Он ткнул Льва пальцем чуть ниже ключицы, и этого хватило, чтобы отшатнуться, скривиться от боли. Лев инстинктивно глянул на место, где еще несколько минут назад лежал выпавший из Юлиной руки пистолет. И тут же стрельнула в затылке, прошлась электрическим разрядом по позвонкам, оставляя привкус металла во рту, догадка: не помог бы ему ни пистолет, ни целый штурмовой отряд. Против худосочного чекиста – не помог бы.

– А потому, что, когда вы даете им эти самые обещания, вы смотрите им в глаза. Вы сидите с ними за одним столом, хлопаете по плечу, принимаете спичку из их рук, чтобы прикурить. Они слышат ваш голос, видят вас перед собой во плоти и вдруг понимают: все, что вас различает, – так это безвкусный галстук. И тогда в их головах рождаются дурные мысли. Опасные мысли.

Чекист затушил папиросу о стену, и Лев дернулся, будто горячий уголек коснулся его самого.

– Ведомый не должен оглядываться на ведущего. Должен видеть лишь указанный путь, обещанный свет в конце темного, страшного коридора. Но никогда не смотреть назад. Слышать голос, но не знать, кто говорит. Иначе те самые мысли берут верх. Близость власти вызывает сомнения в ее непогрешимости. А значит, можно сомневаться и в ее решениях, сунуть взятку, не подчиниться приказу, запугать. Можно просверлить голову ее представителю.

У Льва потемнело в глазах.

«Он знает, он все знает. Ему рассказали они, вездесущие операторы, их шепот громче раций, их глазам не помеха бетон…»

– Вот только нельзя! – Главко больше не улыбался, его голос резал воздух бритвенным лезвием. – Нельзя убить ликвидатора и остаться безнаказанным. Валерий Синицын это скоро поймет, хочу, чтобы вы тоже поняли.

– Я не… я никого не убивал… Я не хотел! – Лев едва держался на ногах. Слезы принесли на губы соль.

– Содействовали, – холодно сказал чекист. Выждал несколько секунд, добавил мягче: – Тем не менее не могу не отдать должное вашей изобретательности. Посыл, как я уже выразился, хромает, но вот само исполнение…

Он дважды хлопнул в ладоши и придвинулся ближе.

– Люди охотно делились с вами информацией, своим, так скажем, недовольством. Им всегда есть чем делиться. А я привык знать все, что происходит на моих этажах. И хочу, чтобы так было и впредь. Вы можете мне в этом помочь.

Лев Николаевич неуклюже шарил по карманам, пока не понял, что забыл платок в квартире. Глаза щипало. Пропаганда? Доносы? Его не ставят к стене, а предлагают работу?

– Хорошая возможность возместить, так скажем, идеологический ущерб. Послужить Партии, а главное – Народу. Комнатку вам подыщем опять же. И с операторами, раз уж они вас так вас заинтересовали, познакомим. – Главко подмигнул. – Что скажете?

Лев Николаевич подумал о Юле. Вспомнил Митяя, от которого Самосбор оставит лишь липкую пульсирующую массу, если вообще что-то оставит. И о Синицыне, которому жить осталось, только пока воют сирены на его этаже.

И кивнул.

Лев уже час не вынимал голову из мусоропровода, ведь там ИХ не так слышно.

Его подселили к старику на седьмом. Старика звали Сидором, он пах корвалолом и порохом. Он помогал Льву одеваться, следил, чтобы тот кушал и чистил зубы. Поначалу старик называл его Лёвой, а после и просто Лёликом. Прижилось.

– Ты теперь настоящий коммунист, – смеялся Сидор в усы и хлопал его по плечу.

Лёлик похудел и больше не узнавал себя в зеркале, пальцы слишком дрожали, чтобы побриться самостоятельно. Порой он забывал снять штаны прежде, чем помочиться. Старик ругался, отстирывая его белье.

После Телевизора часто болела голова. Лёлик не помнил, сколько он пролежал тогда на холодном полу, а по экрану перед самым лицом бегали картинки. Мозги будто варились в кипятке, но он не мог отвести взгляд.

А потом пришли ИХ голоса, засели в черепе. Девочек. ОНИ говорили ему, куда ехать сегодня, на какой распределитель подняться, в какую толпу протиснуться.

Иногда люди на этажах обижали Лёлика, смеялись. Иногда жалели и делились куревом. Но позже привыкли и вовсе перестали замечать. Кому нужен безумец с вечно слюнявым подбородком?

ОНИ смотрели его глазами.

Слушали его ушами.

Были везде, где и он.

Кого ОНИ искали? «Капиталистов, наверное, – думал Лёлик. – Или шпиёнов». Ему казалось, что когда-то одного шпиона он знал. Но стоило попытаться вспомнить, и начинала болеть голова.

Лёлик почти привык к НИМ, но иногда хотелось побыть наедине. В тишине. Тогда он спускался на четвертый и засовывал голову в мусоропровод. В последнее время ему чудилось, что он может различить других, будто голоса без слов, – издалека, внизу, из той бездны, на которой стоит это место.

Иногда Лёлику кажется, что он умер.

Может, там, у Телевизора.

А может, еще раньше, по дороге в коммунизм. Умер и попал сюда. В ад.

Может, все коммунисты попадают в ад.

Олег Сергеевич Главко вышел из квартиры на пятьсот пятьдесят шестом этаже в приподнятом настроении.

Партия строго осуждала содержание апартаментов, где уставший после работы или семейных забот порядочный гражданин мог получить утешение в объятиях не столь порядочных женщин всего за пару тюбиков биоконцентрата или брусок хозяйственного мыла. Торговок любовью отправляли на вредное производство, а застуканные в постыдный момент клиенты едва успевали натянуть штаны, как возвращались к женам с пометкой в личном деле и штрафом на талоны. Организаторы становились к стене. Работая в Чрезвычайном Комитете, Олег Сергеевич вычислил и закрыл все притоны своего килоблока.

Все, кроме одной квартиры на пятьсот пятьдесят шестом этаже.

Но не только послевкусие порочной любви грело чекиста под кожаной курткой. Он чувствовал, что потянул за верную ниточку, и хотел скорее узнать, куда она его приведет.

Чекист пружинистым шагом спустился на шесть этажей до распределителя. Но не пошел в основное помещение, где уже начинали выстраиваться первые очереди. Вместо этого он свернул за угол и проскользнул в неприметный ход, идти по которому можно было лишь боком. Остановился у широких створок и потянул расстегнутый ворот куртки так, чтобы значок на нем коснулся мигающего индикатора. Дождался короткого сигнала и вдавил кнопку вызова.

Лифты ликвидаторов позволяли перемещаться между распределителями без пересадок и задержек, останавливаясь лишь на этажах, кратных пятидесяти. Ниже пятидесятого Главко будет ехать уже на гражданском: в тесной зассанной кабине, где выцарапанное «Спаси и сохрани» под оплавленными кнопками – единственная защита от Самосбора.

Олег Сергеевич похлопал себя по карманам и с досадой поморщился – забыл зажигалку в борделе, но возвращаться не хотелось.

Когда в одном из блоков оборвался лифт с детьми, чекиста заинтересовало не то, каким чудом им удалось выжить при падении, и даже не то, как их удалось вытащить. Куда любопытней оказалось донесение из медблока: во время врачебного осмотра спасенный мальчишка без устали тараторил о месте, куда они попали, и описание это не имело ничего общего с жилыми или производственными этажами.

Отправленный для проверки работник подтвердил: кабина действительно сорвалась и упала ориентировочно на глубину минус второго этажа. Интерес погнал Олега Сергеевича в архив Службы быта, к пыльным углам и ломкой пожелтевшей бумаге. Но чертежи блока лишь окончательно все запутали: глубина шахты такая-то, нижний этаж – минус первый. Ликвидаторы залили его пенобетоном два цикла назад, после очередного Самосбора.

О подвале Гигахруща немногие знали немногое. Сам Главко еще пару смен назад принимал это за байку рабочего класса. Считалось, что попасть туда можно далеко не через каждый блок, а все проходы держались в строжайшей тайне. По одним слухам, в катакомбы ГУЛАГа отправляли неугодных режиму на каторжные работы; по другим – в подвальных помещениях находился стратегический запас продовольствия из Внешнего мира.