— Ему там есть чем дышать? — Фима с сомнением потыкала в липкую субстанцию на носу Красибора и вдруг спохватилась. — Он вообще дышит?

— Дышит, дышит, — улыбнулась тётушка. Её рот украшала ярко-малиновая помада, идеально очерчивающая контуры красивых узких губ. — Я побольше пчелиной радости намазала, чтобы рубцов не осталось. Негоже такое лицо красиво шрамами омрачать!

Глаза девушки расширились: «А что, если тётушка уже тоже влюбибилась в Краса? Стоп, что ещё за „тоже“, а⁈»

Не обращая внимания на опекуншу, Фима пару раз ущипнула себя за щёку, чтобы вернуться в умную, разумную колею.

— Тётушка, чем помочь? — Фима решила лечить дурость трудотерапией.

— Зайка, даже не знаю, — тётушка Негомила бегло осмотрела Красибора и пожала плечами. — Я уже достала все оставшиеся осколки из его тела, даже мелкие, и остановила кровь. Сейчас обеззараживаю раны и проверяю тело на внутренние травмы, которых пока не нашла, кстати. А знаешь, что будет здорово? — она указала пальцем с аккуратным французским маникюром на дом. — Проведай Сашу и потом отдохни немного. Я позову тебя. И после мне понадобится твоя помощь в транспортировке этих двух добрых молодцев. А до тех пор отдохни, моя милая.

Фима мялась на месте некоторое время, но в итоге всё же подчинилась. Она истратила всю магию, что была в её распоряжении. Опустошённая, она едва держалась на ногах и мало чем могла помочь. Фима ещё раз оглянулась на Красибора, совсем уже скрывшегося за мазью тётушки Негомилы, и вздохнула с облегчением. Чуйка шептала ей, что теперь с ним всё будет хорошо. Или хотя бы нормально.

После взрывов девушка выбежала из дома, преодолевая крутые лестницы одним прыжком. Она неслась на задний двор, не в силах даже помолиться лесным духам — ей было слишком страшно. Подбежав к Красибору, на секунду она подумала о худшем: мужчина не двигался и не дышал. Арифметика перевернула того на спину и сразу увидела длинный осколок, торчащий из шеи мужчины. Тот вошёл в плоть перпендикулярно, практически отрубив шею и перекрыв всё, что можно было перекрыть. Ведьма завопила не своим голосом:

— Дублия животь! — скомандовала она, обращая всю себя в заклинание.

Её голос, как раскат грома, пронёсся по всему лесу, распространяемый соснами и пригорками. Через секунду вопль достиг лесных границ, вздрогнул и вернулся к хозяйке, собирая при этом, подобно ситу, магическую силу от леса и его обитателей. Духи, откликнувшись на ведьминский зов, отдавали частичку собственной силы, чтобы помочь своей воспитаннице.

Сила ворвалась в Арифметику с такой мощью, что все мышцы свело и девушка чуть не потеряла сознание. Но удержалась. Вернув силой воли возможность двигаться, она одним движением извлекла осколок, не поморщившись от мерзкого чмокающего звука. Тут же наклонилась ближе и шепнула прямо в открытую рану:

— Дублия живость. Дублия живость. Живот, живот, живот.

Теперь она шептала мягко и осторожно, вливая магию в страшный порез так, чтобы та не расплескалась. Каждая капля была сейчас нужна. Ещё на середине заклинания кровь прекратила увлажнять почву под Красибором. А когда Фима завершила свой речитатив, рана начала затягиваться прямо у неё на глазах. Она накрыла мужскую шею ладонью и ощутила, как срослись вновь трахея, мышцы и хрящи.

— Дублия дыхати, — зашептала она, подставив палец под нос спутника.

Но движения воздуха пока не ощущала. Тогда она с силой хлопнула его по грудной клетке обеими руками:

— Дыхати, придурок! — процедила она, стараясь сохранять концентрацию. — Дублия дыхати.

Наконец, она услышала хриплый скрежет, а грудина Красибора неровно заходила вверх и вниз. Мужчина дышал как мог, сросшаяся трахея болела нещадно, а лёгкие с трудом раскрывались, уже успев забыть своё привычное движение. И лишь сердце было спокойно и продолжало гонять кровь по телу. Оно ни на секунду не остановилось за эти тревожные минуты. Да и не смогло бы.

Фима облегчённо выдохнула. Расплакалась. Она сгорбилась и упёрлась лбом в грудь Красибора. Его неровное, но постоянное дыхание успокоило её.

— Так, не раскисать, — скомандовала она сама себе, выпрямляясь и вытирая слёзы со щёк. — Стрясу потом с тебя оплату, — ворчала она, осторожно вынимая крупные и средние осколки, сразу же останавливая кровотечение быстрым пасом руки.

Для небольших ранок этого было достаточно, слава Богу и богам, душам и духам. Ведь магия в ней плескалась уже на самом донышке.

— Каждый день будешь мне кари покупать да воду на этаж таскать, — продолжала она причитать, то и дело поглядывая на Красибора и проверяя, дышит ли он, бьётся ли сердце.

Убедившись, что все опасные ранения залечены, Фима поднялась на ноги. Она пошатывалась, её то и дело уводило в стороны. Держась за стены, она поднялась на третий этаж, чтобы проверить перед выходом Александра. К счастью, он лежал там же, где они его оставили. Дышал ровно и плавно, по щекам разлился слабый румянец. Девушка приложила ладонь к его лбу — температура была в норме. Казалось, блондин просто уснул.

И после этого Фима вышла на балкончик, где стояла, прислонённая к стене, высокая метла. Застывшие в самом цвету белоснежные треугольники каштана истончали нежный аромат, а ирисы, мелькавшие между многолапыми каштановыми листьями, нежно подставили листья ветерку. Заряда в метле было меньше половины, но Фима должна была рискнуть, чтобы привести помощь как можно быстрее.

Девушка вновь поднялась на верхний этаж. В этот раз не перепрыгивая через ступеньки. Опустошённая, она еле переставляла ноги. Казалось, каждая весила по сто килограммов. Зайдя в спальню Александра, она сразу проверила его пульс: сильный и ровный. Лицо его по-прежнему было спокойным и умиротворённым.

Девушка поймала себя на мысли, что это даже раздражает. То говорила в ней переутомление. Фима вновь убедилась, что у мужчины не было жара (а его, к счастью, не было), и тоже легла на кровать. Она устроилась на почтительном расстоянии. Придала ноги к груди и, приняв позу эмбриона, устало разглядывала профиль Александра.

«Такой красивый, — думала она. — И без всяких чар».

Девушка рассматривала любимое лицо: длинные ресницы (она время от времени называла его пони за это), большой ровный нос, пухлые губы. Высокий лоб, густые тёмные брови и в противовес им очень светлые локоны — ей нравилось всё в его лице, а вот причёска… Иногда она предлагала Александру либо подстричься, либо отпустить волосы, а то эта непонятная средняя длина, как ей казалось, была ни туда, ни сюда. Сейчас же Фима провела руками до прядям, прикрывавшим уши, и подумала, что и причёска у него идеальная. Всё в нём идеально, когда он живой.

Веки её становились тяжелее с каждой секундой, и вскоре девушка уснула тяжёлым поверхностным сном.

Ей снилась темнота. Густая, она клубилась облачком размером с человека. И хихикала — зловеще, мерзко. Как хихикают коварные лесные духи-пауки, когда видят, что жертва уже попала в их паутину, и можно поиграть.

Темнота приблизилась к ней, и тогда девушка увидела, что у неё были глаза. Человеческие, чёткие, с чёрными веками и ресницами. И Фима узнала эти глаза. Не могла не узнать.

Два болотисто-зелёных огонька приблизились к ней, внимательно вглядываясь, разъедая взглядом кожу, мышцы и кости.

— Сбереги его, — прошипела темнота.

Она говорила свистяще, с трудом выталкивая звуки из своего нутра. Будто уже разучилась говорить, но силилась вспомнить как это делается.

А потом Фима проснулась.

Открыв глаза, она тут же окунулась в соцветие совсем разных звуков: людские голоса, жужжание заведённого мотора, хлопанье дверей и торопливый топот ног.

— Готовы? — спросил коренастый мужчина, стоявший у противоположной стороны кровати.

— Давайте.

— Агась.

Это ответили ему ещё двое: один высокий и толстенький, с животом-арбузом, и второй — его полная противоположность: тощий, пониже Фимы ростом. У худого была искренняя щербатая улыбка, которой он поприветствовал Фиму, заметив, что та проснулась: