Но с Лином происходило то, что происходило. А я не понимала, как это опасно.

Он все маялся на распутье – и это было невыносимо. Порой, когда, например, брат с компанией отдыхал в одном уголке пляжа, а мы в другом, я замечала: члены Братства косятся на нас и шепчутся, показывают на Эвера пальцем. Лин в такие минуты выглядел хмурым. Вскоре после того как шептание заканчивалось, брат спешил к нам, здоровался, заискивающе улыбался. В пустой болтовне проводил рядом минут пять и спешил назад. Это было гадко. В один из последних дней, взбешенная, я кинула ему песком в лицо, будто вернулась в пятилетний возраст. Лин среагировал довольно странно: долго и пристально глядел не мне, а Эверу в лицо и наконец велел:

– Следи получше за нашей малявкой.

«Малявка». Не «малыш». Когда Лин шел прочь, я уставилась ему на лодыжки. Он упал.

За своей крепнущей злостью я не видела самого важного: во что постепенно превращается грусть Эвера. Мне казалось, он-то спокоен, спокоен, как всегда, пусть и огорчен. Что он очень гордый, настолько гордый, что буйства дурацкого мальчишки – Лина – переживет, перетерпит, пока брат не образумится. Сам ведь говорил: «Всем иногда хочется быть принятыми. Шторма кончаются». Сам не лез ссориться. Сам брал меня за плечо и удерживал, не давая ударить Лина, и просил не применять к нему сил. На Эвера я равнялась. И может, поэтому сделала то, что сделала, когда он сломался.

Я-то уже была сломанной.

В тот день снова лил сильный дождь. Лин разбирал бумаги с отцом, я скучала в своей комнате одна – Эвер куда-то делся. А потом волшебство – моя интуиция – буквально подбросило меня в кресле, сердце заколотилось так болезненно, что я испугалась: вдруг умру? Во рту пересохло, перед глазами замелькали размытые картинки: силуэты людей, в смутно знакомом серо-синем месте. Пляж. Бухта. Какие-то черно-красные пятна на камнях. Непонятно чем напуганная, я вскочила, вылетела в коридор, а оттуда понеслась по лестницам.

С улицы я слышала шторм.

Мне нужен был выход на крепостную стену, а там – спуск к морю, вырубленная в скале тропа, по которой мы с детства ходили купаться. Мне попадались слуги, но я всех сметала с пути, не силой, только словами: «Мне надо!» К таким моим выходкам привыкли, никто не останавливал меня, не задерживал, и на первых ступенях спуска я оказалась быстро. Настолько быстро, что застала минуту, когда картинка была еще серо-голубой. Покрываться красными пятнами она начала, только когда я уже неслась вниз.

Там, на пляже, несколько цветных фигур – три парня и одна девушка – обступили белую. Эвера. Я видела, что они кидаются на него, я видела, что он отбивается, и точно знала: это не игра. Двое в какой-то момент повалили его, попытались прижать к песку, но он освободился – и в воздухе блеснул металл. Грудь одного из нападавших стала красной, он отлетел и больше не встал. Трое снова бросились. Я завизжала, но за дождем и шумом волн меня никто не услышал.

Я застыла посреди лестницы, не чувствуя тела: ни ледяного ветра, ни дождя на коже. Я не понимала, бежать мне назад и звать часовых, которых я совсем недавно видела в приморском крыле, или, наоборот, поспешить вниз, попытаться самой всех их разнять. Мои глаза просто не верили картинке. Мое сердце тоже.

– Эвер! – закричала я, но опять он меня не услышал. Никто не услышал.

Я решилась и побежала вниз что есть сил. Волосы липли к щекам, камни были скользкими и сыпались, дважды я упала, чудом разбив только колени и локти. Лестница никогда не казалась мне такой длинной, с Лином мы преодолевали ее минуты за три! Местами она петляла, тогда пляж пропадал с глаз и я начинала паниковать, потому что каждый раз, как панорама снова открывалась, крови на песке становилось больше. За влагой, застившей глаза, я даже не могла понять, чья это кровь. Я больше не кричала, а вдохи отзывались в ушах жалкими хрипами. В боку кололо, будто там кто-то разбил на осколки большую ракушку.

На последней ступеньке я снова свалилась на четвереньки на песок – но тут же вскочила.

– Эвер!

В ответ обрушилась тишина, чудовищная природная тишина, где из звуков остались только шелест дождя и рокот прибоя. Ни криков. Ни лязга оружия. Ничего человеческого.

Яростно вытирая кулаками глаза, я сделала несколько быстрых шагов. Эвер стоял впереди – стоял один, тяжело дыша и сжав правый кулак, а вокруг валялось четыре тела. Разобрать, где среди стесанных лиц и распоротых грудных клеток девушка, едва получилось. Все были мертвы – а я их всех узнавала. Кирия, чьей роскошной каштановой гриве я завидовала. Гефу и Гофу, два брата-близнеца с клеймами ломателей. Аколлус, поджарый, плечистый, лучший мечник среди друзей Лина. Все – «дети героев». Это они частенько смеялись, посматривая в нашу сторону. Это перед ними Лин сильнее всего старался выглядеть взрослым, независимым и презирающим как мелких девчонок, так и жалких гасителей. Они мне не нравились. И Эверу не нравились. Но…

– Что ты наделал? – прошептала я. Голос был хриплый, в нем дрожали слезы. – О боги, Эвер, что ты на…

Он молчал. Его волосы, белая одежда, красивое лицо – все было в алых подтеках, а на руке я видела железную перчатку, большую, чудовищную, с раздвижными когтями. Он носил ее с собой всегда в последнее время. Похоже, он переживал сильнее, чем я думала, похоже, его гордость больше напоминала гордость мамы, проигравшей войну с физальцами. Похоже, он не выдержал. Я задрожала. Впервые в жизни я не оцепенела, а задрожала.

– Орфо, – хрипло позвал он. Поднял свои медленные глаза. – Орфо, не кричи, я все могу…

И он сделал ко мне мягкий широкий шаг. Как всегда, когда хотел утешить или подбодрить, как всегда, когда мы здоровались перед тренировками, как всегда, когда я опаздывала к завтраку. Обычный дружеский шаг, и раз за разом, много лет подряд, я делала свой – навстречу. Но теперь Эвер точно был не собой в этих красных пятнах, не собой – с этими окровавленными когтями, не собой – его глаза в дожде горели невыносимой бирюзой. Поэтому я шарахнулась, загородилась руками и завизжала только громче:

– Не подходи!

Нет, нет, нет… ты не мой Эвер. Не мой. Может, мои губы даже шептали это. Я не могла, не хотела смотреть на него. Я боялась увидеть какое-нибудь чудовище.

– Орфо, – позвал он снова. Споткнулся об одно из тел, раздавил ему пальцы новым неосторожным шагом. Я, всхлипнув, отпрянула еще дальше. – Орфо, посмотри на меня, я клянусь…

– Что ты наделал? – повторила я в третий раз. Он подошел ближе и протянул руку, она вся была красной и… – ИСЧЕЗНИ, ИСЧЕЗНИ, ИСЧЕЗНИ!

Это тоже был мой голос, мой визг, а в следующее мгновение я что-то сделала. Вскинула руку – и сам воздух схватил Эвера за горло. Махнула влево – и его с хрустом ударило о скалу, вдавило в нее. Начала поворачивать кисть, как если бы держалась за круговую ручку двери, – и он закашлялся, дернулся, а его металлические когти и живые пальцы проскребли по камню. Я напала на него. Напала и уже знала, что не остановлюсь просто так.

– Орфо… – просипел он. Взгляд не отрывался от меня. И полнился страхом.

Наверное, он вспомнил моего прадеда. Я не помнила ничего.

– Ты убил их, – прошептала я. В груди ужасно пекло. – Ты убил их, ты сумасшедший…

А ведь сойти с ума должна была я, он – меня убить. Не наоборот.

– П-послушай… – пробормотал он, но это было еще глуше, чем оклик; я все поворачивала и поворачивала кисть, хотя ее уже свело, а уши заполнял хруст, дикий хруст костей. – Орфо…

Да, я напала, но я не понимала, что делаю и что хочу сделать, – наверное, причина в этом. Я крутила рукой, надеясь так вывернуть и выжать свою боль и ужас. Я снова и снова думала о маме, которой всюду мерещились враги. О безумных волшебниках, о гасителях, которых закон делал рабами – ну конечно, они не могли терпеть это, многие не могли, Эвер точно. Он отомстил Братству. Как он мог не отомстить, как мог не понимать, что, заняв важные должности при Лине, они ополчатся против него еще сильнее? Как мог забыть обещание «Ты будешь среди них», как мог забыть свое молчание о наркотическом зелье и свое бесконечное терпение? Я понимала его. Он терпел слишком долго, терпел все, даже подлости. Но он не имел права на то, что сделал.