Объятие, которым я наградил Пункт Одиннадцать летом семьдесят второго, стало прощальным, потому что, когда он вернулся домой после первого курса, оказалось, что он превратился совсем в другого человека. Он отрастил себе волосы, хоть и не такие дпинные, как у меня, но все же. Он начал учиться играть на гитаре. На носу у него теперь были стариковские очки, а вместо брюк он начал носить расклешенные джинсы. Члены моей семьи всегда любили перевоплощения. И в то время как я заканчивал седьмой класс и переходил в восьмой, постепенно превращаясь из коротышки в дылду, Пункт Одиннадцать претерпевал в колледже не менее существенную трансформацию из ученого шарлатана в подобие Джона Леннона.

Он купил мотоцикл. Он начал заниматься медитацией. Он утверждал, что понимает смысл «Космической одиссеи 2001», даже конец. И лишь когда я увидел его играющим в пинг-понг с Мильтоном, я понял, что за всем этим кроется. У нас уже много лет в подвале стоял стол для пинг-понга, но до этого момента, сколько бы мы ни тренировались, нам никогда не удавалось выиграть у Мильтона. Ни я со своим приобретенным широким размахом, ни Пункт Одиннадцать со своей насупленной сосредоточенностью не могли противостоять «убийственным» ударам Мильтона, которые даже через одежду оставляли у нас на груди красные пятна. Однако в то лето что-то изменилось. И когда Мильтон прибегал к своей суперподаче, Пункт Одиннадцать с легкостью отбивал ее. А когда Мильтон пользовался «английской» подачей, которой он научился на флоте, Пункт Одиннадцать возвращал ему крученый шарик. И даже когда Мильтон послал абсолютно не берущийся пас, Пункт Одиннадцать, рефлекторно отреагировав, отправил шарик на противоположную сторону стола. Мильтон начал покрываться потом. Лицо его покраснело. А Пункт Одиннадцать со странным рассеянным выражением лица сохранял полное спокойствие. Зрачки у него расширились.

— Давай! — подбадривал я его. — Побей его! 12:12. 12:14. 14:15. 17:18. 18:21! И он сделал это!

Он выиграл у Мильтона!

— Просто я был под кислотой, — объяснил он позднее.

— Что?

— В улете. Три шприца.

Наркотик создавал ощущение, что все происходит как при замедленной съемке. Самые резкие подачи Мильтона и крученые пасы воспринимались как плавные балетные па.

ЛСД? Три укола? Так Пункт Одиннадцать все время был в отключке! Даже во время обеда!

— Это было сложнее всего, — сказал он. — Я смотрю, как папа режет курицу, и вдруг она взмахивает крыльями и улетает.

— Что с ним происходит? — слышу я из-за стенки голос отца, обращающегося к маме. — Говорит, что собирается бросить колледж. Что ему наскучило инженерное дело.

— Просто у него такой период. Это пройдет.

— Хотелось бы.

Вскоре Пункт Одиннадцать вернулся в колледж. Он не приехал домой на День благодарения. Поэтому по мере приближения Рождества семьдесят третьего мы все начали гадать, чего новенького можно от него ожидать.

Выяснилось это довольно быстро. Как и опасался отец, Пункт Одиннадцать отказался от своих намерений стать инженером и начал заниматься антропологией.

Большая часть каникул была потрачена им на «полевые исследования», необходимые для занятий по одному из предметов. Кроме того, он повсюду носил с собой магнитофон и записывал все, что мы говорили. Он описывал «системы нашего мышления» и «обряды родственных связей». Сам он почти ничего не говорил, утверждая, что не хочет оказывать влияние на результаты. Однако наблюдая за тем, как мы едим, шутим и спорим, он то и дело издавал смешки, откидывался на спинку кресла и задирал ноги. После чего склонялся к своей записной книжке и начинал в ней что-то строчить с дикой скоростью.

Как я уже говорил, пока мы росли, мой брат уделял мне очень мало внимания. Однако теперь, поглощенный своей новой манией и страстью к наблюдениям, он начал испытывать ко мне некий интерес. В пятницу, когда я, как примерная ученица, делал домашнюю работу, сидя за кухонным столом, он пришел и пристроился рядом. Сначала он просто долго на меня смотрел с задумчивым видом.

— Латынь? Это вас учат в твоей новой школе?

— Мне нравится.

— Ты что, некрофилка?

— Что?

— Это люди, которым нравятся трупы. Латынь же мертвый язык.

— Не знаю.

— Я тоже знаю кое-какие латинские слова.

— Правда?

— Куннилингус.

— Прекрати.

— Фелляция.

— Ха-ха.

— Монс пубис.

— Всё, умираю. Я сейчас умру от смеха.

Пункт Одиннадцать умолк. Я попытался вернуться к своим занятиям, но он продолжал смотреть на меня. И я был вынужден захлопнуть учебник.

— Что ты на меня уставился?

Он как всегда выдержал паузу. Глаза за старческими очечками казались пустыми, но я знал, что голова его активно работает.

— Смотрю на свою младшую сестричку, — наконец ответил он.

— Ну хорошо. Посмотрел и проваливай.

— Я смотрю на свою младшую сестричку и думаю, что она больше не похожа на маленькую девочку.

— Что ты имеешь в виду?

Он снова молчит.

— Не знаю. Вот я и пытаюсь понять.

— Ну, когда поймешь, скажешь. А сейчас мне надо заниматься, — отвечаю я.

В субботу утром приезжает подружка Пункта Одиннадцать. Мег Земка оказывается такой же маленькой, как мама, и такой же плоскогрудой, как я. У нее плохие зубы из-за детства, проведенного в нищете, и волосы мышиного цвета. Она беспризорница и сирота и раз в шесть энергичнее, чем мой брат.

— Чем вы занимаетесь в колледже, Мег? — спрашивает ее мой отец за обедом.

— Политэкономией.

— Звучит интересно.

— Сомневаюсь, что вам понравятся мои взгляды. Я — марксистка.

— Серьезно?

— А вы — владелец ресторанов.

— Да. Геракловы хот-доги. Неужели ни разу не пробовали? Надо будет отвезти вас.

— Мег не ест мяса, — напоминает ему мама.

— Совсем забыл, — откликается Мильтон. — Ну, тогда попробуете французское жаркое. Мы подаем и французское жаркое.

— Сколько вы платите своим работникам? — спрашивает Мег.

— Которые стоят за прилавком? Они получают минимальную заработную плату.

— А вы живете в этом огромном доме в Гросс-Пойнте.

— Потому что я руковожу всем бизнесом и отвечаю за возможный риск.

— По-моему, это похоже на эксплуатацию.

— Конечно, — улыбается Мильтон, — если предоставление работы называется эксплуатацией, то я — настоящий эксплуататор. Пока я не занялся этим бизнесом, этих рабочих мест не существовало.

— Это все равно что говорить, что у рабов не было бы работы, если бы они не возделывали плантации.

— Настоящая язва, — замечает Мильтон, поворачиваясь к моему брату. — Где ты ее раздобыл?

— Это я его раздобыла, — говорит Мег. — В лифте.

Так мы узнаем, чем Пункт Одиннадцать занимается в колледже. Его любимым времяпрепровождением является катание в полной темноте на крыше лифта, для этого он отвинчивает верхнюю панель и выбирается наружу.

— Когда я в первый раз это сделал, — признается Пункт Одиннадцать, — лифт начал подниматься вверх, и я подумал, что меня расплющит. Но выяснилось, что там еще остается немного пространства.

— И ради этого мы оплачиваем твое обучение? — спрашивает Мильтон.

— Ради этого вы эксплуатируете своих работников, — отвечает Мег.

Тесси постелила Мег и Пункту Одиннадцать кровати в разных комнатах, но ночью в темноте слышались беготня и хихиканье. Стараясь играть роль старшей сестры, которой у меня никогда не было, Мег дала мне книжку «Мы и наши тела».

Пункт Одиннадцать, захваченный сексуальной революцией, тоже попытался внести свою лепту в мое образование.

— Калли, ты мастурбируешь?

— Что?!

— Этого не надо стесняться. Это вполне естественно. Мой приятель сказал мне, что это можно делать рукой. Я пошел в ванную…

— Я не желаю об этом слышать…

— …и попробовал. Все мышцы в моем пенисе внезапно напряглись…

— В нашей ванной?

— …и у меня произошла эякуляция. Чувство было потрясающее. Тебе стоит попробовать, если ты еще этого не делала. У девочек, конечно, все немножко иначе, но с точки зрения физиологии разница не так уж велика. Потому что пенис и клитор — аналогичные структуры. Тебе надо поэкспериментировать и проверить.