— Женечка!

Чужак, ругнувшись, направил на Матильду с Хозяином пистолет.

— Ангел мой, иди со мной! Ты впереди, я за тобой!

Рот Женечки распахнулся, и чудовищно прекрасный звук: рев взлетающего самолета и майская трель соловья, шум утреннего моря и предвестники грохота, с которым должны были сойтись в последней битве войска людей, ангелов и бесов в долине Армагеддон, — заполнил слишком тесный для него торговый зал. Господин Канегисер мог бы засвидетельствовать, что в этот раз песнь Женечки была куда менее громкой и сокрушительной, — монада, похоже, вняла советам Хозяина и попыталась отрегулировать силу собственного воздействия. Посуда на полках дребезжала и трескалась, взрывались лампы под потолком, Матильду чуть вновь не вышвырнуло из кадавра, и она зажала уши покрепче. Оглушенные незнакомцы рухнули на пол, и один из них, как видно, более восприимчивый, принялся рыдать и царапать собственные щеки.

— Мама! — выл он. — Ма-моч-ка-а-а!

— Тсс… Теперь все хорошо. — Второй незнакомец с блаженной улыбкой на лице поднял пистолет и выстрелил ему в голову.

— Женечка, хватит! — крикнула Матильда.

В наступившей звенящей тишине было слышно, как тяжело дышит уцелевший незваный гость.

— Теперь все хорошо, — мечтательно повторил он и засунул дуло пистолета себе в улыбающийся рот.

Матильда не успела отвернуться, и ее щедро забрызгало кровью, перемешанной с костяной крошкой.

***

Это было первое крупное происшествие, о котором Хозяин не уведомил Начальство. Он действовал быстро и молча: вынес вместе с Женечкой трупы в семичасовой осколок, собственноручно отмыл кафель и стены в торговом зале, извлек пулю из Матильдиного кадавра — по счастью, тот оказался поврежден не очень сильно. Дыру в стене удалось ликвидировать, подцепив подсохшие и вновь ставшие по краям бумажными обои за уголок, а оставшийся рулон уложили в самую большую шляпную коробку из имеющихся. Хозяин как раз заканчивал накладывать Матильде повязку с мазью Вишневского, когда увидел в дверях кабинета Женечку со «Сводом правил пожарной безопасности» в руках.

— Да, Женечка, — рассеянно кивнул он. — Правила упрощают жизнь, но иногда нам не дается иного выхода, кроме как нарушить их.

Хрупкое создание исчезло в сумраке зала, а потом вернулось с растрепанным журналом «Печать и революция».

— Женечка просит печать обратно, — сказала Матильда.

— Ах да, печать, — словно очнулся Хозяин. — Я подам заявление на отказ от дополнительного фамильяра. На основании того, что установить психическую связь так и не удалось.

— Вы с ума сошли? — Матильда вскинула левую бровь. — Женечка теперь наш сотрудник.

Боже, какой же я болван, подумал Хозяин, глядя во встревоженные глаза Женечки и заранее представляя, как после наложения печати в них погаснет всякая живая мысль, вновь сменившись слегка удивленной пустотой. И Женечка, непостижимое существо, по собственной воле отказывается от полноценной жизни в человеческом мире, соглашается вернуться в летаргию — ради чего, ради безопасности тех, кто насильно удерживает Женечку здесь, в длинноногом неуютном кадавре?..

Но вслух он сказал только свое обычное:

— Матильда, не забывайся.

***

— …В преступный сговор?

— Что? — переспросил Хозяин, отвлекшись от вида за окном. Там как раз заканчивали монтировать большой щит с рекламой новейшего «Духоскопа» — на плакате строгий белокрылый ангел и скрывший лицо под балаклавой человек в форме духовной полиции склонились над мерцающим вечерними огнями городом.

Одутловатый господин со скучающим лицом умолк, дождался, когда за столом сгустится абсолютная, ни единым вздохом не прерываемая тишина, и повторил:

— Возможно ли, чтобы ваши беглые фамильяры вступили между собой в преступный сговор?

— Полагаю, это исключено, — с готовностью ответил Хозяин. — Они всегда с трудом выносили друг друга.

Господин Канегисер еле заметно приподнял брови и сделал пометку в своем блокноте. Из черного круглого динамика системы оповещения у него над головой послышался шорох, словно кто-то ворочался там, устраиваясь поудобнее. Господин Канегисер посмотрел на динамик, ожидая объявления от кого-то из вышестоящих по громкой связи, но звуки быстро стихли и более не возобновлялись.

Пепел порхал в горячем воздухе невесомыми черными снежинками, от стен шел жар, запах горелой плоти просачивался сквозь платок, который Славик судорожно прижимал к лицу. Это было хуже всех самых страшных кошмаров про пожары и их последствия, которые с детства преследовали его: обугленные скрюченные пальцы, распахнутые в немом вопле рты на неузнаваемых лицах, лоскуты кожи на почерневшем мясе. Ужас закипал в каждой клеточке, сердце Славика колотилось так быстро, что он не различал удары, и только на этом чистом раскаленном ужасе он сейчас, кажется, и функционировал.

В узком луче света, который просачивался со стороны лестницы, блеснуло стекло, и Славик понял, что вот эта полусъеденная огнем смоляная кукла на закопченном кафеле — Матильда. Прижав платок еще крепче, он опустился на корточки и присмотрелся. Склянка была закрыта пробкой. Не успела, запаниковал Славик. Матильда не успела открыть склянку, теперь она где-то здесь, в ловушке, не может улететь далеко от своей изъятой частицы. Тут же нахлынули мысли еще более пугающие: а что, если нет никакой частицы, нет никаких гахэ и не было никогда, а была только тайная организация городских сумасшедших вроде ПАВВЛИНа и всякие неизученные физические явления, которые эта организация, не умея объяснить научно, трактовала по-своему — мир, распавшийся на осколки, порталы, духи… Матильда просто была одной из этих городских сумасшедших, обычным человеком, считавшим свое единственное тело кадавром, клеткой из плоти. И сейчас этот человек окончательно и бесповоротно мертв. Луч света дрогнул, попал на безволосую голову, и Славик успел заметить белесый запекшийся глаз.

Он потянулся к склянке, чтобы открыть ее, — пусть гахэ все-таки существуют, ну пожалуйста, он будет очень крепко и прилежно верить в то, что они существуют, — но тут голова шевельнулась, и он услышал еле различимый стон.

— Матильда! — Славик, преодолевая тошнотой подкатывающее к горлу отвращение, склонился над ней. — Матильда, что мне делать?!

Она что-то прошептала, точнее, выдохнула вместе со смрадом горелого мяса. Потом приподняла руку, оставив часть кожи на плитке. Славик нагнулся совсем низко, пытаясь разобрать, что же говорит Матильда, обожженная рука почти ласково коснулась его щеки… Ухватилась за ухо, ящеркой переползла на загривок, вцепилась в него — и с силой, которую Славик никак не ожидал от полутрупа, впечатала его лбом в кафельный пол.

«А я знал, что все закончится плохо», — спокойно, даже с некоторым умиротворением подумал Славик за секунду до того, как потерял сознание. Все это просто не могло закончиться хорошо. Несмотря на удивительное их везение, на помощь других монад, даже на помощь Женечки. Не могло — и всё.

***

— Типичный случай злокачественного пессимизма. Время еще есть. Помощь в пути. Да и второжизнь вам вроде бы не дорога — вот и утешение на случай, если ваша монада опоздает. Чего же вы так опасаетесь?

— Того, что она может натворить здесь, с людьми. Матильда искренне ненавидит людей, поверьте мне на слово.

— Я запомнил любознательное дитя, тянущееся к человеческой красоте. Когда она успела так перемениться?

Хозяин лишь беспомощно пожал плечами. На протяжении почти целого века он наблюдал, как Матильда разочаровывается в человеческом мире, и это походило на охлаждение после юношеской влюбленности, которое оборачивается не поверхностной дружбой с бывшим идеалом, но злобой и обидой за неоправданные ожидания. Из любознательной девочки Матильда превратилась в бунтующего подростка, даже у родителей обыкновенных детей, из плоти и крови, в этот период часто опускаются руки. А господин Канегисер в ответ на письменные жалобы Хозяина отвечал одно: «Никогда не меряйте их человеческой мерой».