Фомин осуществил за эти дни еще одну акцию, свозив Кисляка на Ленинский проспект. Вадим Петрович, не выходя из машины, объяснил, где видел Юрьева с девушкой. Перед этим он вспомнил, что однажды племянник разговаривал по телефону с какой-то Олей.
Дом, указанный Кисляком, был громадный, больше трехсот квартир, и определить всех Оль, живущих в нем, тоже было не просто. К тому же совсем не обязательно девушка, выходившая из этого дома с «Пророком», должна была жить здесь. Но все же Фомин поручил старшему лейтенанту Брусиловскому попытаться установить все, что удастся…
Сам же майор готовился к встрече с еще одним человеком, который, по расчетам Михайлова, мог сыграть немаловажную роль в поисках разорванного пока звена цепи, тянувшейся к Готье. Что Готье и был для Кисляка тем самым Антоном Васильевичем, сомнений у него не вызывало. На фотографии Кисляк сразу же узнал своего шефа.
«Попов по натуре не Меленхевич», — отметил для себя Фомин после доклада товарища, выезжавшего на арест Попова. Он знал, что Попов с самого начала вел себя очень спокойно. При обыске его дома ничего компрометирующего не обнаружили. Никаких улик.
За всю дорогу в Москву он не пытался сам начать разговор. И обращался к сопровождающим лишь с самыми обыденными просьбами.
В кабинет Фомина он вошел смело, быстро огляделся и, приняв обиженный вид, устремил глаза куда-то в пространство.
«Что это, игра или действительно полное безразличие к своей судьбе?» — подумал Фомин. Выдвинул ящик, достал из него трубку и табак, изъятые у Попова накануне вечером, и пододвинул все к краю стола:
— Можете курить.
Попов неторопливо набил трубку и, лишь поднеся к ней спичку, на какой-то миг поднял глаза. Фомин ждал этого взгляда и внутренне был потрясен его пронзительной остротой и уверенностью. Движения Попова были точны и спокойны. Майор почувствовал, что перед ним сидел актер, актер незаурядный, опытный, с хорошо отработанной техникой поведения.
— Будете рассказывать сами или предпочитаете отвечать на вопросы? — начал Фомин.
— Вы угадали, отвечать на вопросы как-то сподручнее, — голос Попова был низкий, глуховатый, речь медленна.
— Пусть будет так, — Фомин пододвинул к себе бланк протокола допроса. — Прошу: фамилия, имя, отчество, год рождения…
— Попов Николай Васильевич, 1912 года, родился в Ростове, три месяца назад вышел на пенсию и поселился у своего тестя в Приморске. До отъезда жил в Лыково, работал в потребсоюзе. Все. Остальное легко проверить. Документы мои у вас.
— Фамилия Горбачев вам что-нибудь говорит?
Попов помедлил с ответом, но по лицу его ничего нельзя было прочесть.
— Нет, не припоминаю, — сказал Попов.
— Хорошо, так и запишем. Расскажите, пожалуйста, о своей службе в Советской Армии.
— Вот, значит, о чем вспомнили. Всю жизнь прожил, не вспоминали плохим, а тут… Служба как служба. До конца сорок четвертого мотался по разным частям. В военкомате, наверное, все про меня известно, а сам сейчас всего и не назову. Потом служил в транспортно-ремонтном батальоне. Из него уволился в сорок пятом. Проверяйте. Мы тогда стояли в Германии в городе Ванцлебен. Что еще? В плену и окружении не был. Все.
— Проверим, непременно проверим. Еще один вопрос. Вам знаком Кисляк Вадим Петрович?
— В числе моих знакомых такого нет. Не исключено, конечно, что когда-нибудь и сталкивался с таким человеком где-нибудь на работе.
— Вы ведь знаете, Попов, за что арестованы? Пораскиньте умом.
— Твердо уверен, что произошла ошибка, гражданин, как вас там величать…
Попов в упор смотрел на Фомина, словно желая проверить, какое впечатление произвел на следователя его спокойный ответ.
— Тогда все. Поговорим еще позже. — Фомин прочитал и дал подписать арестованному протокол. Дважды перечитав листы допроса, Попов размашисто расписался.
— Прикажите выдать мне табак, товарищ начальник, — попросил он, возвращая протокол. — Впрочем, по кино знаю, так вас не принято называть, если уж я за решеткой. Гражданин начальник, стало быть. Так?
— Так. В процессе предварительного заключения вам будут выданы сигареты. А трубочку, — Фомин помедлил, — будете курить вот так при наших встречах. Идите, Попов, — он вызвал конвоира.
Был обеденный час, Фомин собрался уже идти в столовую, когда позвонил Михайлов.
— Сергей Евгеньевич, быстро ко мне. Вы были заняты с Поповым, а Брусиловский позвонил мне. Сейчас приедет. Есть какая-то зацепка…
— Остались без обеда, — встретил его полковник. — Садитесь и пейте чай с бутербродами.
— Да ничего, Юрий Михайлович, нам не привыкать.
— Привычка эта не от веселой жизни, — улыбнулся Михайлов и стал с таким аппетитом уплетать хлеб с ветчиной, прихлебывая крепким чаем из стакана, в котором кружилось золотое колесико лимона, что Фомин почувствовал, как у него слюнки потекли.
— Ну, чего скромничаешь, Сергей, сейчас же следуй моему примеру. А ветчина свежая.
Фомин мотнул головой, придвинул к себе стакан стынущего уже чая и мигом проглотил два бутерброда.
— Ну как движутся ваши занятия в области теологии? — спросил Михайлов. — Много ли познали в учении проповедников этой «Славянской миссии»?
— Мишин, по-моему, ушел в этом дальше меня. Последний раз, когда вместе занимались, вел себя со мной чуть ли не наставником. У меня очень со временем туго…
— Оправдываешься? Просто Мишин старательнее. И чем же он тебя поразил?
— Прочитал немецкого социолога Манхейма «Идеология и утопия», назвал блаженного Августина, христианского теолога V века, написавшего «Исповедь», листал какую-то книгу с названием «Левиафан».
— Смотри-ка, как ты все это запомнил. Только смолоду так, с первого раза, запоминается и еще, когда твой товарищ в чем-то тебя перещеголял… А вот и старший лейтенант.
Брусиловский нашел Ольгу, ту, которая могла быть связана с «Пророком». Старший лейтенант объяснил это счастливой случайностью, но Михайлов сказал, что в их работе счастье, как жар-птицу, ловит только старательный сотрудник. Активность, целенаправленный поиск — вот что дает нужный результат.
Брусиловский начал по домовой книге изучать всех Ольг. Отсортировал по возрасту. Из пяти две жили в отдельных квартирах. Решил сначала установить их. Выяснил, что одна Ольга — геолог и находится в экспедиции.
По времени, когда Кисляк встретил «Пророка» в паре с девушкой, она в Москве быть не могла. Оставалась еще Ольга Локшина, разведенная, научный сотрудник одного из проектных институтов текстильной промышленности. Когда вся эта исследовательская работа была проделана, Брусиловский встретился с дворником Пелагеей Тихоновной Титовой. И разговор с ней неожиданно дал массу важной информации.
Пелагея Тихоновна хорошо знала Ольгу Локшину и очень тепло о ней отзывалась. Уезжая отдыхать куда-то на юг, та принесла ей горшочки с цветами, чтобы не завяли. Уехала она с молодым человеком в такси. Его Титова видела во дворе и раньше. Тогда Брусиловский показал дворничихе фоторобот. Та внимательно пригляделась и заявила, что похож на Ольгиного кавалера. Брусиловский спросил, известно ли, когда Локшина вернется? Дворничиха сказала, что шестнадцатого, стало быть, сегодня вечером.
— Сегодня, — Михайлов встал. — Рассчитывать только на слова этой Пелагеи Тихоновны мы, конечно, не можем. И на то, что она опознала в фотороботе жениха Локшиной, тоже. Необходимы еще какие-то веские факты. Ведь мы сами знаем «Пророка» только по этой картинке, и даже, встретив его на улице, не точно сможем сказать: «Он». И все же отказаться от встречи с этим женихом Локшиной, я думаю, нельзя. Хотя бы для того, чтобы освободиться от сомнений. Умрут сомнения — родится уверенность.
— Можно дождаться, когда Ольга вернется. Может быть, опять встретится с ним, и тогда… — начал было Брусиловский.
— Вы предлагаете установить за Локшиной наблюдение? — спросил Михайлов. — А если они больше никогда не встретятся?
— Если и в самом деле это ее жених, то он может встретить Ольгу с поезда, с самолета, — сказал Фомин. — Кстати, они ведь могли и отдыхать вместе. Тогда, как галантный кавалер, этот жених должен ее проводить домой.
