Снаружи послышались какие-то голоса, раздался мамин смех и потом щёлкнул замок на входной двери. Мама вошла в комнату какая-то радостная. Она села на стул перед трюмо в углу, сняла с головы полотенце, распустила волосы, посмотрела на себя в зеркало и мечтательно произнесла:

– Когда-нибудь и мы увидим, как бьют часы Вана Томаса.

На данном жизненном этапе милая Марина Юрьевна находилась в упоительной надежде наконец обрести личное счастье. Многолетние встречи с женатым инженером-физиком ничего, кроме моральной усталости, не принесли. Владимир грешил с ней и каялся жене. Потом опять грешил и опять каялся. Жене это опостылело, и она обратилась в партийную организацию мужа. Парторг научно-исследовательского института, где трудился физик, вызвал изменщика в свой кабинет и отлупил гнилого интеллигента брошурированной статьёй Фридриха Энгельса по морде. Парторг был переведён в научную среду с Тихоокеанского флота и по-прежнему в душе оставался моряком. Он отлично понимал, к каким смятениям могут привести такие сюрпризы. На корабле, где он служил пятнадцать лет, один матрос вплавь отправился мстить своей невесте за измену, а корабль находился на тот момент ровно посередине океана, и матроса сожрали акулы.

Аморальщина была опасна, под какими бы возвышенными лозунгами она ни скрывалась. Надо признать: парторг сохранил семьи доброй трети легкомысленных научных сотрудников и сотрудниц. Своей же семьи ему так завести и не посчастливилось. Много лет он ухаживал за одной, так же одинокой, продавщицей из «Бакалеи» на Туристской улице, но безрезультатно. Хотя, казалось бы, всё было «за». Парторг частенько в конце собрания любил печально шутить: «Из точки А в точку Б вышел поезд, а в то же самое время из точки Б в точку А вышел ему навстречу другой поезд. В какой они точке встретились? А ни в какой! Почему?! Не посчастливилось!»

Владимир начал избегать Марину Юрьевну, перестал писать любовные письма и звонить каждый день перед сном. Через месяц такого поведения женщина поняла, что физик всё-таки выбрал жену и троих детей. Поплакала, конечно, даже несколько раз напилась с горя, но женская природа взяла своё и к ней возвратилась надежда. Причиной тому стало случайное знакомство с Эльмаром, командированным из Эстонии к ним на фабрику.

Эльмару было тридцать пять лет, он всё знал про окрашивание хлопчатобумажных тканей, семьи не имел, но рассчитывал однажды встретить свою единственную любовь. Об этом не таясь он поведал всему коллективу на отчётно-выборном собрании, когда смешливые тушинские прядильщицы начали подшучивать над его одиночеством.

– Да, я разборчивый! – обиженно реагировал он. – Это такой деликатный вопрос, а вы вот так грубо интересуетесь про жену. Будет жена! Всему своё время!

– Не тяни! – продолжали хохотать прядильщицы. – Оборудование не должно простаивать!

Такие намёки окончательно поставили эстонца в тупик, и он до конца собрания молчал. Потом они случайно столкнулись с Мариной Юрьевной у газетного киоска. Слово за слово, и между ними возникло некое ощущение душевной близости. Позже они дважды ходили на танцы и один раз в ресторан «Колхида» на Садовом кольце. Там Эльмар подробно рассказал о своей жизни в Эстонии. У Эльмара была большая семья, а до революции семья была ещё и зажиточной, поэтому ровно половину сослали в Сибирь на поселение. Годы стёрли эту трагедию, и семья воссоединилась. Причём не обошлось без казусов – в эстонской половине верховодил католический епископ Мартин, младший брат отца Эльмара, инженера-судостроителя, а в сибирской части управлял старший брат – православный епископ Евстафий. На ежегодной встрече семьи в Таллине на 1 Мая епископы отделялись от остальной компании и погружались в длительные богословские споры.

– Первый престол был и есть Римский, католический! Потому он во всех вопросах прав и потому у католической церкви прихожан на полтора миллиарда больше, – провозглашал неоспоримую истину Мартин.

– Много званных, да мало избранных! – парировал Евстафий. – Вера, происходящая от страстных органов, будь то ум или сердце, для слабой человеческой природы приятна, ибо потворствует слабости. Вера же, проистекающая из духовного родства Светлому Мраку Господню, обожествляет человеческую природу. Оттого и радуемся мы по-разному: вы – от Рождества больше, мы – от Пасхи!

– Не вижу смысла! – негодовал католик. – У меня даже голова закружилась, пока я в уме всё, вами сказанное, на эстонский переводил.

– Вот! – торжествовал православный. – Прямое доказательство моей правоты. Уму лукавому не одолеть истинной веры!

– При чём здесь вера! – сокрушался Мартин. – Это вы, ваше Высокопреосвященство, как шаман, меня в трансовые состояния вводите своими речами. Да вы хлыст, батюшка!

– Побойтесь Бога! – обижался православный архипастырь и интересовался: – Про шаманов, кстати: вы, ваше Высокопреосвященство, Кастанеду читали?

– Читал, – признавался католик. – И вы читали?

– Мне один инок своими словами, но во всех деталях пересказывал, – отвечал Евстафий и печально разводил руками. – Что тут скажешь: в наших лесах таких кактусов нет!

– Кактусы – не главное! – пытался объяснить ему суть мистического учения Мартин.

– Вот опять! – хмыкал православный архипастырь. – По мне так кактусы-то как раз и самое главное, а всё остальное вода, досужие домыслы! Всё у вас так: и папизм, и кактусы не виноваты!

Рано или поздно Мартин отказывался спорить дальше и соглашался попробовать настойку на кедровых орешках, а Евстафий вовсю угощался ликёром «Амаретто», тоже с ореховым привкусом.

Много ещё чего рассказывал Эльмар Марине Юрьевне, и чем больше он рассказывал, тем больше она ему симпатизировала. Стала носить мини-юбку и душиться «Ландышем серебристым» не так экономно, как раньше.

Эстонец это, видимо, чувствовал, потому что начинал говорить с сильным акцентом.

Марина Юрьевна уже несколько раз пыталась заманить его на чай домой, пока Серёжа был в школе, и только сегодня он наконец решился. Пришёл с цветами и гигантским карандашом, говорил опять путано и много про старый Таллин, про всемирно известные эстонские кисломолочные продукты. Марине Юрьевне пришлось взять инициативу в свои руки и поцеловать гостя первой. Эльмар о таком и мечтать не мог. Целомудренный эстонец испытал такой комплекс чувств, что на последующие действия у него просто не было ресурса. Но женщину это только вдохновило ещё больше.

Когда немного сконфуженный Эльмар ушёл и домой вернулся сын, она витала в своих грёзах.

– Ещё услышим бой часов Старого Томаса, – лепетала она.

Серёжа не очень понял, о чём идёт речь, но расспрашивать не стал, позволяя маме и дальше грезить о чём-то, видимо, очень красивом. Или что у взрослых таким красивым считается. Он отложил гигантский карандаш в сторону и открыл учебник математики. Завтра должна была быть контрольная, а с математикой у Серёжи было не очень хорошо. Да и учительница Белла Васильевна спуску никому не давала. Строгая была женщина, хотя и дружила с артистом Владимиром Высоцким, который пел песни. Во всяком случае, так рассказывала Серёжина одноклассница Катька Лютаева. Она сама видела, как артист на белой иномарке привозил Беллу Васильевну домой. Правда, не в Тушино, а на «Войковскую», в кооператив «Лебедь», за мостом. В красивые высотки, которые местные жители почему-то называли «еврейскими». У Катьки в этих домах бабушка жила.

Серёжа зевнул и захлопнул учебник. Сил готовиться не было совсем. В глазах стояло окровавленное лицо американского шпиона. Мальчик встряхнул головой, отпугивая морок, и пошёл к кровати.

В то же самое время Борька сидел в гордом одиночестве посреди пустой трибуны и следил за беготнёй хоккеисток по полю. Под грохочущую из звуковых колонок музыку оперы Рихарда Вагнера «Золото Рейна» девки, не зная устали, рвали воздух короткими кривыми клюшками, толкались нещадно и то и дело катились кубарем по траве.