Но, оказалось, случай здесь был другой. Федотов запомнил Вадима. И как запомнил — как работника, который единственный не растерялся в сложной ситуации, в с е  в з я л  н а  с е б я, действовал уверенно, смело, с умом. Ну, а его обаяние довершило дело…

Да, дорого обошлась мне авария с транспортером! Все мои действия, все мои попытки переломить Вадима, привить ему другой ритм и стиль работы разбивались как о бетонную стену — он чувствовал влиятельную защиту в областном центре, куда время от времени наезжал для укрепления личных контактов. Личные контакты… Я недооценивал их, а ведь они — великое дело. Я убедился в этом, когда несколько раз очень дипломатично пытался сказать Федотову, что Вадим не совсем тот человек, за которого его принимает секретарь обкома. И что же? Федотов весело и небрежно отмахивался: «Брось, Вадим — хороший парень!» А когда Ермолаев отправился в Дальневосточный, чтобы пролить свет на истину, переубедить Федотова, тот отверг все аргументы одним-единственным доводом: «Да что там, я  с а м  видел, как умеет Черепанов работать!» Вот так и существовали отдельно друг от друга человек и его репутация, и с некоторых пор я устал бороться, махнул на Вадима рукой.

…Я вслушивался в равномерный шум механизмов и заново переживал историю неожиданного возвышения своего институтского приятеля. Тянуло речной сыростью, к запаху мокрого дерева и опилок примешивался едкий аромат кислоты, уши закладывало от непрерывного шума. Я очень любил этот цех, «кухню» комбината, которая кормила все его многочисленные цеха. Но сегодня мне было что-то не по себе. Дышалось трудно, под ребрами давило, словно их заковали в стальной панцирь.

Наскоро поинтересовавшись, как обстоят дела, я поспешил в заводоуправление. Минут десять надо никого не принимать, отсидеться в кабинете. Выходить из строя в эти дни никак нельзя — сочтут симулянтом. А мне бы продержаться только до субботы. Там — самолет на Минеральные Воды, четкие профили гор на всегда ясном высоком небосклоне. И ленивые прогулки по парку, очередь за минеральной водой из источника — теплой, слегка тошнотворной. И нарзанные ванны, когда чувствуешь, как пузырьки лопаются, проникают в тело, излечивают от напряжения и затяжной усталости. Хорошо!

Зазвонил зеленый телефон.

— Когда у вас партком? — спросил Колобаев, не здороваясь, словно бы продолжая прерванный разговор.

— В пятницу.

— Поздно.

— Нужно разобраться, Андрей Фомич. Раньше мы не успеваем.

— Разбирайтесь, но не тяните! В пятницу в два — бюро.

Фомич бросил трубку. Да, чувствую, и ему несладко приходится. Но что без толку шуметь, размахивать руками — истину от этого быстрее не узнаешь!

Спустя минуту Колобаев перезвонил мне:

— А что, если мы проведем совместное заседание бюро и парткома? Зачем нам дважды выяснять одно и то же?

Я согласился прежде, чем успел взвесить все достоинства и недостатки такого предложения. А они зависели не только от баланса при голосовании. По крайней мере на одном из заседаний я мог чувствовать себя более-менее спокойным, поскольку за дирижерским пультом будет находиться Ермолаев. Теперь же судьба моя целиком во власти Фомича и бюро — а там публика пестрая, не все относятся ко мне с восторгом. В последнюю секунду я успел сказать Фомичу о том, что на заседании парткома мы собирались заслушать непосредственных виновников аварии на станции.

— Что ж, приводите их вместе с собой, — безразлично сказал Колобаев и тут же другим, более приветливым голосом: — Да, Игорь Сергеевич, чуть не забыл. Я разговаривал с Котельниковым — он интересовался вами, просил обязательно передать привет.

— Спасибо, — машинально ответил я, а сам подумал: что бы это значило? По старой дружбе Котельников и Фомич перезванивались довольно регулярно, и, понятно, что так или иначе всякий раз говорили о директоре комбината. Но прежде что-то не водилось за Колобаевым такого: передавать привет да еще информировать, что заместитель министра интересовался мною. А что интересоваться — я весь на виду…

В другое время этот психологический нюанс всерьез заинтересовал бы меня, но сейчас все мысли были заняты другим — предстоящим заседанием бюро горкома партии. Стало быть, третейский суд переносится в другие стены. Тогда особенно важно, как выступит Тамара. За Авдеева я спокоен, от Плешакова я ничего хорошего не жду, а вот Печенкина… К ее рассудительному голосу могут прислушаться. Она находилась за пультом управления в тот момент, когда ядовитые стоки хлынули в Алгунь, она изнутри знает обстановку на станции, наконец, она может выступить беспристрастным свидетелем в споре между Авдеевым и Плешаковым. Только вот на чью сторону станет Тамара? После вчерашнего визита у меня не было особой уверенности, что она будет поддерживать меня. Эх, кажется, не вовремя взялся я помогать с квартирой! Впрочем, ей-то что — больше всего я ставлю под удар себя, даю повод для кривотолков. Хотя и она тоже девка гордая — может и в лицо швырнуть ордер: дескать, раньше не нужна была Печенкина, а теперь вон как забегали и квартиру отыскали быстренько! Нет, сколько раз я убеждался: добрые дела надо делать вовремя!

Придвинул к себе бумаги, взглянул на утреннюю сводку. Три стройные колонки цифр: полугодовой, месячный планы и план текущих десяти месяцев. Два цеха насторожили меня: картонный и беленой целлюлозы — там было всего восемьдесят два и восемьдесят шесть процентов. Придется побеспокоить главного специалиста по авралам. Я потянулся было к трубке телефона, напрямую соединявшего меня с Черепановым, но передумал. Что-то не готов я к разговору, хотя и дел всего-то — дать указание, чтобы он принял под жесткий контроль два отстающих цеха. Можно, конечно, вопрос поставить и по-другому: как он допустил, что весь месяц раскачивались и только в последнюю неделю принялись наверстывать план, но это разговор особый, а пока надо на ходу спасать дело. Здесь Вадим — мастак, виртуоз, надо отдать ему должное. Он любит, как сам говорит в таких случаях, ставить вопрос ребром. Древесно-подготовительный цех задерживает пиловочник? «Старик, где сырье? Не знаю, не знаю, с лесобиржи мы спросим особо, ну, а ты тоже ушами не хлопай: хочешь жить — умей крутиться!» Нет вагонов для отгрузки? «Алло! Начальник станции? Почему саботажем занимаетесь?»

Черепанов шутит и угрожает, травит по ходу дела анекдоты, которых знает великое множество, и с канительным, нудным делом, когда все должно было бы держаться на нервах, на крике, справляется весело и небрежно. При этом очень точно натягивает именно те сто один — сто два процента, которые нам нужны. Если бы месяц состоял из нескольких авральных дней, как было бы прекрасно!

Помедлил немного, потом решительно снял трубку:

— Вадим? Загляни!

Внимательно посмотрел на Черепанова. Почему-то показалось, будто он виновато отвел от меня глаза — всего на несколько секунд, но и этого было достаточно, чтобы я задумался. Может, почувствовал раскаяние? Только в чем? В том, что «подключил» Федотова? Или есть за ним еще что-то, о чем я не знаю и не догадываюсь?

— Какие у тебя планы?

— На месяц? На год? Или на всю жизнь?

— Нет, на сегодняшний день. Вернее, на ближайшие несколько часов.

— Да вот, «телегу» прислали. В фанерном цехе что-то с вентиляцией не в порядке. Пойду разберусь.

— Дай-ка мне. — Я протянул руку за телефонограммой. — А ты лучше двумя этими цехами займись, — показал я сводку. — Опять придется авралить.

Вадим ленивым движением приподнялся с кресла.

— Я свободен?

— Подожди.

Не знаю, что толкнуло меня, заставило остановить его. Надежда еще раз выяснить наши отношения по-доброму, без публичных исповедей и обвинений? Все-таки не чужие мы люди, сколько лет бок о бок, неужели не сможем договориться друг с другом?

— Вадим, ответь мне, пожалуйста, — я начал говорить медленно, тщательно подбирая слова: — Только давай договоримся: ответь честно, как на духу, а если не можешь или не хочешь, лучше не отвечай вообще.