Всегда у бабушки Амгуль было светло и приятно в гостях.

Придешь так и уткнешься в ее передник лицом. А под ним мягкий живот, мерно движущийся в такт дыханию, согревает. Руки и одежда пахнут ичивоками1 с мясом и капустой. Отведешь лицо наружу, и останется на носу и щеках немножко муки. Сдуешь ее, и в носу так приятно и щекотно.

Казалось, пожилая, но крепкая женщина всегда незримо присутствует рядом. И стоит только окликнуть ее, как сразу услышишь рядом:

– Что тебе, миланя? – вообще по-русски она всегда говорила с трудом, зато на родном – так заливисто и красиво. Слушаешь порой – как музыку.

Мама говорила с акцентом всегда исключительно на русском и только с бабушкой по-своему. Ей всегда хотелось расти и учиться. И называла она себя чаще Валентиной и почти никогда Жулпан.

Для общения с внучкой приходилось потрудиться: иногда даже подбирать слова, хотя и редко. Маша совсем не знала родного языка. Пару слов, может быть, да и все.

Дома в Синегорске обычно все подчинялось расписанию и последовательности уклада. Сначала делали одно, потом – другое. Результат предыдущего действия создавал основу для следующего. Рациональность и точность соблюдались, насколько возможно. Конечно, случались и душевные моменты, но редко, и воспринимались как награда за прилежное исполнение распорядка.

Была ли Валентина бездушной и «механизированной»? Разумеется, нет. Просто амбиции и профессиональная честь накладывали отпечаток. Преподавать горное дело в техникуме было мечтой и большим достижением. А уж достигать признания лучшего педагога – прежде всего у курсантов и коллег, разумеется, – десять лет подряд практически подвиг. Поэтому вся жизнь была подчинена дисциплине и самодисциплине и большая часть сил – служению. Служению науке и выращиванию грамотных, разносторонне развитых молодых специалистов.

А у ее матери в деревне все, казалось, текло самотеком и без списков дел. Амгуль как-то сама вставала утром, как-то вела хозяйство, как-то готовила вкусную еду и всегда была в шаге. Реже в двух. И все это с доброй улыбкой, ласковым словом, с прикосновениями, теплыми и мягкими ладошками. Еще бабушка почти постоянно шептала себе под нос что-то, понятное только ей, сопровождая этим разные свои действия. Это шептание убаюкивало и вызывало в юной впечатлительной фантазии всякие сказочные образы.

****

Один раз из Режинбая приехали покупатели за палтушей2. Это был самый пугающий день для Маши.

Коровью тушу разделили на части. Получились отдельно грудина, ноги, спина и все остальное. Разделанную тушу положили на ледник в яме.

К утру приехали гости. С этого момента бабушка как будто забыла о внучке.

Сначала приезжие долго приветствовали хозяев поклонами и разными словами. Потом они вместе пели песни с грустными мотивами. Затем все вместе мыли руки, кланялись и опять говорили что-то, как казалось, в рифму.

Следом все вместе с песней, уже более подвижной и веселой, накрывали на стол. Гости ставили свое угощение, хозяева – свое.

Застолье длилось как будто несколько дней. Все громко разговаривали. Опять пели. Кушали и снова пели.

Все это время маленькой испуганной девочки словно не существовало ни для приезжих, ни для родных.

Окончилось действо совершенно неожиданно в ранних вечерних сумерках. Приезжие просто встали из-за стола, поклонились хозяевам и вышли со двора. Мясо, закутанное в плотную тряпку, им подали из скотской калитки. Они сели в молчании в автомобиль и уехали в темноту.

Маша долго ожидала внимания от старшей родственницы, но понапрасну. Когда ждать надоело, девочка ушла на свое спальное место и просто свалилась на него без сил.

Утром оказалось, что ночью ее кто-то раздел и накрыл одеялом. Бабушку как подменили. Она снова стала улыбчивой, заботливой и ласковой. Не сумев понять, переосмыслить и принять вчерашнее, психика ребенка вытеснила пугающие события из своей памяти долой.

«Все течет, все меняется, и только в Банкашах ветер носит тоску по степи» – говорят люди в Режинбае. Им ли в райцентре не знать? Ведь больше половины из них переехало из окрестных деревень, и кто его знает, сколько из самих Банкашей.

Молодому пастуху заняться есть чем круглый год. В сезон паси стадо, считай овец, стриги шерсть, убирай загон, чини забор. Паши от рассвета до заката.

Вечером можно посидеть на завалинке с друзьями или поваляться на сеновале. Если повезет, и со щекастой селянкой, вечно хохочущей по поводу и без, пышущей здоровьем и энергией, с крепкими белыми ногами под простой хэбэшной юбкой да в резиновых сапогах на три размера больше нужного.

Можно поковырять машину, купленную у деда в соседней деревне. Предмет гордости хозяина и зависти приятелей.

Пацаны же все на моциках катаются. Кому-то брат оставил коня, пока служил в армии, а по возвращении обженился и забыл о железном коне. Кто-то сам купил у соседей. Кому-то батя вручил за заслуги в учебе или примерную работу по хозяйству и в поле.

Ну а тут тачка! Старенькая семерка синего цвета в самом лучшем состоянии, какое только можно представить на деревенской базе при почти ежедневной работе по хозяйским нуждам.

Новый владелец распоряжается аппаратом еще бережнее. Поездки – только по особенным делам. Приятелям, просящим порулить, сразу отказ. Пьяных и с папиросою – на пушечный выстрел. Девицам только трудно отказать… Хотя зачем тебе авто, если ты их не катаешь? Видимо, не к чему…

И в плане обслуги – с любовью и вниманием. Масло всегда лучшее. В нужное время замена. Бензик приличной марки. Все резиночки, железячки, пластиковые штучки поменяны. Салон чистый. Торпедо без единой пылинки.

****

Орсед примчался на своем древнем ижаке и так резко попытался развернуться перед двором Албая, что не удержал моцик да полетел на грунтовку, подняв густые клубы пыли.

Хозяин, увидевший всю произошедшую акробатику, сощурил глаза усмешливо, но лицом остался спокоен.

– Дарова, браатан! – пыльный друг протянул неотряхнутую лапу.

– Дарова.

– Там… Это… – от избытка чувств слова покинули мотоциклиста на некоторое время.

– Где «там»? Что «это»? – пастух в принципе отличался флегматичным характером, но на фоне взволнованного приятеля казался просто гранитной скалой.

– Свадьба у Мархановых!

– Знаю. Мы в одной деревне живем! – сказал теперь с легкой усмешкой.

– У, дурак! К ним гости приехали!

– На свадьбу всегда гости приезжают. Ты сам дурак-на!

– Да не о том я! Там девки из Усть-Бы!!! От!

– Теперь понимаю. Мне-то что до того?

– Не знай. Поедем на тачке… Туды…

Автолюбитель быстро смекнул выгоду самопрезентации перед столичными барышнями на блестящей семерке. Ход, конечно, понятный, и мысль хорошая. Каков братан догада!

Искусно имитируя задумчивость, Албай повернулся и пошел к воротам. Отворил створку. Вошел во двор. Оставил ее открытой. Пошел вглубь, бормоча под нос.

Орсед остался снаружи – переминаться от избытка эмоций и нетерпения с ноги на ногу.

Потом сообразил пойти за хозяином внутрь.

– Поедем, – сказал владелец шикарного транспорта, не оборачиваясь, когда товарищ чуть было не воткнулся ему в спину носом. – Толька ты омоесся да переоденисся!!!

****

Забавно выглядел пассажир, подъехавший к короткой веренице украшенных по-свадебному автомобилей. Пиджак на размер больше, острый ворот так же слишком свободной бежевой рубахи и бесформенная матерчатая кепка.

Водитель выглядел похоже, но одежда была, как казалось, по размеру.

Тачку аккуратно припарковали и вышли наружу.