Высокий Брюммер, за метр восемьдесят пять точно, бывший блистательный офицер гольштейнской гвардии. Блистательный – потому что блистал, как начищенный пятак, но был ли отличником воинской и полководческой подготовки? Сомнительно. Он пыхтел и, казалось, выдохнет огнем. Брюммер хотел что-то возразить, всматривался в мое выражение лица и видел решимость своего воспитанника повышать ставки в нарастающей ссоре, он же не посмел обострять. Еще не так давно, Брюммер высек бы несносного тупого и трусоватого мальчишку. Но как сечь наследника, да еще за несколько часов до обеда у императрицы? А вот то, что нужно ситуацию государыне подать в нужном ключе, Брюммер уверился.

- Вы, видимо забыли, - собрался с мыслями воспитатель, еще не успев принять, что воспитанник вырос. – Кто именно поставляет Вам вино и пиво, солдатиков, как и табак, так же я все еще обергофмаршал герцогства.

- Допустим, солдатиков мне подарил Василий Аникитич Репнин. А Вы, сударь, можете и не быть обергофмаршалом, если так тяготитесь службой, тем более, скоро будет необходимо принимать важные решения, и я не уверен, что Вы станете на мою сторону. Что же касается второго: о вине и табаке, то Вы очень удачно тратите МОИ же деньги. Я Вас, сударь, попрошу предоставить полный отчет трат и остатки суммы от тех трехсот тысяч рублей, что даровала мне моя любимая тетушка. Сроку до двадцатого февраля, когда я, после своих тезоименитств войду в полный возраст, - выдохнул я после долгого и достаточно эмоционального спича.

- Императрица сама назначила меня Вашим воспитателем, я имею право распоряжаться средствами, - нашелся Брюммер.

- Вы желаете, чтобы аудит растрат денег провели люди тетушки?

То мое Я, что было наследником, скукожилось, ожидая грома с небес, удар молнией или еще чего, настолько страх перед Брюммером вгрызся под корку головного мозга. Но не в этот раз, ничего сверхъестественного не произошло.

- Однажды Вы, сударь, - Брюммер намерено не назвал «Великим князем». – В Киле угрожали, что пустите мне пулю в лоб. Вспомните, чем именно обернулась Ваша угроза? Здесь и сейчас же я по повелению императрицы, но не Вашему.

- Вы прервали мою молитву во время говенья, не думаю, что такой поступок заслуживает высокой милости государыни, демонстрирующую исключительную набожность... На сим, сударь, я попрошу меня оставить, Вам еще нужно подготовить отчет о потраченных деньгах, которыми я смогу распоряжаться впредь и сам, - я отвернулся, выказывая и некоторое пренебрежение своему воспитателю и нежелание продолжать разговор.

Брюммер громко хлопнул дверью, и послышались быстрые рваные шаги, удаляющегося от моих покоев истерика. А я, все мои «Я», ликовали. Опытный царедворец, но все же больше солдафон, чем тонкий интриган, Брюммер попался в ловушку. Может и меня осудят, но прикрыться прерванным молением при пренебрежении к православию, да еще когда сама императрица неделю говела и только утром должна была причаститься, в преддверии Рождества… Если я правильно понял, Брюмер проиграет этот раунд.

А вообще, он – гольштейнская скотина. Полтора года назад Елизавета дала мне баснословную сумму в триста тысяч рублей, забыть о которых я не могу, а Брюмер спаивал меня и сам и через некоторых придворных, пользуясь, что, по сути, я превращаюсь в малолетнего алкоголика. Даже в моих двух комнатах есть три тайника с вином и табаком. И, признаться, даже мне, Сергею Викторовичу, почувствовавшему вкус жизни после смертельного диагноза, не легко сдерживаться от пьянства и табака.

А между тем, Брюммер устроил мне подлянку – уже оставалось менее часа до постного обеда у императрицы, а рядом не было ни одного из слуг. Я же не привык одеваться самостоятельно, а гольштейнская слежанка Крузе – обедневшая дворянка, прислуживающая и мне и Екатерине, куда-то пропала.

Была еще надежда на другого моего воспитателя – Василия Аникитича Репнина, который так же должен был быть при мне. Однако, генерал-фельдцейхмейстер манкировал своими обязанностями в отношении глупого наследника, больше занимаясь делами армии и Сухопутного шляхетского корпуса.

А вообще, как же много этих воспитателей! При том, современным сознанием, я понимал, что единственным действительно деятельным человеком в моем окружении был Репнин, но ему было некогда заниматься мной даже по поручению государыни. Между тем и Василий Аникитич не прав – купил солдатиков мне и все – играйся сам, а меня не трогай.

Репнин был военным человеком, а не марширующей прусской куклой, имел немало знаний и понимание воинского искусства. От статного, поджарого Репнина я мог бы многому научиться, но тот почти что самоудалился от обязанностей няньки взбалмошного меня. Правда, на то были и другие причины, более, чем веские, – Василий Аникитич занимался подготовкой русского корпуса, которому, возможно, придется встрять в европейский конфликт под названием «Война за австрийское наследство».

- Вашие Ви-сочес-во! – услышал я женский шепот с жутким акцентом.

Обернувшись, я увидел ту самую Крузе и облизнулся. Я, Петр Федорович, не воспринимал ее, как женщину, у меня вообще странное отношение было к противоположному полу, в плоскости «любуюсь, но руками не трогаю». Эта была статная дама лет так двадцать пять, с выдающимся, прямо таки вываливающимся из глубокого декольте, бюстом, темненькая, по местным меркам худа, но это только по местным меркам. А я здоровый молодой мужчина с бурлящими гормонами.

- Тс, - приложила Крузе пальчик ко рту и продолжила на немецком. – Прошу Вас, не выдайте меня, обергофмаршал запретил вас обслуживать. Но как же можно, если Вас ждет императрица…

Я ничего не ответил, пытаясь не смотреть на девушку, которая для малолетнего Петра Федоровича была бы теткой, но сейчас я осознал, что выздоровление пошло исключительно на пользу, не будет Екатерина долго девственницей после свадьбы.

Переодеваться было муторно и сложно. Только этот парик-пакли, под которым даже зимой жутко потела и чесалась голова, все эти лосины, складки на чулках… Бр… Но еще повезло: зеленый кафтан и красные чулки с треуголкой – далеко не самое ужасное, что мог бы одеть в этом времени наследник престола.

*……….. * ……….*

Петербург

22 декабря 1744 г.

- Брюммер, ты бы выучил русский язык, а то и на французском изъясняешься, не комильфо, - отчитывала Елизавета воспитателя наследника.

- Ваше императорское Величество, конечно, но, может, мне в качестве наместника Голштинии не так важно русское наречие, - Брюммер подобострастно изобразил поклон.

- Ты не спеши, Петр Федорович еще даже не женился. Он и так слишком ранимым вьюношем оказался, а тут тебя отправлять в Голштинию. Ты же, любезный, сам говорил, что наследник ценит тебя, что ты ему родителя заменил. Или это уже не так? – Елизавета прищурилась с ухмылкой.

- Так, Ваше Величество, но, как это бывает с недорослями, бунтует, - не пряча приторную улыбку с лица, Брюммер развел руками.

- Иди к наследнику, но помни, обергофмаршал, что это наследник российского престола! – громко, даже угрожающе сказала Елизавета Петровна.

Как только Брюммер, отвесив три неуклюжих поклона удалился, императрица обратилась к своему фавориту:

- Человек Андрея Ивановича Ушакова, что приставили смотреть за Петрушей, сказывал, что тот уж больно странным стал, поведал мне то, что произошло в покоях племянника, так и я помыслила, что иным апосля хвори стал Петр Федорович.

Вполне подробно, заглядывая в бумагу, Елизавета пересказала своему тайному мужу Алексею Григорьевичу Разумовскому разговор между Великим князем и его воспитателем, подспудно становясь на сторону Петра Федоровича и формируя отношение к эпизоду и у фаворита. Чью занимать сторону Алексей Григорьевич быстро понял, он умел чувствовать момент и вовремя сказать то, что ждет от него государыня, пусть и пользовался этим умением крайне редко.

- Петр Великий пробивается в недоросли, душа моя, как думаешь? – спросил Алексей Григорьевич именно то, что хотела донести до него и императрица.