Всю жизнь он всегда твердил Кенне, что она сдаст экзамен и отправится на Остров, где перед ней откроется дверь Инкубатора. Что там её будет ждать яйцо предназначенного ей единорога. Что мама будет так ею гордиться. Вдобавок Кенна всегда была лучшей во всей средней школе Кристчёрч на инкубаторских уроках. Если кто-то и уедет на Остров, говорили её учителя, то это будет Кенна Смит.

А потом она провалилась.

И теперь уже Скандар на протяжении многих месяцев слышал от папы, что вполне возможно, да нет – совершенно точно он станет наездником. И хотя Скандар понимал, что это маловероятно, и собственными глазами видел, как разочарование прошлого года сломило Кенну, – больше всего на свете ему хотелось, чтобы это оказалось правдой.

– Ну, в этом году твоя очередь, да? – Папа взлохматил ему волосы жирной от масла рукой. – А теперь послушай, как правильно жарить хлеб… – Он пустился в объяснения, и Скандар кивал в нужных местах, делая вид, что слышит их впервые. Кто-то мог посчитать это родительским занудством, но Скандар был искренне рад, когда папа поставил ему «отлично» за идеальную поджаристую корочку.

Кенна на завтрак не вышла, но папа не выглядел особо огорчённым, пока они уминали сосиски, бекон, глазунью, тушёную фасоль и жареный хлеб. Скандар едва не спросил, где тот взял деньги на всё это угощение, но вовремя прикусил язык. Сегодня же гонка. Папа, как и сам Скандар, явно не хотел ни о чём таком думать. Хотя бы не сегодня. Вместо этого он молча схватил только что открытую упаковку майонеза и щедро выдавил его поверх всего на своей тарелке, довольно улыбнувшись хлюпанью.

– Ты всё ещё болеешь за Аспен Макграт и Мороза Новой Эры? – спросил он с полным ртом. – Забыл сказать: если хочешь позвать друзей вместе посмотреть гонку, я не против. Куча детей так делает, верно? Не хочу, чтобы ты чувствовал себя обделённым.

Скандар не поднимал глаз от тарелки. Разве он мог признаться, что ему некого звать, потому что у него совсем нет друзей? И что в этом в каком-то смысле виноват папа?

Ему приходилось заботиться о папе, когда у того выдавались плохие – нерадостные – дни, а это означало, что у Скандара не оставалось времени на все те занятия, которые необходимы, чтобы завести друзей. Он не мог задержаться после школы, чтобы потусить в парке, у него не было карманных денег, чтобы поиграть в автоматы или втайне сгонять на пляж Маргейта за жареной рыбой с картошкой фри. Скандар и не догадывался, что именно в такие моменты зарождается дружба, а не на уроке английского и даже не за поеданием несвежего печенья с заварным кремом на перемене. А ещё, занятый уходом за папой, Скандар порой не успевал вовремя постирать одежду или почистить зубы. И окружающие обращали на это внимание. И никогда не забывали об этом.

Кенне по какой-то причине жилось проще. Скандар предполагал, что это потому, что она всегда была увереннее в себе, чем он. Когда Скандар пытался выдать что-нибудь умное или смешное, мозги тут же зависали. Его осеняло, но лишь спустя пару минут. А оказываясь лицом к лицу с одноклассниками, он всегда терялся, мысли покидали голову, оставив после себя пустоту, заполненную странным жужжанием. У Кенны никогда не было такой проблемы; один раз он услышал, как она одёрнула группу девочек, шёпотом обсуждающих их «ненормального» папу. «Мой папа – мои дела, – сказала она нарочито спокойно. – Не лезьте в это, не то пожалеете».

– Они смотрят со своими семьями, пап, – промямлил в итоге Скандар, чувствуя, что краснеет, как всегда с ним бывало, когда он не говорил всей правды.

Но папа не заметил, потому что начал собирать грязную посуду, и это было так необычно, что Скандар дважды моргнул, чтобы убедиться, что ему это не привиделось.

– А Оуэн? Вы же дружите, да?

Оуэн был хуже всех. Папа думал, что они друзья, потому что один раз заметил на телефоне Скандара оповещение о сотнях его сообщений. Скандар не стал уточнять, что их содержание было совсем не дружелюбным.

– О да, он обожает Кубок Хаоса. – Скандар поднялся, чтобы помочь убрать со стола. – Но он смотрит его с бабушкой и дедушкой, а они далеко живут.

И это даже не было выдумкой: Скандар слышал, как Оуэн жаловался на это дружкам. А затем вырвал из его учебника по математике три страницы, скомкал их и бросил Скандару в лицо.

– КЕННА! – внезапно заорал папа. – Скоро начнётся!

Не дождавшись ответа, он пошёл в их комнату, а Скандар сел на диван перед телевизором, по которому шла трансляция в прямом эфире с Арены.

На экране у участника прошлого Кубка брали интервью прямо у стартового барьера. Скандар прибавил звук.

– …вы думаете, нам стоит ожидать сегодня грандиозных магических баталий? – спросил румяный от возбуждения репортёр.

– Непременно, – уверенно кивнул наездник. – В этом году нас ждёт бурная смесь всевозможных талантов, Тим. Все зациклились на огненной мощи Федерико Джонса и Крови Заката – но как насчёт Эмы Темплтон и Боязни Гор? Пусть они относятся к стихии воздуха, но это далеко не единственная их сильная сторона. Нельзя забывать, что лучшие наездники Кубка Хаоса превосходно владеют всеми четырьмя элементами, а не только своим основным.

Четыре элемента. Центральная тема инкубаторского экзамена. Скандар часами зазубривал, кто из знаменитых единорогов и наездников относится к какой стихии – огню, воде, земле или воздуху – и какие приёмы атаки и защиты они предпочитают в битвах в небе. От волнения у Скандара сжался желудок: ему не верилось, что экзамен уже послезавтра.

Папа вернулся слегка хмурым.

– Скоро придёт, – сказал он, опускаясь рядом с Скандаром на потёртый старый диван, и повернулся к телевизору. – Вам, детям, это трудно понять. Тринадцать лет назад, когда моё поколение впервые смотрело Кубок Хаоса, с нас было довольно одного знания, что Остров существует. Я был слишком стар, чтобы стать наездником. Но гонки, единороги, стихии… для нас это всё была чистая магия – для меня и для вашей мамы.

Скандар застыл, не смея даже повернуть головы от экрана и выходящих на дорожку единорогов. Только в день Кубка Хаоса папа говорил об их с Кенной маме, но больше никогда. Скандар перестал спрашивать о ней к своему седьмому дню рождения, усвоив, что эти вопросы злят и расстраивают папу и после них тот целыми днями не выходит из спальни.

– Никогда не видел вашу маму такой эмоциональной, как в тот день, во время первого Кубка Хаоса, – продолжил папа. – Она сидела на этом самом месте, где ты сидишь сейчас, улыбалась и плакала, держа тебя на руках. Тебе тогда было всего несколько месяцев.

Скандар об этом уже знал, но был совсем не против услышать ещё раз. Они с Кенной с жадностью вбирали любую крупицу информации о маме. Раньше им о ней рассказывала бабушка, папина мама, но особенно им нравилось слышать эти истории от папы, который любил её как никто другой. И порой в уже хорошо знакомых рассказах проскальзывали новые детали – например, что Розмари Смит звала его только «Берти» и никогда «Робертом». Или что она часто пела в ванной, а её любимыми цветами были анютины глазки, или как во время первого и последнего Кубка Хаоса, который ей удалось посмотреть, ей больше всего нравилось наблюдать за водной магией.

– Никогда не забуду, – добавил папа, глядя на Скандара, – как твоя мама, когда тот первый Кубок завершился, взяла твою крошечную ручку, провела пальцами по линиям на твоей ладошке и прошептала тихо, как в молитве: «Я обещаю, что у тебя будет единорог, малыш».

Скандар с трудом сглотнул. Папа ещё никогда об этом не упоминал: возможно, приберегал на особый случай – на Кубок, предшествующий его инкубаторскому экзамену. Или это вообще неправда. Скандар никогда не узнает, обещала ему Розмари Смит единорога или нет, потому что через три дня после того, как в Великобритании впервые увидели гонку единорогов, его мама – внезапно, без каких-либо предпосылок – умерла.

Скандар никогда не признавался в этом папе, да даже Кенне, но он так любил смотреть Кубок Хаоса в том числе и потому, что чувствовал себя в этот день ближе к маме. Он представлял, как она смотрит на единорогов, как её распирает от восторга – совсем как его, – и почти мог поверить, что она тоже здесь, с ним.