Музыка (и популярность) «Битлз» распространялась по всему миру, но принимали их не везде одинаково. Центром битломании — за некоторыми исключениями (например, Япония!) — стал западный мир. А вот, скажем, в большинстве стран социалистического лагеря «Битлз» не пропагандировали, а их творчество запрещали по идеологическим соображениям, поскольку в нем видели потенциальную угрозу. В СССР и ГДР первоначальная открытость «оттепели» вскоре закончилась с новыми политическими директивами. В южных странах, например в Индонезии, при президенте Сухарто за исполнение «битловской музыки» полагался срок. В Гане, бывшей колонии Великобритании, слушать англо-американский рок, а не местных исполнителей, считалось непатриотичным. Хотя эти национальные особенности не могли полностью воспрепятствовать любви «Битлз», фанатское движение они очень ограничивали. Для девочек-подростков из других стран причастность к социальным и коммерческим аспектам битломании давала возможность получить эмоциональный опыт, движущей силой которого были лихая музыка плюс юношеский энтузиазм. Местные СМИ продолжали подчеркивать, что девочек захлестывал девятый вал эмоций. Так, например, японские гастроли группы пресса окрестила «тайфуном „Битлз“», что было как нельзя точно, хотя отчасти относилось к разыгравшейся погоде, из‐за которой концерты битлов в Японии прошли в режиме форс-мажора.
В 1964 году журнал «„Битлз“ вокруг света» (Beatles ‘Round the World) опубликовал статью с вынесенным в заголовок вопросом: «Почему они называют это битломанией? Разве это не Битловоззрение?» Хотя увлеченность «Битлз» в ней не интеллектуализировалась, это был текст в защиту битломанок. Автор статьи приходил к следующему выводу: то, что девушки «сходят с ума по таким парням», — вполне разумно. Кроме того, из заголовка следует, что битломания — не разновидность психического расстройства, а нечто по природе здоровое, побуждающее девочек заглянуть вглубь себя. Битломания могла бы стать проводником внутреннего поиска, в котором преданность кумирам была бы отправной точкой. Анализируя женскую аудиторию Брюса Спрингстина, исследовательницы Лоррейн Манджионе и Донна Лафф отмечали, что чувство связи с автором-исполнителем предполагает «…пространство и механизм для создания идентичности, поисков смысла и ощущения общности»[144]. Битломания предлагала то же самое, превращая поклонниц «Битлз» в заправских «ширли холмс»: исследуя происходящее вокруг, они в итоге могли лучше «разгадать» себя. В своей книге «Битлизм: как „Битлз“ и их поклонники переделали мир» (How The Beatles and Their Fans Remade the World) Кэнди Леонард, социолог и битломанка первой волны, вспоминает: «То, что пресса окрестила битломанией, заставило меня задуматься о том, что существует большой мир, и я являюсь его частью»[145]. Для некоторых жительниц Японии битловский фэндом накладывался на «жажду дальних странствий». По мере того как битлы раскрывали себя через творчество и славу, их «ищейки-поклонницы» были заняты тем же самым, когда стремились «…раскрыть какие-то секреты и разгадать какие-то тайны [собственной] жизни»[146].
Битломания была для девушек попыткой бегства из живущего по мужским законам мира взрослых: бегства через собственную моду, сленг, мероприятия и музыку. Что в Сиэтле, что в Стокгольме, им удавалось культивировать чувство общей идентичности и причастности к международному сообществу, просто оформив подписку на журнал «„Битлз“ мансли». Подростковые и музыкальные журналы превращались в кладезь бесценных текстов, поставлявших фанаткам знания по «битлологии» и подруг по переписке — таких же читательниц, с которыми можно было общаться. Битломанки стремились носить одежду в стиле мод, которая в их сознании была связана с битлами и их возлюбленными, любили щегольнуть кепи «под Джона Леннона» или круглым значком с надписью «Я люблю Ринго». Фанатки из Америки часто перенимали британский сленг (fab — балдеж, the gear — круть, grotty — отстой), чтобы быть с кумирами в одном культурном поле. Какие-то поклонницы объединялись в группу «Битл Бобби» («бобби» — неформальное прозвище английских полицейских), целью которой была «защита „Битлз“ и пресечение массовых беспорядков» на их выступлениях. Другие создавали фан-клубы или организовывали мероприятия в школах и местных молодежных клубах. Подобно традиционным субкультурам, битломанское сообщество давало девушкам возможность одновременно «вписаться» в ряды сверстниц и «не затеряться» среди них. Благодаря битломании они могли не бояться быть дерзкими.
«Битлз» стали поводом для некоторых фанаток задуматься об индивидуальной и коллективной идентичности.
Американка Патриция Батиски (1952 г. р.) росла у пожилых родителей; у нее был брат, старше ее на тринадцать лет. До «Битлз» в их доме ни разу не звучал рок-н-ролл. Хотя именно мать летом 1964 года повела Патрицию на фильм A Hard Day’s Night, а потом в 1966 году уже на концерт «Битлз», девочка воспринимала свое увлечение как нечто, в корне отличное от семейного досуга. По ее словам, «…я становилась отдельным человеком, и [„Битлз“] являлись частью этого становления»[147]. Британская поклонница Кэтлин Шоу воспринимала «Битлз» и все, с ними связанное, как неотъемлемую часть культурных изменений, пришедшихся на ее отрочество: «Через музыку и моду я могла отличить себя от старших братьев и сестер, ну, и от родителей, и вырастить в себе собственную уникальную личность (по крайней мере, мне так казалось)»[148].
Голландская поклонница Лютгарда Мютсерс, будучи школьницей, также считала «Битлз» ключевым элементом своей отроческой идентичности. Дело не только в возможности болтать с подружками о музыке, но и в том, что «…„Битлз“ в 1964 году зажгли важнейшую искру осознания того, что я принадлежу к поколению, которое выражает себя через популярную музыку, и это нужно воспринимать всерьез»[149].
Любовь к ливерпульской четверке не раз становилась поводом для дружбы. Мэри Энн Томпсон, в августе 1963 года переехавшая из Питтсбурга в Балтимор, смогла преодолеть тяготы, часто выпадающие в школах на долю «новеньких», потому что среди ее одноклассниц обнаружились поклонницы «Битлз», с которыми она быстро сблизилась[150]. Лиззи Браво (1951 г. р.) в двенадцать лет пришлось совершить еще более серьезный переезд — из Венесуэлы в Бразилию, на историческую родину семьи. Ее детство прошло в испаноязычной стране, а приезд в Рио-де-Жанейро, где все говорят по-португальски, обострил потребность в общении, ведь она, в сущности, была совсем ребенком. К началу 1964 года битловский фэндом превратился для Лиззи в источник прочных социальных связей. Поворотным моментом стал показ документального фильма «К нам в город приезжают „Битлз“» (The Beatles Come to Town) (1963) в местном кинотеатре. Благодаря ему она познакомилась с поклонницами группы, с которыми дружит всю жизнь. По ее словам, «…встреча со всеми этими подругами по „Битлз“ помогла мне почувствовать себя своей. […] Я думаю, это страшно важно для подростка — […] быть своей в какой-то группе, где чувствуешь себя в безопасности, потому что там всем нравится то же, что и тебе». В феврале 1967 года битломания приводит Лиззи в Лондон. Оказавшись там, она заводит дружбу с международной группой поклонниц, которые караулят «Битлз» на Эбби-роуд, у ворот принадлежавшей компании EMI студии, где проходили сессии звукозаписи. А с 1968 года, [когда была основана компания Apple Corps[151]], фанатки также собирались возле штаб-квартиры «Битлз», на Сэвил Роу, 3[152]. В результате эти девушки, включая Лиззи, вошли в историю как вечно нахохленные Apple Scruffs[153]. А вот детство и отрочество Патти Галло-Стенман прошли в одном и том же районе Филадельфии. Тем не менее битломания помогла ей найти подруг. Она и ее «битловочки» отличались от обычных школьных группировок, которые существовали среди старшеклассниц:
