Володя посмотрел на часы:
— Пойду, наверное. Ну, — протянул он мне руку, — держи хвост пистолетом!
Проводил его, запер дверь, а ключ вынул. После небольших колебаний оставил свет в передней включенным: Люся не любила приходить в темную квартиру.
Долго не мог заснуть: разговор с Володей снова заставил меня задуматься о том, о чем я старался думать как можно реже. Да, он прав: мне иногда не хватает в отношениях с Люсей теплоты, спокойствия и просто выдержки. Почему так происходит? Потому ли, что между нами встала другая женщина и часть моей души теперь принадлежит ей? Или потому, что меня так выматывает работа, приходишь домой измочаленный, мечтаешь поскорее добраться до дивана… А Люся не хочет с этим считаться, для нее главное — ее настроение, ее эмоции. Или, может, я слишком многого требую от жены? Где они сейчас, альтруистки, которые счастливы только тем, что облегчают жизнь другому человеку? И вообще в семейных разладах очень редко виноват один человек… Кто-то из великих сравнил мужа и жену с гребцами, которые, каждый на свой манер, пытаются управлять лодчонкой в океане. Править должен кто-то один, иначе лодка перевернется. Вот так и наше суденышко — качает его из стороны в сторону. Раньше, помню, мы были терпимее, охотнее и легче прощали друг друга. Нет, непросто распутать узел! — с этими невеселыми мыслями я уснул.
Разбудили меня пронзительные трели звонка. Я открыл дверь и сказал зло:
— Неужели трудно открыть самой! Теперь до утра не засну.
Она, не отвечая, стремительно прошла на кухню.
— С кем это ты пьянствовал? Пользуешься тем, что меня по вечерам дома не бывает!
Меня задел ее вопрос. Какого черта! Мне, конечно, есть в чем повиниться перед Люсей, но совсем не в том, в чем она меня подозревает.
— Ермолаев приходил, — сухо объяснил я.
— На работе не могли наговориться?
— Может, мне разрешение спрашивать, с кем встречаться? — вспылил я.
— А ты и не спрашиваешь!
— Вот и прекрасно.
— Давай-давай! Ничего хорошего из этого не получится!
Я понял, что единственная возможность прекратить затянувшийся диалог — уйти к себе в комнату, закрыть дверь на ключ. Но если это и выход, то на один вечер, на неделю, но никак не больше. Прятаться в собственной же квартире — что за глупость! Да, неуютно жить на вулкане — на работе один сюрприз за другим, а тут еще дома приходится круглые сутки выяснять отношения. Нет, дальше так нельзя, надо что-то делать.
4
На следующее утро я проснулся позже обычного. В голове шумело, видно, менялась погода. Но чувствовал я себя довольно сносно. Может, пренебречь наставлениями врача и все-таки поехать на работу? Ну хотя бы на пару часиков? Я позвонил Гале, заказал машину и попросил разыскать Стеблянко.
Люся встретила меня на кухне бледная и печальная.
— Я не спала всю ночь…
— Кажется, это обычное твое состояние.
— Не говори так! Почему ты всегда хочешь меня обидеть?
Что-то в ее голосе заставило меня насторожиться.
— Игорь, я виновата перед тобой. Прости меня. Я ведь не знала, что у тебя неприятности. Ты давно уже ничего не говоришь о своих делах. Все узнаю от посторонних.
Люся то защищалась, то нападала, и трудно было понять, к чему клонит она разговор.
— А знаешь, — глаза ее заблестели, — может, это и к лучшему? Если тебя… ну, снимут, давай вернемся в Москву! Заживем как люди.
— Меня никто пока не снимает, — холодно отрезал я.
— Ну не надо, не надо так! Я понимаю, что виновата перед тобой, измучила своими истериками, но ведь я прошу прощения. Если хочешь знать, ты тоже во многом виноват: к тебе всей душой, а ты словно зверь.
— Всегда виноват я — это давно известно. Все, что ли?
Когда Люся плачет, вместо жалости я почему-то чувствую раздражение, даже злорадство. Неужели так далеко зашло у нас дело? А ведь когда-то ее слезы… Эх, да что говорить!
Вошел в свою комнату, прикрыл дверь, но ничем не мог заняться. На душе было нехорошо. Кажется, за последнюю неделю было столько всего, что этот разговор с Люсей — мелочь, пустяк, из-за него ли переживать, но я чувствовал: здесь что-то не так.
О, эти семейные ссоры! Вместо того чтобы затоптать, притушить уголек обиды, с каким наслаждением принимаемся мы раздувать костер, подбрасывать хворост, готовые и обидеть и оскорбить, но только не уступить ни в чем!..
Я заглянул в Люсину комнату, жена сидела, неподвижно глядя перед собой.
— Милая Мила… — Я вспомнил обращение, которое придумал в первый месяц женитьбы. Она посмотрела на меня безнадежными глазами, потом в них мелькнула искорка. — Милая Мила, ты меня тоже прости. Может, уехать тебе на родину, пожить там? А вдруг встретишь хорошего человека… Все равно у нас ничего не получается.
Она молча сглотнула слезы.
— Для меня родина там, где мой муж. Без тебя и Андрюшки для меня жизни нет. Только не бросай нас.
— Ну что ты… — Я положил руку на плечо, попытался обнять, но она выскользнула и сказала дрогнувшим голосом:
— Вчера ты приводил какую-то женщину.
— Женщину? — удивленно переспросил я и с деланным облегчением рассмеялся. — Ах, да! Так это была Галя!
— Это была не Галя. И ты прекрасно знаешь, кто.
Я почувствовал, как медленно и неудержимо краснею.
— Ну ладно, — спокойно заключила Люся. — Не хватало еще, чтобы я допытывалась, кто эта женщина. Черт с ней! Ночью я не спала и все думала, как будет дальше. Знаю тебя: молчишь, терпишь, а потом решишь все в одну минуту. И мне стало страшно. Не представляю, как мы будем одни с Андрюшкой.
— Почему я должен вас бросить? У меня и в мыслях не было.
— Вот увидишь, — обрадовалась Люся, — теперь все будет по-другому. Я поняла, что дальше так нельзя. Приходишь домой, а я со своими капризами, истериками.
— Ну ладно, ладно…
Я понимал, что Люся ждет от меня каких-то слов, примирительного шага, и мне мучительно было ее жаль, но ничего не мог с собой поделать — мстительное чувство было сильнее меня, с тайным удовольствием я наблюдал, как она терзается.
За окном несколько раз просигналила машина — приехал Саша. Вернее, приехал он уже давно, а теперь подавал сигнал. Иногда, если утром было срочное дело, я просил водителя посигналить — для гарантии, чтобы не опоздать.
— Надо ехать, — развел я руками. — Потом договорим.
— Я уже все сказала. Это ты молчишь почему-то. А я сказала все.
— Вот и хорошо.
— Боже мой! — жалобным голосом, обращаясь не ко мне, а словно и впрямь апеллируя непосредственно к богу, воскликнула Люся. — Ну почему, почему он не хочет мне поверить? Почему он не хочет, чтобы все было хорошо! Я ведь не оправдываюсь, я все признаю, все поняла.
— А не слишком ли поздно?
— Нет, — горячо возразила она. — Совсем не поздно. Вот если ты уйдешь, разрушишь семью, тогда будет поздно. Посмотри на всех, кто женится во второй или третий раз, — что они, счастливы? И первую семью не смогли сохранить, и дальше идет наперекосяк. И у тебя, если хочешь знать, характер тоже не мед. На работу я боюсь тебе звонить — рычишь по телефону… Нет, надо стараться сберечь то, что есть, а не бегать на сторону.
С улицы донеслись три длинных гудка — с равномерными интервалами. Значит, Саша уже волнуется. Я схватил с вешалки плащ и шляпу, открыл дверь.
— Когда придешь сегодня? — грустно спросила Люся. — Приходи пораньше…
С тоскливым чувством вышел я на улицу. Вот победа, которая не радует. Если бы год или месяц назад Люся произнесла половину этих покаянных слов, как было бы хорошо! А сейчас… Нет, я вовсе не считал, что поздно пытаться склеить наши отношения, но слишком многое уже надломилось. Может, поэтому я и мучаю ее сейчас? Разве по-человечески это — Люся заливается слезами, а я как бесчувственный истукан… Эх и дела!
Я сел в машину и не сразу понял, почему вопреки печальным мыслям настроение резко изменилось к лучшему. Ах, вот что: кончилась эта тягомотина с дождем, и снова, после бог знает какого ожидания, я увидел солнышко — уже по-осеннему невысокое, тусклое. За ночь слегка подморозило, но только маленькие лужицы покрылись непрочным ледком, а большие подернулись полупрозрачной пленкой, словно жир в наполовину остывшем бульоне. На фоне бледно-голубого неба очертания домов, сопок и тайги, видневшейся вдалеке, казались непривычно резкими, будто бы специально подретушированными. Прежде чем машина двинулась с места, я успел заметить еще, что березка у крыльца за время долгого ненастья потеряла почти половину листьев, а у рябины запламенели прежде желтоватые ягоды. Что же, пора — конец октября.
