Стоило бы посмотреть. Ссорятся ли они? Орут ли друг на друга из-за немытой посуды? Не разговаривают друг с другом неделю из-за мятых рубашек? Плачут ли в подушку по ночам из-за недостаточного внимания?

А может быть, живут душа в душу?

А может быть, ссорятся, а потом занимаются бурным примирительным сексом?

– Да будь уже смелее – трахаются. НЕ ЗАНИМАЮТСЯ СЕКСОМ, А ТРаХАюТся!!

– Да заткнись, я не люблю это слово!

А может быть, все у них не так. Может быть, они по обыкновению после трудного рабочего дня медленно и уныло, как по расписанию, раздеваются, укладываются в постель и монотонно любят друг друга.

– Да трахаются они! ТРАХАЮТСЯ ЖЕ!

– Да заткнись, боже мой, сука!! Пожалуйста, заткнись!!

В общем, меня это абсолютно не волнует.

Абсолютно.

Главное, что этот заплывший жиром бизнесмен средней руки уже давно отказался от прав на свою возлюбленную (назовем ее так).

Напрочь отказался еще при своем первом пальце.

Сейчас же, при втором, он называл ее всякими недостойными влюбленного мужчины словами и желал ей скорейшей смерти.

Да уж… Времена… Мужчины… Он не чета Гаю Муцию Сцеволе, который при угрозе пытками протянул руку в разведенный на алтаре огонь и держал ее там, пока она не обуглилась.

Не понимал мой толстостеклый «римский пленник» самого главного.

Не понимал он, за что ему выпала такая доля и за что он страдает. Смутно он осознавал, что его мучения связаны с моей любовью, но не знал, каким образом.

И вот теперь он предлагает мне все, что может предложить. Обещает деньги, обещает исчезнуть, просит мучить мою любовь вместо него. Как будто мне теперь это нужно.

И это после всего, что у нас с ней было.

«Бледная кожа шеи чуть ниже затылка с легким ароматом каких-то нежных духов. Там, где можно упереться носом в основание черепа. Там, где практически заканчиваются корни ее русых волос».

Он не может осознать самого главного, и поэтому с гулким хрустом проворота труборез аккуратно режет фаланги.

Думаете, меня сжигает ярость или ненависть?

Да нет же – наоборот!

Просто у меня сейчас затишье перед самым главным делом моей жизни. Это дело требует много времени и точных, аккуратно просчитанных ходов. Требует абсолютно холодной головы, а не того бардака, который царит у меня сейчас под наплывом «Великой Пустоты» – так оно у меня называется.

Поэтому разрушить все, что запланировано моментальной вспышкой сладкого яростного безумия, я не могу.

Вот и приходится вспоминать, взращивать и выпускать на волю маленькие, ничего не значащие для моих гостей, но болезненные для меня воспоминания.

Хруст трубореза – это не сама пустота. Хруст трубореза – это только четверть пустоты. Мне нужны и остальные три части, которые очень сложно собрать вместе.

Скоро все происходящее здесь коснется и тех людей, которые меня уже и не помнят. Скоро…

– Да как же, в конце концов, сука, хорошо, Володька! – прокричал Илья наклонившемуся к нему коротко стриженному широкоплечему парню, пахнущему потом и резким парфюмом, через басы облепляющей музыки.

– А я что тебе говорил? – ответил короткостриженый. – Тут хорошо! Совсем ты закис в своей высокой материи и бумажках.

Володька был отчасти прав. Тут было хорошо.

Черт дернул Илью поступить на философский факультет МГУ, и сам Сатана успешно курировал его поступление.

Хотя с какого великого и ужасного Хомы Брута сам Илья решил избегнуть участи множественной рати юристов, экономистов, программистов и бухгалтеров и ворваться в ряды философов? Этого никто не знал, кроме него самого.

А все на самом деле было очень просто. У Ильи оказалось очень много времени, чтобы поразмыслить о жизни.

Когда ты, как солдат на учениях, скатываешься в небольшое, пригодное только для пятилетнего ребенка пространство между старым диваном и полом и тянешь на себя простыню, чтобы пьяный батя не заметил тебя…

Когда ты по глухим, слышимым из кухни звукам удара кулака о ребра и слабым вскрикам «мама», «Коля» и «зачем?» понимаешь, что батя добрался до мамы, и клянешь себя за то, что у тебя не хватило смелости отвести от матери агрессию пьяного вдребезги и недовольного своей жизнью папы – слесаря какого-то разряда, который дорабатывает на издыхающем сейчас бывшем гиганте советского машиностроения…

Вот тогда-то у тебя много времени, чтобы поразмыслить о жизни.

С каждым «что я тебе сделала?» много времени.

С каждым, сука, «Илья же увидит!» много времени.

С каждым «пожалуйста, не надо» много времени.

Много времени, чтобы задуматься. Чтобы в пять лет что-то понимать о гребаной сущности бытия с точки зрения основных десяти взглядов на смысл жизни, которые Илья вывел в простые правила.

– Стремись к удовольствиям. Тем, что, конечно, не запрещены законом. Это киренаическое учение, как оказалось позже. Единственная цель жизни – испытывать удовольствие в настоящем, вместо того чтобы строить планы на будущее. Первостепенны физические наслаждения, и человек должен принимать все меры к тому, чтобы максимизировать их количество.

– Не гонись за богатством. Погоня за ним иссушает. Смысл жизни будет достигнут тогда, когда ты перестанешь сравнивать себя с другими. Не нужно знать сильных мира сего. Боже упаси тебя брать в руки выпуск «Forbеs».

– У каждого свои представления о добре и зле. Добро ли – пристрелить мучающуюся, сбитую автомобилем собаку? Отключить человеческий овощ от розетки? Решайте сами.

– Живи ради созидания. Будь сантехником, но твори. Если тебе не нравится то, что ты делаешь, немедленно бросай это. Нет в этом счастья.

– То, что ты сделал для других и они этого не узнали и не заметили, – бессмысленно.

– Оставь что-то после себя. Дети, книги, дома. В общем, вырасти сына, посади дерево и построй дом, но можно и написать книгу, картину, создать секту или сжечь город.

– Мир – это страдание. Все неудачи твои ничего не стоят, потому что ты и так живешь в отвратительной клоаке. Поражение ждет тебя ежеминутно. Попробуй, конечно, победить, но не расстраивайся, если облажаешься, ведь многие религии говорят, что если ты лежишь в помойке и в тебя плюют, то ты свят.

– После смерти есть только смерть.

– Смерть, как и жизнь, – сама по себе не плоха. Она лишь часть чего-то. Если есть смерть, значит, она должна быть.

– Выбери себе то, ради чего ты живешь, и добейся этого. Потом выбери следующее и добейся его. Не бери малозначительное. Это все должно быть всеобъемлющим, прямым, необоримым…

Владимир дернул Илью за рукав, вырвав из размышлений.

– Ты опять? – спросил он, пододвигая к Илье запотевший стакан водки. Другие напитки, кроме еще, возможно, пива, лысый здоровяк не признавал. – Прекращай уже. Ты же меня просил ни в коем случае не давать тебе думать.

– А я думал? – слукавил Илья.

– По твоей сумрачной роже, – Владимир ударил своим стаканом о стакан Ильи, – было видно, что ты не о телочках размышляешь. А ведь сегодня это вариант! Железка! Ты только осмотрись.

Илья быстро окинул взглядом окружающее пространство барной стойки и столов, что стояли неподалеку.

Две неплохие штампованные, но явно «ищущие спонсора» блондинки пьют мохито за небольшим круглым столиком.

Еще есть две девахи, но они уже пьют с подкатившими недавно завсегдатаями.

Еще трое самочек – но они явно «пришли только с подружками встретиться», причем обручальных колец нет ни на одной.

Еще одна классическая пара – «красавица и чудовище».

Еще пара малолеток.

Потом одиночки:

факабл,

факабл,

факабл плюс водка,

факабл,

потом нет уж никак не факабл – господи прости,

факабл и…

Святые котята!

Сколько раз в своей жизни Илья зарекался обращать внимание на фриков. Но его тянуло к ним до сладкого безумия! Тянуло к девушкам, попирающим принятые стандарты красоты и приличия.

Однако, несмотря на эту странность, по стандартам Ильи, все должно было гармонировать, и не нужно было перебарщивать.