Равнодушным тоном (главное все-таки было достигнуто, а психоанализ – досадно, конечно, но ничего) Аквилла произнес:

– Мой выбор бесполезен, так как я ничего не знаю о них. Пусть выбирает случай – вторая колонка списка, седьмая строчка сверху.

Надзирающий прокурор еле заметно улыбнулся краешком правой губы и прочитал, и, пока он читал, взгляд Аквиллы прошел с этой полуулыбки по его руке до сгиба локтя, где неожиданно оказался небольшой, не больше двухрублевой монеты, вытатуированный знак двойной свастики – знак Ордена, Аквилла пораженно сидел, понятно почему прокурор рисковал своей шеей, чтобы прикрыть его, но тут до него дошло, что в голосе Веринского появилась нотка раздражения, которая всегда появлялась, когда ему приходилось что-то повторять:

– Я сказал – Медянцев.

Сыскарь и прокурор переглянулись настороженно, памятуя о словах арестанта № 34: все-таки медянка не змея, а лишь безногая ящерица.

Глава 3. Колдовство и мистика

Глубокой ночью Аквилла вернулся к себе домой в безразмерном кителе, без левого протеза, с трудом одной рукой он открыл входную дверь и зашел в темный коридор, щелкнул включателем и зажег свет. Из единственной комнаты его квартиры донесся голос:

– Как долго. Припозднился ты, сыскарь. Кого-то важного ловил что ли?

– Э, нет. Сегодня меня пытались поймать, – ответил барон вышедшей в коридор в ночнушке заспанной и растрепанной брюнетке, она же адвокат Мария.

– Тебя? – удивилась его зазноба, – Тебя ж никто из твоих злодеев в лицо не знает. Даром что ли маскируешься? Да и куда интересно знать делась твоя деревянная рука?

Аквилла кисло улыбнулся:

– Изъята как вещдок.

– В смысле? – не поняла Мария, – И где твой легендарный плащ? Чего это ты в служебной форме домой вернулся? Ты ж ее и на службе то не носишь?

Аквилла с той же кислой миной на лице прошел на кухню, сел на табурет, щелкнул чайник, и чайник весело зашумел, разгоняя грустные мысли.

– Это был привет с Родины, любовь моя, пара верзил с мачете пытались покрошить меня в капусту, их постигла неудача и теперь за меня взялась внутренняя безопасность.

Миниатюрная брюнетка подошла и обняла сыскаря со спины:

– Отголоски прошлого, да?

– Да.

– Это нормально. В конце концов никто из нас не богат настолько, чтобы свести счеты со своим прошлым к нулевому балансу. Но как они узнали, что ты здесь?

– Забыла в каком мире мы живем? Чудеса, вещие сны, колдовство – не такая уж редкость. И главное – что делать я пока совершенно не представляю.

Мария задумалась на минутку (ей всегда хватало минутки, чтобы выдать светлую мысль, ну а если она задумывалась на более долгий срок – тогда тушите свет от ее креатива) и сказала:

– Наверное, лучше всего дать симметричный ответ.

– Ну я же не колдун, помнишь?

– Но ты ведь знаешь как это делается.

– Может и знаю, – Аквилла повернулся на табурете, прижался к ее груди и зашептал:

– Однажды моя знакомая ведьма рассказала как впервые навела порчу. Взяла коллективную фотографию своих недругов и с чувством глубокой ненависти перечеркнула ручкой крест-накрест лица шести своих родственников, на следующий день все они тяжело заболели и не появлялись в ее жизни больше никогда.

– Вот видишь. Ничего сложного, бери фотографию человека, пославшего за тобой охотников.

Аквилла вздохнул:

– Нет у меня его фотографии.

– Не беда, думаю, фотография не принципиальна, перечеркни с тем же успехом портрет. Уж рисовать то ты умеешь, это я тебе как твоя натурщица говорю, – и Мария с лукавой улыбкой указала пальчиком на свой портрет, висевший на стене, который Аквилла сделал еще пару лет назад.

– И когда мне приступить к черному-черному колдовству? – ехидно спросил Аквилла.

– А вот чайку попьем, и принимайся, Темный Властелин, нам еще с тобой нужно будет глупостями позаниматься, – в тон ему ответила Мария.

***

Аквилла положил на стол чистый лист бумаги, разделил его карандашом на четыре части и легкими штрихами набросал контур того мысленного образа, который он помнил раньше как своего друга, а теперь – своего врага: Самурры. Медленно штрих за штрихом на бумаге вырисовывались скуластое лицо, узкие азиатские глаза, нос с широкими крыльями, большие зрачки сливающиеся с карей радужкой глаз, высокий лоб, короткие прямые волосы, узкие губы, волевая челюсть. Затем еще несколько штрихов поверх, растер их, создавая тени и полутени, наконец, отложил карандаш в сторону – перед ним было лицо Самурры.

– А талант не пропьешь, – улыбнулась Мария, – Давай твори магию.

Аквилла устало посмотрел на нее, и она могла бы прочитать в его взгляде, что все-таки он не верил до конца в то, что у него получится, да и потом просто перечеркнуть своего друга? Это просто неуважение к такому выдающемуся противнику, разыскавшему его через бездну времени и свидетельств смерти барона, мудро зафиксированных и обнародованных Шлейхелем. Крест-накрест тут явно не годилось. Что же, что же, что же?

Тут Аквилле вспомнился символ, вытатуированный как у него самого в основании среднего пальца правой руки, так и у господина прокурора на сгибе локтя, тот же символ был вышит на мантиях Магистров Ордена в области сердца: это не была Омега, изображающая этическую ступень человека, это не была Зета, символизирующая религиозное учение в человеке, также это не был знак Искусства или Совершенной Мудрости, нет, то был знак Неведомого. Вот он подобающий погребальный костер для его соученика, его друга, его врага.

Аквилла прикоснулся углем к нижнему левому углу листа, вывел одну линию, согнул ее путь дальше под углом, затем продолжил ее вертикально через центр листа, вывел ее выше макушки, загнул ее направо, и еще раз загнул направо. Далее таким же образом провел линию по горизонтали.

– Это что свастика? – спросила Мария, положив ему голову на плечо.

Аквилла не ответил ей, он сосредоточился на том, что делал – начал проводить второй ломаный крест в промежутках первого, затем от центра, оставив немного места, закрутил спираль до первых изломов двойной свастики и, наконец, набросал открытый глаз в центре, в пересечении всех линий, после чего накрыл лицо своего врага открытой ладонью и сказал:

– Мир праху твоему, Самурра, – после чего сжал ладонь и смял лист.

Аквилла взглянул на Марию, она коснулась его лица, он прижал ее ладонь к своей щеке, вторую руку Мария положила ему на плечо и притронулась своими губами к его…

***

Самурра встал из-за письменного стола с донесениями своих людей, думая о присланном по телеграфу его агентом – Наблюдателем – из Второпрестольной подтверждения – двое ловцов нашли Самсонова и попытались убить, но их сил оказалось недостаточно. Даже без оружия этот однорукий инвалид прикончил двух профессионалов его банды. Наблюдатель запрашивал распоряжений о дальнейших действиях. Самурра размышлял об этом, хотя вроде бы иного пути у него и не было… Тут сердце Самурры сжал смертельный холод, он прошел к окну своего кабинета, оперся на подоконник и взглянул вдаль, не понимая с чего бы это его сердце так закололо.

– Аквилла, – прошептал он, – Жаль что у меня нет выбора. Жаль что я не могу оставить тебя в покое. А ты молодец – обманул меня в прошлый раз, улизнул из моих лап сейчас.

Вздохнув полной грудью, Самурра взглянул на полную луну и … отшатнулся от окна – в круге луны он увидел двойную свастику, а также круг мандалы опоясывающий первые изгибы линий свастики и в центре глаз, налитый кровью и полный ненависти.

Самурра не понаслышке знал о глубоких таинственных силах коллективного бессознательного человечества, о могущественных символах, о магии – собственно, это тайное знание и неутолимая жажда власти в свое время сделали Самуру и Самсонова врагами. Самурра не раз обращал тайное знание, или как его иногда называют Искусство, против других, упрочняя и расширяя свою власть в своем городе, постепенно становясь серым кардиналом всего Сибирского округа.