* ………* ………*

Дорога от Ораниенбаума до

расположения егерских полков

25 сентября 1746 г. 9.12 утра.

- Петр Федорович, - обратился ко мне Кондратий. – Ночью и на рассвете возле дворца были замечены солдаты.

- Кто? – насторожился я.

- Мы отследили их, они ушли в сторону военного лагеря егерей, были в ихних мундирах, - ответил казак.

- Почему не взяли? – задал я резонный вопрос.

- Их было три десятка, если бы брали, то могли и прибить ненароком, - пожал плечами опытный пластун.

- Или сами получили бы по сусалам, что тоже не хорошо, - я задумался. – Глупо со стороны Румянцева так отплачивать за наше озорство в его лагере. Три десятка солдат без должной подготовки не могут оставаться скрытными. Странно, но вполне нормально в современных реалиях. Но все равно нам нужно ехать, так что заедем к Петру Александровичу Румянцеву и спросим за этих солдат, тем более, заодно отвезем им новые клинки, что по моему заказу сладили в Туле, пусть оценят.

Ехать в военный городок мне пришлось в карете, я направлялся в Петрозаводск на тамошний завод, чтобы посмотреть станочный парк, да и договориться о заказе на фузеи. Завод этот, насколько я знал, выполнял заказ от императорской армии и не имел достаточных мощностей для увеличения изготовляемой продукции, но в связи со скорым походом на Южный Урал, я хотел попробовать уговорить заводское руководство поработать сверхурочно.

- Драгуны в дороге будут? – спросил Кондратий.

- А тебе что, некому морду набить? Помню я твои битвы с ними еще на Урале, - я усмехнулся. – Возьми два десятка донских казаков, что живут у дома, присланные неделю назад для обучения, пусть развеются, да в дороге проверим, кого нам прислали донцы, добрые ли вои.

Через полтора часа я поцеловал Екатерину и отправился в Петрозаводск с заездом в военный городок. К Катэ с утра приехал медикус из-за участившихся токсикозов, чтобы пустить кровь, и она чувствовала себя не сказать, что хорошо. Я был против лекарств от токсикозов, считая, что это не причина напрягать организм сомнительными медикаментами, но Катэ выпила какую-то микстуру, и ей полегчало. Провожала меня будущая мать моего ребенка, словно на войну. Так и хотелось залихватски вскочить на коня, лихо на нем крутануться и в галоп, бить супостата. Но я садился в карету, чтобы проехать пять километров до военного городка, а там, свернув на дорогу, ведущую к владениям Голицыных, выйти к тракту на Петрозаводск.

- Петр Федорович, - обратился ко мне все тот же сегодня особенно назойливый Кондратий, когда мы отъехали километра на полтора. – Зарядите пистоли и штуцеры, что в карете в сундуке.

- Ты что-то заметил? – немного взволновано спросил я, но волнение быстро уступало место хладнокровию и готовности.

- Прости, Ваше Высочество, прикажешь выпороть опосля за дурость, но заряди пистоли и штуцеры, - волнуясь, переходя на «ты» сказал казак.

Я не стал его одергивать и напоминать грубияну казацкому, что я это я, а просто стал делать то, что он сказал. Еще в прошлой жизни привык к тому, что охрана на выезде всегда главная, это ей отвечать за мою тушку. И если казак чует опасность, то поверю в это. Не в моем случае переноса во времени и слияния сознаний говорить об материализме и предрассудках.

- К бою! – закричал Кондратий, а ко мне в карету с двух сторон быстро запрыгнули двое казаков, которые бесцеремонно повалили мою ценную тушку и прикрыли своими телами.

Я не шевелился, только сгруппировался для минимизации болезненных ощущений от тряски кареты. Вот приеду из Петрозаводска займусь рессорами и варкой резины из одуванчиков, чтобы обшивать ею колеса.

Карета резко встала, с чего я заключил, что кучер убит или сильно ранен. Выстрелы стали особенно частыми, крики ржание лошадей, несколько пуль попали в карету. Я не сразу заметил, что один из казаков, Никифор, начал постепенно заваливаться на бок, раскрывая меня.

- Степан, выходим из кареты, залегаем под ней. Есть три заряженных штуцера, пистоли забираем и мои и Никифора. Быстро, нас тут просто перестреляют, как зайцев! – прокричал я, уже готовясь открыть дверцу.

Вот приеду из Петрозаводска и сделаю карету с железными листами внутри обшивки. Приехать бы…

Выбраться из кареты удалось споро. Это не то время, когда наведенный пулемет не давал бы шанса и дернуться, тут стреляют чаще всего «в ту степь», редко попадаются действительно хорошие стрелки, особенно штуцерники. Я скинул, предварительно завернутое в штору, оружие и сполз сам, потом перекрутился и оказался под каретой. Подтянув увесистый сверток, начал его разворачивать, как был оглушен – Степан разрядил штуцер, который он прихватил из кареты. Тогда я понял, что идея отстреливаться из-под кареты – это отголосок сознания Сергея Викторовича Петрова, так как глупо не понимать, что после выстрела штуцера мало того, что громко и уши закладывает, но и дым от сгоревшего пороха просто осел там, где мы и находились, а не развеялся ветром, в небольшом пространстве под каретой было дымно. Стрелять было невозможно, а ждать десятки секунд, пока дым под каретой все же развеется не продуктивно.

Готов ли я вылезть из укрытия и участвовать в разворачивающемся бою? Если задаваться этим вопросом, размышляя, сомневаться, то – нет! А убрать сомнения…

- Выходим! Пистоли товсь! – скомандовал я, под возражения Степана.

Казак делал свою работу, но и перечить не брался, такую ситуацию мы не прорабатывали, а надо бы.

Отползти от дыма, привстать на колено, осмотреться.

- Ешкин кот! – сказал я и быстро подтянул штуцер.

Прицелился я в набегающего в форме Первого Воронежского егерского полка солдата, который со звериным оскалом и с обнаженным тесаком бежал котбивающемуся от двоих солдат казака. Выстрел! Есть. Первая жизнь, забранная мной в этом мире. Признаться, в другой жизни бывало всякое, но и хладнокровным убийцей я не был никогда.

Встаю, извлекая из ножен рапиру – этот вид холодного оружия, более лёгкий, я предпочитаю шпаге. Больше церемониальное оружие идальго, но выбирать не приходится. Ноги сами ведут меня в эпицентр схватки. Противник имеет численное преимущество перед нами, может, вдвое, но тенденция на нашей стороне – тел нападавших значительно больше, чем убитых казаков. Но, черт побери, есть двухсотые и с нашей стороны!

Пистоль в левую руку. До первого противника метров сорок. Меня заметили, и три человека с тесаками бегут навстречу, один из них останавливается, подымает руку с пистолем и, практически не целясь, стреляет. Треуголку сметает с моей головы. Выстрел! Это уже я не промахиваюсь и выключаю из схватки одного противника. Слева от меня звучит еще один выстрел – Степан, стоящий рядом разряжает один из своих пистолей.

Тем временем уже с десяток нападавших – все оставшиеся, кто мог выйти их своих схваток с казаками, бегут в мою сторону, может, и правильным было прятаться... Трое нападавших спешно перезаражают свои ружья. Выстрел! Это Степан разрядил второй свой пистоль в одного заряжающего фузею. Все правильно – нельзя допустить, чтобы нас расстреляли с расстоянии.

К нам бегут и казаки, которые либо оставили своих противников, либо поспешили закончить свои поединки ранением нападавшего. Они не успевают. Можно было бежать, пытаться вскочить на одного из двух коней, которые остались нетронутыми после начала боя и не испугались грохота выстрелов, но я не собираюсь показывать свою спину. Холодная решимость убивать.

- Я уже умер, меня смерть боится, - прокричал я, принимая на рапиру выпад первого противника.

Простейший отвод клинка, как учил еще Брюммер, отклонить туловище, перенести вес тела на левую ногу, выпад. Первый готов – клинок вошел прямо в сердце. Выстрел! Опять Степан разрядил пистоль. Где он их столько набрал? Ну да – это еще Никифора пистоли. У меня так же за поясом висит еще один заряженный пистоль, но я его пока поберегу.

Беру на свой клинок тесак противника, который направлен прямо мне в голову, по касательной его отвожу, чтобы не остаться с обрубком рапиры и резко отбиваю уже другой удар. Рядом саблей рубится Степан и уже одного нападавшего отправил в ад.