Они все еще смотрели друг на друга, и Бастиан по-прежнему выдерживал смертельную мощь, исходящую от львиного взгляда. Наконец лев опустил глаза. Медленной, величественной поступью он спустился с холма. Когда он ступил на голубой песок, цвет его шкуры сменился на голубой. Бастиан был против него как мышка против кота, и поэтому Граограман улегся и положил голову на землю.

— Господин мой, — сказал он. — Повелевай, я твой раб!

— Я хотел бы выбраться из этой пустыни. Ты можешь вывезти меня?

— Это, господин, для меня невозможно. Я ношу пустыню с собой.

— А есть еще какое-нибудь существо, — спросил Бастиан, — которое вывезло бы меня отсюда?

— Нет и не может быть, господин, — отвечал Граограман. — Там, где есть я, не может быть больше ничего живого. Одного моего присутствия достаточно, чтобы испепелить самое могучее и страшное животное на тысячу миль кругом. Поэтому меня зовут Цветной Погибелью.

— Но я, как видишь, цел.

— Ты носишь АУРИН, он защищает тебя.

— Значит, без амулета я превратился бы в кучку пепла?

— Да, господин, даже против моей воли, хоть ты мой первый и единственный собеседник в этом мире.

— Спасибо, Луниана! — тихо сказал Бастиан, коснувшись амулета.

Граограман снова поднялся во весь рост.

— Я думаю, господин, нам есть чем поделиться друг с другом. Может быть, я открою тебе тайны, которых ты еще не знаешь. Может быть, ты объяснишь мне загадку моего существования.

— Но прежде, если это возможно, я хотел бы напиться.

— Твой раб слушает и повинуется, — ответил Граограман. — Садись на меня, я отвезу тебя в мой дворец, там ты найдешь все, что нужно.

Бастиан вскочил на него верхом, и Граограман сказал, обернувшись:

— Держись, господин, я быстрый бегун. И еще об одном не забудь: пока ты в моем царстве, ни на миг не снимай АУРИН!

И лев помчался, вначале не очень быстро, потом все больше разгоняясь. С удивлением Бастиан наблюдал, как его шкура меняет цвет, все время соответствуя цвету песка. Но вот Граограман мощными прыжками стал переноситься с одной вершины холма на другую, его могучие лапы едва касались земли, смена красок все ускорялась, пока у Бастиана не зарябило в глазах. Он зажмурился, ветер свистел в ушах, он вдохнул запах львиной гривы и издал ликующий крик, который прозвучал, как клекот орла. Граограман отозвался ему ревом, от которого задрожала пустыня. Они слились, как всадник и конь, Бастиан обратился в сплошной свист ветра и пришел в себя, лишь когда Граограман сказал:

— Приехали, господин.

Бастиан спрыгнул на землю. Перед ним высилась скалистая гора, похожая на развалины древнего строения, полузасыпанные цветным песком. Горячий ветер давно отшлифовал все выступы и неровности.

— Это и есть мой дворец, господин. И моя могила. Входи, будешь первым и единственным гостем Граограмана.

Солнце уже потеряло свою испепеляющую силу и шло к закату, бледное и остывшее.

Они миновали темный коридор и множество лестниц, ведущих то вверх, то вниз. Шаги зверя слабели, поступь теряла легкость. Они подошли к большой каменной двери, она открылась перед Граограманом сама по себе, а позади Бастиана снова закрылась.

В просторном зале, а лучше сказать, в освещенной множеством люстр пещере, где они очутились, лежала ступенчатая плита. Граограман медленно обернулся к Бастиану, его взгляд потух.

— Мой час близок, господин, — сказал он слабым голосом, — и не остается больше времени для беседы. Но не беспокойся и жди утра. То, что происходит всегда, произойдет и на сей раз. И, может быть, ты сумеешь объяснить мне, почему.

Потом он кивнул на маленькую дверь в конце зала.

— Ступай туда, господин, там уже все готово. Эти покои дожидаются тебя с незапамятных времен.

Бастиан пошел к двери, но прежде, чем открыть ее, оглянулся. Граограман улегся на плиту и теперь сам стал черный, как камень. Еле слышно он прошептал:

— Возможно, ты услышишь шум, не пугайся. На тебе АУРИН.

Бастиан кивнул и вошел в дверь.

Перед ним была великолепно убранная комната с колоннами и резными сводами. В углу стояла кровать под пологом, в другом углу в бассейне поблескивала золотистая вода, на столике был накрыт богатый ужин. Бастиан досыта наелся и напился, потом разделся, оставив на себе только амулет, и шагнул в бассейн. Он долго плескался в теплой воде, нырял и отфыркивался. Ему показалось, что люстры приглушили свет. Он вышел из воды, вытерся и снова оделся.

Вдруг раздался треск, гром и грохот, будто сорвалась и раскололась громадная льдина, и долго еще слышался постепенно утихающий стон.

У Бастиана забилось сердце, но он вспомнил слова Граограмана, что беспокоиться не следует.

Звук больше не повторился. Но тишина казалась еще страшнее. Бастиан открыл дверь и заглянул в пещеру. Вначале он не заметил никаких перемен, но люстры едва горели и здесь, потом свет их стал пульсировать — как сердце. Лев лежал в прежней позе и, казалось, смотрел на Бастиана.

— Граограман! — тихо окликнул Бастиан. — Что случилось?

Лев не отозвался и не пошевелился, но глазами следил за его приближением. Помедлив, Бастиан протянул руку, чтобы погладить гриву, но отпрянул: грива была жесткая и холодная, как камень.

Бастиан не знал, что делать. Он увидел, что створки входной двери медленно отворились, и, только выйдя наружу, он спросил себя, что, собственно, он надеется тут найти. Ведь в пустыне нет никого, кто бы мог спасти Граограмана.

Но никакой пустыни больше не было!

Ночная темнота засветилась и засверкала. Миллионы крохотных ростков проклюнулись из песчинок, снова ставших семенами. Перелин, ночной лес, набирал силу.

Бастиан вдруг понял — то, что Граограман окаменел, как-то связано со всем этим.

Он вернулся в пещеру. Свет в люстрах едва мерцал. Бастиан добрался до льва, обнял его могучую шею и уткнулся лицом в его гриву. Теперь и глаза льва стали черными и мертвыми, как скала. Последняя вспышка света — и стало темно, как в могиле.

Бастиан горько заплакал, и каменная морда льва повлажнела от слез. Наконец он улегся между могучими лапами, свернулся калачиком и заснул.

Глава XV

ГРАОГРАМАН

ора вставать, господин! — раздался мощный львиный рык.

Бастиан протер глаза. Он сидел между лапами льва, громадный зверь с удивлением взирал на него сверху. Люстры в пещере снова горели вовсю.

— Ах, — удивился Бастиан. — Я думал, ты окаменел.

— Так оно и было, — отвечал лев. — Я умираю каждый день, когда наступает ночь, а наутро оживаю снова.

— А я думал, это навсегда.

— Так оно и есть — всякий раз навсегда, — загадочно подтвердил лев.

Он встал, потянулся и начал бегать по пещере, разминая мышцы. Его шкура и шерсть пламенели все ярче, принимая ту же окраску, что и мраморные плиты пола. Вдруг он остановился и взглянул на мальчика:

— Это из-за меня ты плакал?

Бастиан молча кивнул.

— Тогда ты не только единственный, кто спал в лапах Цветной Погибели, но и единственный, кто оплакал его смерть.

— Ты всегда один? — тихо спросил Бастиан.

Лев отвернулся и повторил, рыча:

— Один… — Слово эхом отразилось в пещере. — Мое царство — пустыня, и она же — мое творение. Куда я ни повернусь, всё вокруг обращается в пустыню. Я ношу ее в себе. Я составлен из смертоносного огня. Что же может сопутствовать мне, кроме вечного одиночества?

Бастиан печально молчал.

— Ты, господин, — с горящими глазами лев подошел к мальчику, — ты, носящий знак Детской Королевы, ответь мне: почему я умираю каждую ночь?

— Чтобы в пустыне мог вырастать ночной лес Перелин.

— Перелин? Что это такое?

И Бастиан рассказал ему о чуде джунглей, состоящих из живого света.

— И все это, — заключил он, — возможно только тогда, когда ты превращаешься в камень. Но Перелин поглотил бы все кругом и задушил сам себя, если бы ему не приходилось каждое утро рассыпаться в песок, как только ты проснешься. Перелин и ты — вы связаны друг с другом.