«Допускает грубость в деловых разговорах», — вот, значит, как аукнулся мой спор с Барвинским. Что ж, тот честно меня предупредил. «Окружил себя людьми неквалифицированными, подобранными по приятельскому принципу…» Ну, это не аргумент. Не ему определять квалификацию моих друзей. А вот это действительно серьезно: «Злоупотребление служебным положением… телефонизация, не предусмотренная проектом…» Значит, кто-то навел его на след. Да, это неприятно.
Историю с телефоном я уже списал, как говорится, за давностью лет, но вот где она выплыла. Да, придется отвечать, никуда не денешься.
Вопросительно взглянул на Колобаева: что мне делать — прямо сейчас, по пунктам, оправдываться? Он подошел, взял у меня из рук докладную записку:
— Ничего говорить не надо. Обдумайте все и приезжайте завтра в горком. Будем разбираться.
И направился к выходу степенной своей походкой, медленно надел плащ, бесстрастно попрощался и ушел. Попробуй пойми, как относится он к этой бумаге: верит ли в ней чему-нибудь, что намерен делать?
Я проводил Фомича до дверей. В голове была полнейшая сумятица. Вряд ли докладную Черепанов написал за один день. Свежий факт ему подбросил Барвинский, но остальные Вадим собирал исподволь и кропотливо. Значит, динамит давно был подложен под меня, оставалось ждать удобного момента, чтобы запалить шнур…
Да, не знал я, что давно надо было занимать круговую оборону. Но сейчас интересовало одно: от кого Черепанов узнал о телефоне, где произошла «утечка информации»? Неужели Шурыгин? А я так был в нем уверен…
Когда в Таежном наладили АТС на пятьсот номеров, число заявок перевалило за две с половиной тысячи. Депутатская комиссия заседала целую неделю, пытались разделить пирог так, чтобы осталось как можно меньше «голодных». Шурыгин, начальник телефонной станции, принес мне списки очередников — в порядке консультации, что ли. Я подержал в руках увесистую кипу бумаги, полистал для вида и спросил Шурыгина:
— Резерв большой оставили?
— Резерв? — растерянно переспросил он. — Откуда? И так номеров не хватает. Вот через три года построим новую станцию, тогда…
— У хорошей хозяйки всегда есть запас в погребе. За три года мало ли где потребуются телефоны! Дворец культуры, школа, детский сад, больница…
— Вас понял! — кивнул Шурыгин головой. — Перетрясем списочки.
И здесь, глядя на услужливое лицо начальника станции, на его предупредительные жесты, я вдруг подумал, что самое время решить и для себя одну проблему. У Ангелины Антоновны не было телефона, и, чтобы договориться, когда мы привезем или заберем Андрюшку, приходилось каждый раз гонять машину. Правда, была одна трудность: в Заречье, где жила нянька, кабель не протянули, пришлось бы устанавливать «воздушку». Ну да ладно, семь бед — один ответ!
Шурыгину не пришлось долго объяснять, в чем дело. Он почтительно наклонял голову и приговаривал: «Понимаю, Игорь Сергеевич. Все понимаю». А через два дня Галя положила передо мной его заявление на квартиру. Кажется, мы хорошо поняли тогда друг друга, вот почему я был уверен, что Шурыгин не станет болтать.
Я решил проверить свои сомнения и позвонил Шурыгину на работу.
— Ивана Павловича нет, — ледяным голосом отрезала секретарша. (Неужели и Галя так же отбривает всех по телефону?) — Что ему передать?
Я назвался.
— Одну минуточку, — торопливо сказала она, — сейчас соединю.
Шурыгин поздоровался, поинтересовался моим здоровьем (всего час назад я уехал из поликлиники, а уже весь Таежный знает о моей болезни — быстро!), я сказал, чувствую себя нормально, и наступила выжидающая пауза. Я мучительно соображал, о чем бы спросить Шурыгина. Наконец придумал: как подвигается строительство АТС? Тот обрадовался вопросу, засыпал меня жалобами: пора застеклять корпус, но рамы до сих пор не привезли, да и трест все время забирает рабочих. Я что-то пообещал, и Шурыгин попрощался со мной в некотором недоумении, так и не догадался, зачем я звонил. Зато мне показалось, что подозрения мои напрасны. Если бы Шурыгин был в чем-нибудь виноват, он не разговаривал бы так спокойно, чем-нибудь да выдал себя. Я нюхом чувствую такие вещи…
Ну, хорошо, если не Шурыгин, кто же тогда? Я принялся вспоминать всех, с кем мог говорить о телефоне, потом — тех, кто был у меня в гостях. Неожиданно меня словно горячей водой окатило. Ну, конечно! И как только я мог допустить эту промашку! Так тебе, дураку, и надо, в другой раз будешь умнее!
Я вспомнил, как во время новоселья (не пригласить Черепанова я не мог, хотя бы из-за того, чтобы в городе было поменьше слухов о наших отнюдь не идиллических отношениях) Вадим вдруг поинтересовался, где Андрюшка, поинтересовался, быть может, из дежурной вежливости, не больше, но я растаял, стал подробно рассказывать о сыне, об Ангелине Антоновне и среди прочего сказал ему о телефоне. Мог ли я предполагать, что именно здесь Черепанов устроит мне ловушку!
Меня угнетала мысль, что Вадим предал нашу дружбу… Нет, друзьями мы никогда не были, но все равно — молодость наша прошла рядом, вместе удирали с лекций в кино, ездили в колхоз на картошку, ему первому я рассказал о своей любви к Люсе…
Мне стало совсем худо. Голова налита свинцом, в затылке печет.
Надо поспать наконец. Задернул шторы, пошел выключать телефон. Взялся за вилку, и тут он зазвонил. Снимать трубку или нет? Ладно, сниму, вдруг что-нибудь важное.
— Игорь Сергеевич? Это Митрохин. Извините, что звоню домой, беспокою, но, кроме вас…
— Ну? — буркнул я.
— Как вы чувствуете себя, Игорь Сергеевич? Надеюсь, ничего серьезного, и я вам не…
— Ну, телитесь, телитесь скорее! — закричал я. Меня вывела из себя эта обходительность. Если звонишь по делу, так и говори, ни к чему разводить светскую болтовню.
Митрохин обиженно проворчал:
— Ну и порядочки у вас на комбинате, разлюли малина! Мы насчет ремонта договорились, а Черепанов отказывается подписать документы.
Единым духом выпалил я довольно замысловатое ругательство; оно зацепилось в памяти еще с тех давних времен, когда я работал на стройке.
— Вот и он говорит то же самое, — отпарировал Митрохин. — Только, что делать дальше, непонятно.
— Неси, Павел Егорович, бумаги к Чантурия. Он подпишет.
Я повесил трубку. Печальная получается перспектива. Если на время моего отпуска доверить штурвал Вадиму, он быстро посадит комбинат на мель. С другой стороны, если обойти Черепанова, Фомич расценит это как сведение личных счетов. Да и по всем канонам положено назначать его, а не главного технолога.
Позвонил в партком — Ермолаев еще не вернулся с митинга. Да, ситуация… И опять мелькнула коварная мысль: а что, если все-таки отдать Черепанову на месяц место у пульта, к которому он рвется? Пусть попробует. Может, тогда и в обкоме узнают ему цену, и Фомич перестанет прикрывать с флангов. Впрочем, я-то знаю, какой ценой придется заплатить за этот урок — страдать будут комбинат, производство, интересы дела. И живые люди. И все это ради того, чтобы позлорадствовать, вывести Черепанова на чистую воду? Нет, явно не выход.
Ну, а что же тогда? Гурама все равно не удастся «пробить». Он, конечно, будет подстраховывать Черепанова, в опасную минуту всегда нажмет на тормоза, но в этом есть и своя несправедливость. А у Черепанова редкая способность увиливать от черновой работы. Как только утвердили его главным инженером, он с головы до пят оброс престижными должностями и званиями: и председатель совета молодых специалистов, и член президиума облсовпрофа, и активный деятель в обществе «Знание»… И бесконечные командировки: Иркутск, Ленинград, Москва. А недавно каким-то загадочным образом пришло персональное приглашение из Румынии. Все это хорошо, но надо когда-нибудь и делами заниматься. Когда я был главным инженером, такой воз приходилось тащить, что ой-ой! И это правильно: директор есть директор, ему отвечать за комбинат в целом, а заниматься производством вплотную, вникать во все мелочи обязан именно главный инженер.
