Больная жила на первом этаже. Перед дверью висела табличка, кому из жильцов сколько раз звонить, но Сергей Иванович не стал вникать в эту хитрую механику, а нажал кнопку как всегда — два длинных требовательных звонка. Открыли сразу же, словно кто-то специально караулил момент, когда позвонят. Девушка лет двадцати, лица ее Сергей Иванович при тусклом свете лампочки не сумел рассмотреть, взяла его за рукав и настойчиво потянула:

— Пойдемте, пойдемте, разденетесь у меня в комнате!

Зоя на ходу стянула свою шинель и теперь оглядывалась, куда бы ее повесить. Девушка показала на причудливые металлические крючки у двери, изображающие если не самого Мефистофеля, то, по крайней мере, каких-то чертей или дьяволят. Пока Зоя с интересом изучала служителей преисподней, Сергей Иванович поискал, куда бы сесть, — остановился на кресле с высокими ножками; у другого кресла, как и у дивана, ножки были зачем-то подпилены, — и еще раз взглянул на листочек вызова: «Сердечные боли, слабость, головокружение».

В комнате, при ярком свете он рассмотрел девушку получше. Здесь она показалась ему значительно старше — ей было за тридцать, хотя стремилась выглядеть на двадцать с небольшим. Есть такой тип — вечно молодой девушки, ну, а косметика всегда помогает скрыть возраст, придает ему неопределенность. Искусственная блондинка, глаза сильно подведены — она показалась Воронину удивительно похожей на кого-то из его знакомых, он принялся мучительно припоминать, на кого именно.

Подсчитал пульс — 82 удара, прерывистый, слабого наполнения.

— Что с вами? — спросил он девушку.

Та вместо ответа показала рукой на грудь, вздохнула:

— Мне кажется, оно перестает биться. Остановится, потом снова начинает работать.

— Так, — бодрым голосом произнес Сергей Иванович («Если бы сердце останавливалось, мы не беседовали бы сейчас»). — Так, а что еще?

— И еще у меня слабость, руки и ноги холодные, и голова кружится.

Сергей Иванович измерил давление: все верно — пониженное, 105 на 70. Потом послушал девушку: аритмия, конечно, есть, но незначительная, не настолько, чтобы тревожиться.

— Сердце у вас как мотор, — жизнерадостным голосом сказал он. — Правда, не к «ТУ-144», этого я не гарантирую, но «ИЛ-18» вполне потянет. Верно?

Девушка недоверчиво улыбнулась, ответила:

— Вы знаете, мне уже лучше. Как только вы приехали, я сразу почувствовала, что мне лучше.

Но он и сам обратил внимание на переменчивость ее состояний: за какие-нибудь пять минут, пока он был здесь, настроение у девушки изменилось. «Скорее всего, — подумал он, — вегетативный невроз, ну, и плюс небольшая гипотония».

— И часто так с вами случается?

— Часто? — машинально переспросила она. — Нет, не очень, то есть да, часто, очень часто.

— Ну, скажем, сколько раз в неделю или в месяц?

— Несколько раз в месяц, нет, точнее, в неделю, да, да, три-четыре раза в неделю. Только я не всегда вызываю врача, иногда сама лечусь, грелки кладу на сердце, под ноги, лекарство принимаю, и к утру проходит.

Воронин обратил внимание, как нервно потирает девушка руки, беспокойно оглядывает комнату, словно ищет что-то, и еще раз подумал: «Ну конечно, невроз».

Он поинтересовался у девушки, хороший ли у нее сон, быстро ли она засыпает, и попросил Зою сделать укол димедрола.

Взглянул на часы — пятнадцать минут восьмого. Слава богу, уже окончательно стемнело, за окном четко выделялся фонарь, его раскачивал ветер, и пятнышко света отклонялось то вправо, то влево. Воронин больше всего не любил дневные вызовы. Особенно зимой. Уже часа в четыре квартира погружалась в серенький тоскливый полусумрак: за окнами начинало темнеть, но включать свет было еще рано. Эти затяжные переходные часы ото дня к вечеру почему-то всегда действовали на него угнетающе. Очертания предметов при таком освещении были расплывчатыми, комнаты походили одна на другую. И вызывали «скорую» в основном люди пожилые, хроники. Вызывали или через соседей, или чаще всего сами. Требовали они не только помощи: больше, чем лекарств или уколов, добивались они внимания, участливости, доверительных признаний и длительных бесед. На все это времени не было, да и только ли во времени дело: что скажешь сердечнику с двумя инфарктами — поменьше волноваться, больше бывать на свежем воздухе?..

Вечером все менялось. Семья собирается после работы, в комнатах ярко горит свет, приглушенно говорит телевизор, на кухне готовят ужин. Словом, если сравнивать и выбирать, то Воронину больше нравились дежурства, в которых были вечерние часы. Зоя предпочитала дневные дежурства: у нее не пропадал вечер, а вместе с ним — свидание; и только Егорычу было безразлично, какая выпадала смена.

— Ну что, легче стало? — спросил Воронин у девушки после того, как Зоя сделала укол.

Та молча кивнула головой.

— Вы одна живете?

Девушка вместо ответа растерянно развела руками. Вопрос вполне можно было бы и не задавать. Достаточно было взглянуть на комнату: здесь все выглядело красиво, аккуратно — и декоративные свечи на журнальном столике, и сувениры-безделушки на книжных полках, но в старательном, чрезмерном порядке чувствовалось что-то старушечье.

Воронину почему-то стало жаль девушку. «Кажется, и неглупая она, и мордашка ничего, а вот никому не приглянулась. Или была замужем и развелась… нет, непохоже, какая-то она скованная. Да, одной жить — не мед, совсем не мед».

Девушка продолжала смотреть на Воронина жалобными глазами.

— Вот вы уедете сейчас, а мне опять станет хуже.

— Ну, милая, надо держать себя в руках. Помните, что вы совершенно здоровы, хоть в космос вас запускай. Только слишком мнительны. А внушить себе можно все что угодно.

— А вы еще раз не измерите давление?

Воронин стал понемногу раздражаться:

— Давление у вас почти нормальное. Выпейте чашку крепкого кофе — и все будет в порядке.

— Я и так за день по три-четыре чашки пью. И на работе, и дома. Может, у меня от этого сердцебиение? А что мне принимать, если опять начнутся перебои?

Воронин не успел ничего ответить, а девушка уже сняла с полки огромную коробку из-под печенья, открыла ее. В коробке были лекарства. Пузырьки и ампулы, таблетки — в картонной, пластиковой упаковке — целая аптека. Воронин наугад взял одну коробочку: «Седуксен». Поворошил еще: «Раунатин» — он-то ей зачем, при ее пониженном давлении?

— Вашими лекарствами весь дом вылечить можно. И это все вы принимаете?

— Когда как. Я уже научилась определять, что мне нужно.

«Вот-вот, — подумал Воронин, — вполне можно закрывать мединституты. Все поднаторели в самолечении, глотают таблетки горстями». А вслух, уже серьезно, сказал:

— Ими мышей травить хорошо, а вы молодая, здоровая женщина. Вам нужно играть в теннис или ходить в бассейн, плавать брассом. Верно я говорю? — спросил он Зою.

Зоя, все еще продолжая на него сердиться, что-то проворчала в ответ.

— Понимаете, — принялась объяснять девушка, — у меня профессия такая, нервная. Я работаю переводчицей в издательстве, а у нас получается так, что все рукописи сдаются в набор срочно, в пожарном порядке, и вечно аврал, суета. Поневоле приходится нервничать.

— Ну, а вы старайтесь держать себя в руках. Это только от вас зависит.

Он вспомнил вдруг, на кого так похожа девушка. «Наташа!» Недавно стали выпускать туалетное мыло «Наташа» в яркой упаковке — там была именно такая золотоволосая девушка со стандартно миловидной мордашкой.

У двери Сергей Иванович обратил внимание на блюдце с водой — в нем плавали какие-то крошки.

— Вот видите, — сказал он на прощанье, — у вас и кошка есть. Вдвоем все-таки веселее.

Девушка почему-то смутилась. Помедлила с ответом, потом пояснила:

— Это против тараканов. Я боюсь, что тараканы от соседей переползут ко мне, и приготовила для них яд.

— Ну и как?

— Вы не поняли. Тараканов пока нет, это я на всякий случай, заранее, если они заведутся.

«Да, — подумал Воронин, — мнительности ее не позавидуешь». Он поспешно простился и через полутемный коридор стал пробираться к выходу.