Я очень остро почувствовала себя обузой, которую он был вынужден терпеть.

Да ещё и голодным из-за меня остался…

Горько, обидно, и… сама виновата.

— П-прости…

Мой тихий шёпот остался без ответа.

Вздохнув и вытерев мокрые глаза, я принялась разбирать принесённые Шутом травы, чтобы успеть до темноты.

Утром он на меня не смотрел и почти не разговаривал, отделываясь по необходимости только короткими резкими фразами.

В лагере на берегу реки мы задержались на несколько дней.

Джастер не спешил возвращаться к людям, но и мне было чем заняться: молчаливый Шут почти целыми днями водил меня по чащобе и буеракам. Именно водил, целенаправленно и без сомнений указывая редкие и магические растения.

Воин настолько легко находил дорогувгустом лесу, часто шагая напрямик к ведомой ему цели, что я скоро перестала этому удивляться. На мой робкий вопрос, как ему это удаётся, он коротко бросил через плечо: «Просто вижу», и на этом разговор был исчерпан. Я уже поняла, что некоторые его ответы лучше просто принять, чем искать объяснения.

Много раз нам встречались звериные тропы. Но крупные хищники обходили нас стороной, а остальное зверьё вело себя так, словно никаких людей рядом вообще не было. Дорогу перебегали зайцы и олени, белки скакали над головами, а лисы охотились, не обращая внимания на мою возню рядом. Однажды мы услышали жалобный рёв, и Джастер, не колеблясь, свернул в его сторону, жестом дав понять, чтобы я оставалась на месте. Я бы послушалась, но любопытство взяло вверх. Осторожно крадясь и держась на границе видимости, я последовала за ним, чтобы с изумлением и потрясением увидеть, как Шут, что-то негромко говоря, бесстрашно подошёл к поваленному дереву, из расщелины которого жалобно ревущий медвежонок не мог достать лапу. Озабоченно рычащая возле детёныша медведица не кинулась на Джастера, а лишь протяжно заревела, словно просила помощи. В ответ воин взялся за расщелину и расщепил ствол на две части. Освобождённый медвежонок, радостно вякая, кинулся к матери, а Джастер с довольной улыбкой отряхивал руки. Я не стала ждать, когда он или медведи меня заметят, и, как могла, тихо вернулась на тропинку, сделав вид, что никуда не уходила.

По пути Шут не ленился собирать грибы, несколько раз мы ели землянику. А ещё, пока я копала корешки или собирала цветы и листья, он по-хозяйски осматривал деревья и кустарники, где-то убирая сухостой, где-то подвязывая сломанные ветки, при этом иногда негромко разговаривая с деревьями, как будто лес и в самом деле был ему домом.

Бывало, что Джастер с едва заметной улыбкой наблюдал за какой-нибудь белкой или лисицей, и я стояла рядом, слушала и впитывала неведомую раньше магию леса. В такие моменты я начинала чувствовать себя глубже и мудрее, и мне казалось, что Шут относится ко мне немного лучше.

В своём бережном отношении к лесу Джастер даже комаров не трогал, лишь отмахиваясь от надоедливого зудения да ставя на ночь магическую защиту.

Я не сразу поняла, что в этом скрыто нечто большее, чем простое нежелание убивать.

Он и в самом деле искренне любил и уважал лес с его обитателями. Им он улыбался, радовался и заботился о них, как любящий хозяин.

А вот к людям, в том числе ко мне, он относился совсем иначе.

Как бы горько и обидно от этого ни было, я оставалась для него таким же пустым местом, как в момент нашей встречи. Вот почему он хотел разорвать наш договор… Я не впечатлила его, как женщина, и ничем не смогла помочь, как ведьма. И он передумал.

Только разорвать заключённый договор можно было со взаимного согласия, а я отказалась это делать, потребовав исполнения…

И, когда он стал ко мне чуточку лучше относиться, опять всё испортила.

После моей неуклюжей попытки разузнать о его прошлом, Шут снова помрачнел, всё время думая о своём. Я же чувствовала себя лишней и виноватой: он-то по-прежнему мне помогал, а я ничего не могла для него сделать.

Думала ли я совсем недавно, что буду скучать по его грубоватым замечаниям и колким насмешкам? Но как исправить свою оплошность — я не знала. Извинения не помогли, и мне оставалось только молчать да заниматься своей работой.

Пока я разбирала травы и готовила зелья по новым рецептам, в том числе то, что Джастер назвал «духами», он занимался ужином, а в ожидании еды вырезал из подобранных веточек всякие фигурки. Иногда это были звери, иногда люди, а иногда очень странные существа. Готовые поделки он убирал в торбу, и я только украдкой вздыхала, не решаясь попросить посмотреть игрушки поближе.

Всё-таки я взрослая ведьма, а не маленькая девочка.

Когда я заканчивала свою работу, то ложилась спать, а он так и сидел у огня, строгая очередную фигурку. Я засыпала, глядя на его печальное и сосредоточенное лицо, чтобы спустя какое-то время вновь проснуться от звуков музыки. Джастер уходил в лес и играл для себя, но я, затаив дыхание, слушала.

Одни мелодии уносили меня в таинственные места, где над холмами под светом незнакомых звёзд танцевали крохотные человечки со стрекозиными крыльями. Другие увлекали в бескрайние просторы, где вольно гулял ветер и не было ничего, кроме высокой травы и неба, под которым неслись табуны прекрасных коней. Третьи поражали мерным рокотом волн, бьющих в деревянные борта кораблей, хлопаньем парусов и пронзительными криками птиц над головой. Четвёртые уводили в глубокие пещеры, и я слушала эхо шагов и рокочущие голоса таинственных подземных жителей. Иные убаюкивали журчанием ручейка, бегущего под пологом леса, и переливчатыми трелями птиц. Но иногда я слышала тяжёлую поступь неведомых армий, яростный звон мечей и звуки битвы. Такие мелодии славили победу, но при этом часто оплакивали павших.

Свирель же иной раз плакала так, что у меня невольно на глаза наворачивались слёзы.

Тосковал ли Джастер каждую ночь, или бессонница настигала его лишь в полнолуние, а может он не мог уснуть из-за растревоженной по моей вине раны — я не знала. Только чем круглее становилось ночное светило, тем больше горечи и надрывной тоски звучало в музыке.

В такие моменты мне хотелось пойти в лес и найти Шута, чтобы успокоить или просто побыть рядом. Но он хотел быть один, и я уважала это его желание. Слушая незнакомые песни, я думала, откуда же он пришёл и сколько всего ему довелось повидать, пока не засыпала под очередную волшебную мелодию.

Да и вправе ли я была вмешиваться в это его одиночество?

Днём я по-прежнему делала вид, что ничего не слышала, потому что Джастер явно не хотел об этом говорить. Он вообще не хотел со мной разговаривать.

Зато приносил новые травы и отсыпался после ночных прогулок почти до полудня.

Когда моя сумка была доверху набита склянками с зельями по новым рецептам, а торба — запасами трав, Шут решил, что нам пора возвращаться к людям.

— Куда пойдём? — Он затушил костёр и собирал вещи.

Я задумалась, вспоминая, какие городки есть поблизости.

— Можно в Грихаун, Солектор или…

— Ты что, собралась с такими зельями по деревням ходить? — Хмурый Джастер посмотрел на меня, как на дуру. — И продавать за медяки и полсеребрушки? Приди в себя, ведьма. Крестьянам будешь мусор за мелочь предлагать, а эти — только в город и по настоящей цене, за серебро и золото, не дешевле. Это не помои, это настоящие зелья. Твоего любовного теперь пять капель на кружку воды с лихвой на всю ночь хватит. Да и остальные не хуже.

За серебро и золото?! Ладно, раз уж он сам про это заговорил…

— Джастер, что ты со мной сделал?

— В каком смысле? — он смотрел по-прежнему хмуро.

— В смысле денег. Почему раньше я не могла столько за неделю заработать, как с тобой за один день?

— А где ты раньше торговала?

Неожиданный вопрос меня ошеломил.

— Что значит — где? В Вышгосе, конечно! И потом в попутных деревнях, пока тебя не встретила…

— Вышгось? Что это?

— Я там жила с наставницей. Это городок на… — я беспомощно огляделась, пытаясь сориентироваться, и тут же поняла, что это бесполезно. — Неделя пути на восток от Кокервиля, где мы встретились.