Я пожал плечом:
– Не думаю. Ведь написано же в письме…
– Да-да, в письме, – спохватился Хряпов. – Где оно?.. Вот, нуте–ка… – он шуршал и хрустел листком. – Ага: "В конце концов… я пришел к решению… я приду отомстить…". Вот видите: двое.
– Почему двое? Где написано? – тревожно спросил Фундуклиди. – Я не слышал…
– Так ведь дело называлось: "Булкин и сын", – сказал я. –Ежели есть сын, то неужели он не поможет папаше?
– Ладно, – сказал Фундуклиди. – Сын. Но вопрос: нету ли третьего и четвертого?
Хряпов откинулся на кресле так, что пискнула спинка.
– Я думаю, что мой план предусматривает и это, – сказал он. – Дело, конечно, необычное, господа… Давайте на минуту представим себя на месте злодеев… Что бы вы делали, Михаил Теофилактович?
– Я? – спросил Фундуклиди.
Ему понравилась идея. Он извлек из коробки еще сигару, вставил ее в рот, и, забывши зажечь, торжественно изрек:
– Я напал бы внезапно!
Хряпов поморщился.
– Вы должны вообразить себя злодеем Булкиным, я не злодеем Фундуклиди… Ну-ну, больше фантазии! Влезьте в шкуру коварного и умного (в определенной степени, конечно) человека!
Фундуклиди покрутил головой, показывая, что усиленно размышляет. Я готов был спорить на любую сумму, что он так и не понял, что от него требуется.
– Э… – сказал он. – Я бы установил за домом строгое наблюдение…
– Так! – оживился Хряпов.
Фундуклиди принялся раскуривать черный палец сигары.
– Потом… я выяснил бы, нет ли поблизости засады.
– Ну-ну!
– И… внезапно напал бы!
– А вы, Петр Владимирович? – обратился Хряпов ко мне.
– Я, кажется, догадался, – сказал я. – Вы полагаете, Савватий Елисеевич: зная, что в доме находятся всего два–три человека, злодеи, исходя из расчета делать меньше шума и оставить меньше следов, тоже будут действовать малым количеством… Но, даже если со стороны злодеев будет перевес в один или два человека, он сгладится тем обстоятельством, что нападающие – они, а не мы.
–Идеально! – воскликнул Хряпов. – Итак, наша задача – ждать. Спокойно готовиться, так сказать, к Страшному суду… Хе–хе!
– А все-таки я бы известил полицию, – сказал Фундуклиди. – Так… для порядка.
– Нет–нет! – замахал руками Хряпов. – Эти господа из полиции, как всегда, будут излишне суетиться, наделают массу глупостей (извините, что я так сурово отзываюсь о ваших коллегах, Михаил Теофилактович), и в конце концов подставят нас же под пули… Нет–нет, увольте, без полиции!
– Ну что ж… – поспешно сказал Фундуклиди. – Если не хотите… Если вы так считаете… Я ведь ради вашей безопасности…
"Харчи оправдывает", – подумал я.
– Так… Что еще? – сказал сам себе Хряпов, взял со стола карандашик и покрутил его в пальцах, оживляя память. – Вроде бы всё о нашем деле… Жить будете каждый в отдельной комнате. Надеюсь, жаловаться будет не на что.
Он обвел нас взглядом. Я наклонил голову; грек молчал и сопел сигарой.
– Насчет еды – тоже не беспокойтесь. Надеюсь, что угожу вашим вкусам… (Хряпов говорил с легким оттенком превосходства и иронии; впрочем, вполне допустимым). Кстати, не желаете ли сейчас закусить? А то – может, и выпьем за успех нашего дела?
Мы с Фундуклиди переглянулись.
– Не знаю, как Михаил Теофилактович, а я не против.
–Я тоже не против, – сказал грек, как мне показалось, даже мечтательно.
Впрочем, к его фигуре гурманство даже шло.
– Отменно, – сказал Хряпов и поднялся (мы – следом). – Я заранее велел накрыть Степану а-ля фуршет… Так сказать, в честь знакомства и прочее… Вы не против шампанского? Новосветское голицынское подойдет?
– Обожаю, – промолвил я.
Фундуклиди грыз сигару.
Перед сном ко мне в комнату постучали.
Вошел шикарный, готовый ко сну, Хряпов; в коленях у него болтались кисти халата.
– Разрешите?
– Забавно, – сказал я. – Хозяин спрашивает у наемного работника разрешения войти.
– Теперь вы хозяин в этих стенах, – церемонно сказал Хряпов. – Как устроились?
– Отменно.
Комната моя со второго этажа выходила окнами в кущу дерев, а дальше, за чугунной оградой, в рытвинах и колдобинах лежала Приречная улица.
– Я к вам, собственно, с просьбой, – сказал Хряпов.
– К вашим услугам.
Савватий Елисеевич прошествовал через всю комнату и глянул в окно, словно ожидал увидеть там нечто новое, кроме июльской тьмы и гнилого света трактира "Три богатыря", что пятнами ложился на листья.
– Я хотел вас просить… как бы это объяснить… Если вам не трудно – не углубляйтесь в разговорах с Михаилом Теофилактовичем в подробности нашего с вами контракта… суммы и прочего.
Значит, бедного грека поймали на гроши!
Хряпов вопросительно смотрел на меня.
– Мне не трудно будет выполнить вашу просьбу, – сказал я.
Каждый раз, когда я вспоминал фундуклидин нос, напоминающий отметку на географических картах: "столько-то метров над уровнем моря" – меня начинал распузыривать смех.
– Вот и славно, вот и славно! – сказал Хряпов. – А теперь – удаляюсь, не буду вам мешать. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Хряпов вышел и осторожно прикрыл дверь.
5.
По привычке я проснулся рано.
По комнате отсветами сквозь листья бродило солнце, и я не сразу вспомнил, где нахожусь: шкаф тщательной работы, ковер, низкий столик… Но самым замечательным предметом была кровать – пышная и податливая, словно роскошная женщина. Приятно было думать, что еще целый месяц предстоит нежиться в этих перинах в почтительном окружении дорогих вещей.
Вслед за этой мыслью пришли и прочие – тоже приятные…
В редакции с солнцем уже началась муравейная суета. Буз из поднебесного кабинета увидел, как ползет из–за излуки старый копотун "Еруслан", и сразу же послал Ваську Беспрозванного на пристань – спасать колонку происшествий. А что, собственно, может Васька?.. Настрочит десяток сплетен для шапки: "Новости из столицы" и опишет слезными словами роман судового буфетчика и пассажирки из третьего класса.
По городу уже, наверное, разбежались мальчишки–газетчики, пронзительно искушая обывателей скандалами, поджогами и опрокинувшейся в Киеве конкой (по вине социалистов, конечно). К обеду Никодимыч, горестно качая очками, подсчитает выручку. Буз уедет обедать мрачный; все начнут шептаться, и кое-кто почувствует над головой занесенный меч увольнения… Екклесиастова суета! Разве это жизнь? Нет, любыми путями – ногтями, зубами – построить фундамент собственной независимости из самого прочного материала – из того самого, который лицемеры из суеверного опасения именуют презренным металлом. Как бога, его избегают называть прямо, поминать всуе: зовут бабками, барашками, финагами… Оно и есть бог!
Я заметил, что начал оправдываться сам перед собой за то, что пошел к купцу в услужение, да еще наймитом – охранять его особу! Однако, я тотчас оборвал такие мысли: это вынужденная мера. В самом деле: кто виноват, что одни рождаются с деньгами, а другие – нет?..
Мои размышления прервал стук в дверь. Так осторожно, наверное, не стучатся даже министры в спальни королей.
Вошел слуга, он же камердинер, Степан.
– Здравствуй, Степан, – сказал я ему, представляя себя со стороны и наслаждаясь.
Действительно, эта картина мне нравилась: длинная, богатая постель и застывший лакей.
– Желаю здравствовать, – сказал Степан. – Савватий Елисеич просили к завтраку через двадцать минут-с.
– Отменно, – сказал я, потянулся, но конца кровати не достал.
Я подумал: что же говорят в таких случаях литературные персонажи? – и обронил:
– Передай: буду.
Молчаливый Степан удалился.
Я откинул одеяло и встал. Затем я долго тщательно одевался, стараясь выудить из своего костюма всю элегантность, на которую он еще был способен.
По дороге вниз (комнаты всех нас троих были на втором этаже – для безопасности) я заглянул к Фундуклиди. Он прыгал смешной, растопыренный, укрощая штанину, и живот прыгал не в такт, словно отдельное существо.
