…- Ты отец, зла или обид не держи, просто знай — если бы вы видели то, что узрели мы в разоренной черкасами деревни, то сами бы поняли: такая брань нынче пошла, что дома никому не отсидеться. К вам самим завтра воры явятся — а то и отряд коронных фуражиров! И тогда будите рады, если только пару мужиков зарубят, да баб снасильничают, оставив людей без всяких запасов на зиму… Ну а коли не желаете подыхать голодной смертью, да жен и дочерей под поляков подкладывать, то нужно готовиться драться.

Деревенский староста потупился, опустив взгляд. Почернел с лица и его старший сын, в чьем доме разместились мы с десятниками… Повисшее за столом напряжение немного развеяла невестка Матвея Степановича — статная, дородная женщина, и в преклонных годах сохранившая остатки девичьей красоты. Поставив перед моими воями миски с дымящейся полбяной кашей, запаренной в печи со сливочным маслом, ароматные ковриги свежеиспеченного ржаного хлеба, завернутого в капустные листы, да кадку с моченой капустой и крупно нарезанное копченое сало, она негромко произнесла мягким, грудным голосом:

— Кушайте, гости дорогие, с мороза-то оголодали.

Я с чувством ответил:

— Благодарствую, хозяюшка! Ну-ка братцы, становись на молитву, освятим трапезу… Отче наш! Иже еси на небесех! Да святится имя Твое…

Прочитав «Отче наш» и молитву на благословение пищи и пития (а как же, раз голова, то мне и молитву читать!), я первым сел за стол — и первым запустил ложку в сочное варево. М-м-м… Немного не хватает соли — но полба в печи, да со сливочным маслом! М-м-м…

Некоторое время мы с соратниками просто молча работаем ложками, насыщаясь с дороги — и отводя душу на домашней еде. Наконец, утолив первый голод, и отложив в сторону надкусанный кусок ковриги с салом, я сделал щедрый глоток еще теплого взвара из сушеных яблок и лесных ягод, после чего (заметно повеселев!) хлопнул старосту по плечу:

— Не робей, Матвей Степанович, мы же теперь здесь стоим, так что сами вас и обороним! Да и не только вас…

Тут я уже немного построжел, всем видом давая понять, что разговор начинается серьезный:

— До ночи пошлешь гонцов на артах во все окрестные деревни. Упреди соседей, что по округе рыскают воры да литовские шайки, что коли дотянутся до весей ваших — то ограбят до нитки, а то и просто вырежут людишек да избы пожгут. Так что пусть ваши на всех зимниках засеки валят, да сторожу выставляют, чтобы друг друга дозорные меняли и день и ночь! Припасы съестные нужно поделить — часть получше припрятать. Так, что ежели дома придется покидать, латиняне их не смоги найти… Иную же снедь приготовить вместе с санями: покуда ворог через засеки прорвется, селяне — хотя бы бабы да детки — успеют сбечь с каким-никаким припасом…

Сделав еще один глоток разведенного с медом и тонизирующего приятной кислинкой взвара, я продолжил:

— Передай также и иным старостам, что стрелецкий голова собирает дружину — бить ляхов и литовцев на дорогах из засад. Будем награбленное возвращать, да разбойников короля Сигизмунда отвадим от здешних мест! Мне много мужей пока и не требуется — но с полсотни ратников я смогу вооружить и клинками, и даже самопалами. Драться обучим — да по началу я ваших поберегу, не стану кидать в самую сечу… Вот сколько окрест таких же лесных весей?

Матвей Степанович, чуть приободрившись, ответил быстро и бордро, не ломая прежних комедий:

— Да с пяток наберется помимо нашей! Хотя, Сосенки-то уже и не в счет…

Староста тут же поменялся в лице, вспомнив о погибшем поселение — но тут в разговор влез заметно волнующийся парнишка лет семнадцати на вид, внук Матвея — сидящий чуть поодаль, на лавке:

— Дядьку Тимофей, а позволь и мне в дружину вступить!

Поперхнувшийся было отец отрока аж вскинулся — после чего не своим голосом рыкнул:

— Молчи щенок, я тебе дам в дружину… Видел⁈

Крепкий крестьянин показал притихшему сыну здоровый такой, крепкий кулак прирожденного пахаря и лесоруба — и тогда я, внимательно посмотрев на мужика, с легкой прохладцей в голосе заметил:

— Безусые юнцы нам, конечно, не нужны. А вот такие крепкие как ты — очень даже. Суди сам — мне потребно пять десятков мужей для начала. Между тем, как уже сказал Матвей Степанович, в округе только пять деревень вместе с вашей, верно? Значит, от каждой веси по десятку мужиков мне в дружину…

Заслышав мои последние слова, крестьяне попритихли — а я, между тем, продолжил:

— С вашей, к примеру — по ратнику от каждого дома. Да чтобы крепкие мужики, в самой силе! Безусых юнцов и единственных кормильцев брать я, конечно, не хочу — как и единственных сыновей. Но ведь кто-то же должен пополнить мой отряд? Так что, ежели есть на кого хозяйство оставить, и дети уже не в люльке агукают — то милости просим.

В этот раз в лице поменялась уже хозяйка дома, ненадолго вышедшая из избы — и только что зашедшая обратно. Как бы в голос не завыла… Но муж ее даже не посмотрел на ошарашенную и испуганную жену, решительно рубанув рукой по воздуху:

— Значит, я и пойду! Ежели правду говоришь, голова, что бить будем воров в окрестностях…

— Митрофанушка, да ты что же⁈

И отец, и супруга хозяина дома воскликнули одновременно, в унисон — и чтобы унять их, я вновь взял слово, заговорив уже заметно более жестко:

— Ты, Митрофан Матвеевич, согласие свое дал — а раз дал, то не юли! Ратные люди — они подневольные, куда голова скажет, туда и пойдут!

Чуть поднадвив на крестьян, я, однако, тут же смягчил тон:

— Но да — покуда не обучу вас ратному искусству, да в деле не испытаю, будем в здешних местах на воров и литовцев охотиться… А там посмотрим. Но веси ваши я без защиты однозначно не оставлю!

Чуть успокоив напрягшегося было селянина, я также подсластил пилюлю:

— Кроме того, ты, Митрофан Матвеевич, коли первым охотником в дружину вступить вызвался, то быть тебе и десятником от вашей веси! Сейчас пойдем к обозу, там выберешь себе клинок добрый, среди взятого с воров — да пищаль тебе подберем. После чего сам соберешь мужей в свой десяток. Но единственных кормильцев, также, как и единственных сыновей да юнцов глупых постарайся не брать… А уж вечером начнем вас учить.

…- Веселее братцы, веселее! Чем быстрее придем, тем быстрее согреемся!

Растянувшаяся цепочка моих ратников и новоиспеченных новобранцев лишь угрюмо молчит — люди вымотаны тяжелым переходом по заснеженному лесу…

Прошло три дня с момента нашего прибытия в деревню с говорящим названием «Медвежий угол». Чтобы набрать на селян пищали, мне пришлось перевооружить половину стрельцов из десятка Федора Малого — последние успели немного повоевать в качестве «драгун», и с кавалерийскими карабинами хорошо знакомы. К слову, их старшой является моим третьим десятником — невысокий и немногословный малый из Торжка, Федор порой ведет себя излишне тихо и редко когда проявляет инициативу. Зато в бою крепок духом и хладнокровен, головы не теряет ни от страха, ни от азарта — за что и ценю…

Правда, селян не набралось и на полноценный десяток — Митрофан потянул всех, кого смог, но по заданным мной же критериям подошли всего восемь человек. Тем более, как позже выяснилось, в селе практически все жители приходятся друг другу кто дальней, а кто и ближней родней — так что Митрофан стоически принял на себя удар эмоций жен и матерей родичей…

Ну а я, в свою очередь, решил не жестить с самого начала, а потому просто разбавил крестьян запорожцами — Ефимом и Иваном, оставив потускневшего Лисицина подле себя в качестве ординарца… Ничего, в бою или докажет свою состоятельность, завоевав уважение ратников — тогда и вернет должность. Или же останется рядовым бойцом — до поры до времени…

Как я и обещал, первую тренировку мы устроили вечером первого дня пребывания в Медвежьем углу. Раздали клинки крестьянам, показали пару движений… И после первого же неуверенного взмаха саблей, один «воин» умудрился попасть по собственной левой руке! В принципе, рядовая ошибка новичка — и слава Богу, что полоснул неглубоко… Ну, а я осознал, что крестьян необходимо учить с азов — и что для начала им необходимо поставить хоть пару-тройку базовых рубящих ударов. Кроме того, утром следующего дня, переспав с мыслями о тренировке пополнения, я собрал вообще всех боеспособных мужиков — и, раздав им трофейные клинки, заявил, что учить будем всех! А вот брать на боевые операции — лишь отобранный Митрофаном «десяток».