Страх, горящие леса, реки крови – багровой и золотой. Шагающее Возмездие с сияющим мечом и в короне из ноябрьской тьмы. Он воображал, как белокожие эльфийки будут молить о пощаде, облизывать его нежными ротиками, изгибать томные спины. Как побегут врассыпную мелкие фейри. Как упадут на колени те, кто не может предложить ни плоти своей, ни служения.

Как все узнают – вернулся Кровавый Король и луна склонилась перед ним, выливая молочные кувшины и наполняя их алым.

Никого.

Под мостом гулко стучит и воет, пахнет мочой и бензином. Не ворочается во сне толстокожий тролль, не останавливает путников.

В бледной реке растворены тысячи трупов, она отражает свет белесыми глазами. Пустая, мертвая. Но не вьется в струях грива келпи[3], не тянутся к тем, кто склонился над водами, призрачные руки речных дев.

Птицы перекрещивают небеса справа налево и с юга на восток, но ни в одной нет разума, никто не роняет перья-стрелы на воинов.

Тайные входы в холмы пусты и открыты. Они ведут к неглубоким пещерам, провонявшим мочой и кислым пивом. Там можно встретить слабых детей, белокожих и не владеющих магией человеческих тварей, с которыми возилась Айна. В их глазах нет даже отсветов эльфийской крови.

Никто.

Не живет в воде, в деревьях, под холмами.

Где они все?

С плаща опадают листья. Кровавый Король нервничает. Королю нужно его сердце. Дыра в груди болит.

– Слушайте, мужики! – Меч – за спину, охряной плащ, гниющие листья на голове.

Ему не удивились. Чему дивиться, если рядом сидит чувак в семи футболках и драном кашемировом пальто с пуговицами из розового перламутра. А подле него другой – в ковбойских сапогах со шпорами и вязаном колпаке до колен.

Здесь под мостом и не такие бывают лихие ребята. Однажды ночевал какой-то тип в блестящем костюме, говорил, что Элвис. Никто ему не поверил, все знают, что Элвис – никуда без розового лимузина. Тут дует теплым воздухом от проносящихся сверху поездов метро, разит пластмассой и дегтем. Постели из тряпок, которые никак не намотать на себя, похожи на орлиные гнезда. У каждого – свое.

– Дайте дернуть, а? – Узкая рука тянется к губам, лицо кривится ухмылкой.

Им бы заглянуть в пронзительно-зеленые глаза, но бедолагам уже все равно.

– На. – Половина хабарика передается из грязных пальцев в митенках в тонкие эльфийские.

Пока Кровавый Король затягивается подмокшим от слюны табаком, дружище в вязаном колпаке оглядывает его, цокает, замечая босые ступни.

– Слышь, ты б хоть тряпье намотал. Недавно на улице? – Голос охрип от бесконечного ветра с реки, от паршивой выпивки и дешевых сигарет.

– Весь ноябрь. – Щурятся раскосые зеленые глаза. Ирн без спроса берет пластиковый стаканчик с прозрачным, чистым, огненным средством от зимы.

А они хорошо придумали – дрянной огонь проливается сквозь выжженную глотку, заставляет черную кровь бежать быстрее.

– Вижу, – кхекает тот. Ничего не говорит о стакане. – У больницы в баках поройся, там белье выкидывают, нарежешь да обмотаешь. Ботинки сложнее, но ты поищи в ящиках у церквей, если велико, тоже че намотаешь – хорошо будет.

Двое других молчат, нахохлившись, упрятав сизые носы в шарфы и воротники. Им без разницы. А этот еще думает о ком-то, передает мудрость уличной жизни.