Так что же ей всё-таки надо-то?

Пожалуй, это главный вопрос.

Но, положа руку на сердце, уж лучше бы она снова вырядилась, вот честно! Несмотря на естественную кобелиную реакцию тела, недельку-другую он бы перетерпел. Главное, что сама Краснова в таком виде не вызывала у него ничего, кроме раздражения. В отличие от сегодня, например, когда так и тянуло её рассматривать – каштановые волосы на плечах, румянец, опущенные длинные ресницы… А уж про то зелёное платье, слегка приоткрывающее коленки, лучше вообще не вспоминать. Тем более теперь, когда выяснилось, кто такая эта Краснова в прошлом. Девочка из подшефной школы. Но, как ни странно, именно их давнее условное знакомство и подогревало сейчас нездоровый интерес.

Ну вот и что это за наваждение – снова любимые грабли?

Он ведь однажды уже повёлся на такую, вот, молодую да раннюю. Познакомились с ней случайно через сестру подруги одного знакомого. И началось! Ирка проходу не давала, липла, как кошачья шерсть на шинель. Гордилась им, перед подружками хвалилась: вот какого ухажёра себе урвала – Милиционер! Уголовный розыск! А ему, дураку, лестно было, чего уж там. Ну и совратился на неё, восемнадцатилетку аппетитную.

Любовь ли это была, или нет, но она была ненормальная какая-то, как зависимость. И всё, что Андрей помнил о ней теперь, двенадцать лет спустя – свою патологическую тягу доказать, что он мужик «не хуже остальных» Как-то маловато для воспоминаний о любви, да?

Да и закончилось всё банально – залётом. Ну и штампом в паспорте. Всё по-честному, хотя и вопреки воле её родителей, непростых товарищей из верхов районной администрации. Они настаивали на аборте и дочуркино замужество восприняли как личное оскорбление, а поэтому, в воспитательных целях дали ей пинка под зад во взрослую жизнь. Из уютного родительского гнёздышка – да в съёмную комнатёнку «два на четыре» к новоиспечённому мужу.

Первые полгода ещё ничего, а потом началось: необустроенный быт, орущий ребёнок. Иркины упрёки, истерики, депрессии. Андреевы дежурства сутками напролёт, как спасение из дурдома и движение к самой важной для него на тот момент цели – получению служебной трёшки, чтобы было, куда семью перевезти.

…И обманутые совсем ещё по-детски глупые ожидания жены по поводу того, что эта квартира оказалась не новостройкой где-нибудь в центре, а простой «хрущёвкой», требующей ремонта, в их же родном районе…

Не тянул он её, золотую девочку, чего уж там, но признаваться в этом – как серпом промеж ног!

…Потом претензии в загубленной молодости и жалобы на скуку. Торжествующие улыбочки «родственничков», кидающих содержание на карманные расходы лично непутёвой дочери.

…К подружкам с ночёвками, в профилактории по одиночным путёвкам, пока Андрей с дочерью на отгулах в деревне у мамы…

Ссоры, примирения. Разбежались–съехались. И снова по кругу. Год за два, а то и за пять.

Второй ребёнок – по его настоянию, как отчаянная последняя попытка связать разваливающуюся семью… И диагноз «аутизм» на третьем году жизни сына – как приговор. Ну и Иркино бегство. Не развод, а именно бегство – циничное предательство собственных детей.

Доигрался, одним словом, с молодухой. На всю жизнь хватит! Но Ирка хотя бы на девять лет младше была – ещё куда ни шло… А Краснова – на четырнадцать! Четырнадцать!

Сумасшедшая молодёжь, что у них на уме?

– Андрей Иванович!.. – донеслось вдруг откуда-то из пучины раздумий.

Андрей оглянулся. Его догонял взмыленный помощник Петров.

– Фу-у-ух… Я вам от самого Галантерейного кричу… – упершись руками в колени, задохнулся он. – У нас там это, короче… Разбойное на почтальонку, которая пособия разносила. Сама не пострадала, а вот сумку забрали. Там, правда, денег уже почти не было, но бумажки, отчётность, квитанции и что там у них ещё… Фу-у-ух… Нападавших двое. Чисто навскидку, по описанию – вполне могут оказаться освободившимися из мест лишения. Я уже прошёл по трём надзорным адресам, там всё спокойно, не придерёшься.

И Андрей тут же переключился. Бывшая жена и Краснова с этим её зелёным платьем моментально поблекли и исчезли, как что-то совершенно незначительное.

– Молодец, Василий! Теперь давай ещё раз и обстоятельно – что, где, когда?

***

В общаге было сумрачно и затхло. Впрочем, как всегда. По коридорам гулял запах плесени, пригоревшей еды и нечистот. Откуда-то из дальних комнат доносился радостный голос Валерия Леонтьева: «Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, а он им светит! Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут – а он горит!» Но пластинка, видно, была поцарапанная, потому что музыка то и дело прыгала, на что смачным забористым матом возмущалась какая-то женщина. Андрей прислушался. Ну точно. Это из двенадцатой. Значит, Семёнова.

Впрочем, до Семёновой ему дела не было. Постучал в шестую комнату к Петруниным. Тишина. Принюхался к щели у косяка – ничего особенного. Прошёл на кухню, пролез по шкафам, по сваленой в углу старой утвари – кастрюлям-сковородкам. Ничего. Хотя, он и не думал, конечно, что самогонный аппарат будет стоять вот так, открыто. Если где и лежит – так это либо в комнате, либо вон в том, закрытом на висячий замок ящике.

В кухню сунулся и, увидев милиционера, тут же испуганно сбежал пацанёнок из десятой. Андрей вернулся в коридор, снова постучал в шестую. Обернулся на звук лёгких шагов за спиной – к нему, привыкая после солнца к полумраку, шла девчушка из седьмой и, с каждым шагом всё больше различая форму Андрея, настороженно замедлялась.

– А, Люда, здравствуй! – предупреждая её бегство, первым шагнул он к ней навстречу. Впрочем, девчонка эта была на удивление адекватная. Во всяком случае, пока. Пока её не перетёрла и не подмяла под себя вся эта неблагополучность окружения. – Как дела? Как мама?

Девочка настороженно зыркнула на дверь своей комнаты.

– Нормально.

– Не пьёт?

– Нет…

Да уж куда там, нет! Вот только на прошлой неделе сигнал из вытрезвителя был.

– А ты как? Как учебный год закончила? Без троек?

– На отлично.

– Ого! Да ты умница! Какой класс?

– Восьмой.

– Ну молодец! А скажи, соседи ваши из шестой комнаты, они как?

Люда дёрнула плечами:

– Нормально.

Но по её лицу, не ускользнув от внимания Андрея, мелькнула тревожная тень.

– Сосед как себя ведёт? Часто его видишь?

Она мотнула головой «Нет», но ответила невпопад:

– Да.

– И как? Я имею в виду, водит ли компании, не буянит ли?

Она молчала. Ох уж эти понятия о «нестукачестве»! Андрей задумчиво почесал подбородок.

– Ну хорошо, а тебя не обижает?

Спросил специально. Провоцировал. И увидел, что девчонка действительно скорее боится самого соседа, чем выгораживает их семейку. Боится, но никогда не признается, чего именно, а без признаний и заявлений и дела не делаются, вот какая штука. Вздохнул.

– Ладно, а когда ты последний раз его видела?

– Что там, уже допросы? – раздалось от входа.

Андрей обернулся – к ним, решительно продавливая скрипучий дощатый пол коридора, спешила хозяйка шестой комнаты. Ехидно скалилась:

– Это ты чего ж, товарищ милиционер, исподтишка тут разнюхиваешь? Настучала что ли какая-то падла? А ты чего? – неожиданно агрессивно набросилась на Люду. – Ну-ка, брысь! Стукачка бессовестная! Что ты там рассказать-то можешь, если вся общага знает, какая ты! Шлюха малолетняя!

Люда зыркнула на неё зло и сбежала в свою комнату.

– Очень удачно, что вы подошли, Зинаида Максимовна, – расстегнул Андрей папку. – У меня к вам несколько вопросов относительно вашего сына. Здесь будем говорить, или пройдём в комнату?

В комнату-то прошли, но разговор, как обычно с Петруниной, всё равно вышел почти бестолковым. Она умела заговаривать зубы и ходить вокруг да около, чего уж там. Да и имела полное право не свидетельствовать против родственника. Однако Андрей сумел-таки выяснить, что сыночек её, гостюющий на воле максимум месяца по два-три от ходки до ходки, всё утро провёл дома, спал.