Я улыбнулся в ответ и вытер с лица слезы. Моя сестра старше меня на три года и поэтому, как полагается, вела себя взрослее и более ответственно. (Из-за слишком частых поездок на поезде, уже в 12 лет, быт поезда не казался мне новым и никаких ярких впечатлений я не получил в отличие от первого раза, но все же каждый раз оставался для меня грустным и полным слез. В Омск мы приехали ночью, что делало его более прекрасным и теперь я всегда пытаюсь выбирать билеты на ночное прибытие). На следующее утро, плотно перекусив, мы все вместе поехали к бабушке, как и просил дедушка, дорога заняла приличное время, так как ехать пришлось в другой конец города. Городские пейзажи плавно сменялись на заводы, стройки и пустыри, на места, где люди занимались тяжелым трудом, зарабатывая на жизнь себе и своим детям – пролетариат. В том возрасте я ещё не знал Маяковского, но теперь в такие моменты именно он приходит мне на ум.

Встретила нас одна бабушка, которая, уже завидев нашу компанию в окно, побежала к дверям. Мы не успели зайти в дом все до последнего, как бабуля кинулась в объятия моего отца. В ожидании того, как приедут остальные родственники, рейс которых из Германии задерживался, а дедушка спал, нас собрала в кухне бабуля. Каждый начал говорить друг с другом о разном, узнавать новости, будто не понимали, что в другой комнате тихо и медленно умирал человек. Я отвернулся к окну и пытался не плакать, вот и все, что я мог сделать.

Наконец все собрались и нас впустили в комнату дедушки. Я сел на противоположную кровать и, не отрывая взгляда, смотрел на него. Он не шевелился, не говорил, только лежал и смотрел, как ребенок, изучая что-то новое. Каждый думал, что его долгом являлось поговорить с умирающим, разговорить его и попрощаться, но не я, я ещё не осознавал, что такое смерть в полной мере. Среди окружающей толпы, его взгляд замер на мне, холодные, серые глаза проникали мне в душу и по просьбе я подошел ближе и сел на кровать в изумлении. В тот момент все родственники до одного заливались слезами, а я установил контакт и был заинтересован, словно исследователь, подбирающийся ближе к ценнейшему артефакту древности. Старик пытался что-то сказать, но боль крепко вцепилась в его горло, она казалась сильнее, поэтому я склонился над ним и услышал шепот:

– Готовь свою удочку, что я тебе подарил, завтра я возьму тебя на рыбалку, – договорив он медленно опустил голову на подушку и замер, но в нём все ещё теплилась жизнь.

Я расплылся в счастливой улыбке, понимая, что ничего такого больше не будет. Возможно, что воспоминания о том, как совсем маленьким я бежал за стариком с большой палкой в руках, которую он оборудовал, как спиннинг, заставили мой разум чувствовать радость. Меня перевешивало, но я все равно догонял его и, дергая за пальто всё время восклицал:

– А долго нам ещё идти? А можно я сам закину удочку?

Но все мои вопросы обрывались добродушной улыбкой старика, который выпускал изо рта клубы дыма его любимой трубки. Ох уж эти воспоминания, зачастую они расстраивают нас, а некоторые заставляют беспричинно улыбаться. Прошу прощения, но хочу ещё немного отклониться от истории болезни и рассказать больше о начале дней в доме бабушки.

Рано утром меня будила бабушка, окно уже полностью заливал солнечный свет, а на часах было только 8 утра. Пока я умывался, завтрак уже ожидал меня на столе, а дедушка сидел у плиты и готовил прикорм для рыбы, состоящий из перловой крупы и хлеба, аромат от которой не вызывал аппетита, поэтому я завтракал через силу и совсем немного, о чем жалел позже. После завтрака я всегда получал конфету и шел собираться. Дедушка безустанно ворчал в коридоре, чтобы я быстрее одевался и грозился уйти без меня, но я не мог поторопиться, так как меня одевала бабушка. Будучи одетым, я выбегал в коридор, где его уже не было, и наспех надев сандалии, я пускался вдогонку, почем зря. Старик всегда ждал меня на лавке возле дома, разложив все наши вещи вокруг себя и покуривая папиросу через мундштук. Теперь была моя очередь ждать. Я присаживался рядом на скамейку и нюхал запах табака, которым всегда пахло от старика. Докурив, старик вытаскивал остатки папиросы из мундштука, сплевывал, кидал недокуренную папиросу в урну и, складывая мундштук во внутренний карман, протягивал мне удочку, которую сделал для меня из палки, и, закинув на себя все остальные вещи, молча шел вперед, давая мне знак идти за ним. Мы редко разговаривали, но нам этого и не нужно было, может, поэтому я и люблю молчание, которое нисколько не давит на меня.

До нашего излюбленного места мы проходили большое расстояние, зато потом мы усаживались в комфорте и абсолютной тишине, вдали от посторонних, так как старик не любил, чтобы кто-то пугал или ловил «его» рыбу. Прогулка до берега реки всегда вызывала во мне голод, а еды мы с собой брали очень мало, так как успевали вернуться к обеду, но не предусмотрел старик, что я вечно хотел, есть, молодой ведь организм.

Расположившись, старик ставил раскладной стул точно около воды, где уже торчали из земли рогатки, чтобы не держать руками удочки в состоянии покоя. Рядом со стулом по одной появлялись банки с разными, непонятными прошлому мне, штуками для ловли рыбы. Финальный штрих состоял в том, чтобы, закинув удочку подальше, во время этого приправляя: «Смотри, чтобы я тебя за штаны не зацепил!», положить её на рогатку и, севши на стул закурить очередную папиросу. Он все время хохотал с этой фразы, а я вот и вправду боялся, что улечу в воду, так как плавать я не умел, и не умею по сей день.

Я тоже пытался выглядеть взрослым и повторял за стариком, только вот мой поплавок оказывался в метре от берега и за папиросу в 6 лет, мне бы оторвали руки, но я все же думал, что выгляжу точно так же, в сандалиях и желтых шортах. Только вот не понимал до конца всего азарта ловли рыбы, для меня это и сейчас не так уж и понятно, как можно безмятежно наблюдать за плавающим поплавком до того момента, пока он не даст вам знать, что очередная рыба, по своей сущности, съев червя пробила себе рот острым крюком и пытается вырваться из ловушки, разорвав себе лицо. Старик сидел не шевелясь, как каменная статуя, а я так не мог; большую часть времени, которую я высиживал, это до того момента, пока у меня не начинало урчать в животе, потом я принимался поедать хлеб, который старик приготовил, чтобы кормить им рыб, мне кажется, что для меня он был гораздо нужнее. Правда за это я получал выговор, а за то, что, не уследив за удочкой и пропустив рыбу, вознаграждался подзатыльником костлявой старческой рукой.

Иногда, до обеда, бабушка приходила к нам на берег, принося с собой немного еды, это были самые лучшие моменты рыбалки, хоть и старик часто бранил свою старуху за это, но я с радостным лицом бежал ей навстречу чуть завидев её вдали, потому что знал, что она накормит меня и развеет скуку всего мероприятия и никогда не промахивался с этим. Так проходило каждое моё утро, даже в самые пасмурные дни. А теперь ближе к болезни.

Когда мы с родителями покинули Омск, это была середина августа и вот, спустя несколько дней все шло своим чередом, мы также жили втроем: мать, сестра и я. День сменялся днем. В конце недели, на выходных, у нас собрались гости, знакомые женщины с маминой работы. Днем они готовили всё то, что съедят вечером, а я прогуливался во дворе перед домом до самого вечера, пока мама не позвала меня на ужин.

Все собравшиеся за столом что-то громко и в один голос обсуждали, в открытые настежь оконные створки задувал легкий летний ветерок, который радовал своей свежестью после душного дня под знойным солнцем уходящего лета. На календаре, что висел на стене кухни, красовалась красная цифра 20, означающая выходные дни. Женщины выпивали и смеялись, а я молчал, не поднимая взгляда, кушал запеканку из картошки с курицей. В моей комнате зазвонил настенный телефон, я хотел было встать, но мама положила мне на колено руку в знак того, чтобы я дальше сидел за столом.

– Простите, девочки, я сейчас вернусь, – она улыбнулась и положив салфетку с колен на стол, удалилась в другую комнату.