— Ты хотела бы, чтобы у нас был еще один ребенок? — вдруг донеслось до меня.
Неужели он мог сомневаться в этом? Неужели не чувствовал, что для меня было бы величайшим счастьем носить под сердцем его детей...
Я крепче прижалась к Велико, а он продолжал шептать еще что-то. Я и не пыталась разобрать его слова: чуть загадочные и неповторимо своеобразные — они принадлежали только ему и мне.
Потом он расслабился и тут же заснул.
Я чувствовала себя безмерно счастливой. Расстегнула пуговицу на воротнике его рубашки, чтобы ему легче было дышать, и потерлась щекой о его щеку.
В те мгновения мне казалось, что весь мир принадлежит мне, ведь он рядом... Так бывало и раньше, когда мы еще не были мужем и женой. Примчится он на лошади, а потом ляжет на траву, положит голову мне на колени и скажет: «Прошу тебя, не сердись! Только десять минут...» И заснет. Прижимая его голову к груди и предаваясь мечтам, я думала, что могла бы вот так провести всю свою жизнь.
Просыпался он точно на десятой минуте. Сначала долго смотрел на меня, потом рукой ощупывал мое лицо, одежду, словно хотел убедиться, что я действительно рядом и не сержусь на него за эти десять минут, отданные сну.
Если бы моей тете довелось понять силу той духовной связи, которая существовала между нами, она не стала бы возлагать на меня никаких надежд. Я ногтями впилась бы в лицо каждому, кто попытался бы отнять секунду его отдыха, не говоря уже...
Велико проснулся и зажмурился от яркого света лампы. Он выглядел усталым, но на его лице блуждала улыбка.
Прижавшись ко мне, он заглянул в мои глаза.
— Останься до утра, — попросила я, хотя сама уже застегивала пуговицу на его воротнике, невольно подсчитывая, сколько минут в эту ночь нам осталось провести вместе.
— У меня сейчас весьма сложное положение. Драган снова занялся мной, но на сей раз он, кажется, прав... Если бы на его месте оказался я, то...
— Что ты хочешь этим сказать?
— У меня к тебе одна просьба. Доберись до Венеты. Внуши ей, чтобы она сохраняла спокойствие. Нам случалось усмирять людей и более необузданных, чем Драган. В нем взыграло его крестьянское честолюбие. Но и его можно сломить, если ответить ему тем же. Венета — жена Павла и останется ею!
— Непременно проберусь к ней.
— И вот что еще... Мы с тобой оба сильные, когда идем в ногу, но становимся слабыми и беспомощными, когда кто-нибудь из нас не держит шаг. Теперь сама и решай! Нас свела сама жизнь, и в этом заключается чарующая сила наших взаимоотношений. Хочу, чтобы и на этот раз мы выстояли, хотя не обойдется без новых шрамов. Но у нас есть еще и Сильва, а это не так уж мало. Ну а теперь мне пора.
Он перекинул шинель через руку и вышел. Я знала, что он наденет ее на улице. Это тоже одна из его привычек. Я все еще ощущала тепло его рук, ласкающих меня...
На городской башне пробили часы — время перевалило за полночь.
Павел Дамянов. Я не поверил, когда медицинская сестра сообщила мне, что Драган без разрешения врачей забрал Венету из больницы. Сначала я подумал, что на этот необдуманный шаг его толкнули отцовские чувства. Будь я на его месте, я тоже забыл бы о своем самолюбии и обиде и сделал бы все возможное для своего ребенка, лишь бы увидеть его здоровым.
Люди могут болтать все, что им взбредет в голову. Но я хорошо знал Драгана и потому все еще лелеял надежду, что рано или поздно он все поймет и мы протянем друг другу руки.
Забрав одежду Венеты, оставшуюся в больнице, я отправился к ним домой. Вообразил себе, что Венета сначала встретит меня с укором, потом я прочту в ее взгляде мольбу увести ее с собой подальше от всего того, что опостылело ей, как опостылела и больничная палата.
Квартира Драгана находилась на втором этаже старого дома, принадлежавшего какому-то ремесленнику. В небольшом дворе росли деревья, ветви которых согнулись под тяжестью снега; здесь я увидел совершенно растерянную мать Венеты. Заметив меня, она остановилась на дорожке, дожидаясь, когда я подойду.
— Вы забыли в больнице кое-какую одежду Венеты. Венета наверху?
Она не ответила мне и даже не протянула руку, чтобы взять пакет.
— Скоро я найду квартиру, и мы не будем вам в тягость. У меня к вам только одна просьба: позаботиться о ней, пока она не окрепла. Ведь вы же мать...
— Ты погубил нас! — почти беззвучно прошептала она.
— Мама, теперь не время для подобного разговора, — все так же миролюбиво продолжал я. — Жизнь Венеты все еще в опасности. Главное, чтобы она поправилась, а все остальное не стоит выеденного яйца.
Женщина расплакалась, и мне стало ее жаль. Я обнял ее и попытался отвести в дом, но она оттолкнула мою руку и прислонилась к стволу яблони.
— Лучше уходи! Вы с Драганом никогда не поймете друг друга. Раз уж он выкинул тебя из своего сердца, возврата быть не может. Вы росли под его крылом, и вдруг какая-то пропащая женщина все испортила? Вы так его огорчили. Сколько страданий он перенес тогда из-за вас! И в верхах его ругали... А теперь ты хочешь, чтобы он принял тебя и отдал тебе своего ребенка.
— А вы что думаете по этому поводу? — спросил я.
— Я — это все равно что он. За тридцать лет я ни разу не посмела ему перечить, а ты хочешь, чтобы я теперь пошла против него? Уходи, добром тебя прошу, уходи. Хватит с нас и того, что ты нас опозорил.
Я не мог но уважать ее седины и ее откровенность. Я смотрел на нее, и мне показалось, что она стала ниже ростом. Оставив пакет с одеждой Венеты у ее ног, я ушел.
— Передайте Драгану, что вечером я приду. И пусть он не прячется. Хочу поговорить с ним как мужчина с мужчиной. А вы ни в чем не виноваты! — крикнул я, на миг задержавшись у калитки.
Не успел я выйти на улицу, как до меня донеслись ее рыдания. Она прижала пакет с одеждой к груди и нетвердым шагом направилась к дому.
Велико я не застал, но перед зданием штаба меня дожидался унтер-офицер Марков. Мне нравился этот парень — выходец из Габрово. На вчерашнем собрании он никому не дал спуску. Подошел к Дишлиеву и спросил его, знакомо ли ему чувство любви к людям. Все ждали, что Дишлиев взорвется, но тот лишь отступил на шаг-другой и произнес:
— Не будем говорить об этом. Нам предстоит много дней провести вместе, вот тогда все и выяснится. У нас теперь есть командир батальона, а это самое важное. Нелегко человеку, служившему только в стройбатах, привыкнуть к погонам командира, к новым обязанностям. Я понял, что можно и нужно разговаривать с людьми совсем по-другому.
Присутствующие на собрании затихли, а Марков стоял и с остервенением крутил пуговицу на шинели, словно хотел ее оторвать.
— Простите, товарищ подпоручик, — после паузы произнес он. — Я просто так спросил. Каждый должен знать свое место...
Все вздохнули с облегчением. Я временно назначил Маркова командиром взвода. Вечером, зайдя к ребятам, я сказал:
— Пусть каждый занимается своим делом. Армии без командиров никогда еще не бывало. Если я погибну, мое место займет ефрейтор Ганчев. Если погибнет и он, то вас поведет в бой тот, кто первым поднимется в атаку. Важно иметь сердце. Все остальное приложится.
Вот теперь Марков ждал меня. Он подготовил крытый сеновал для размещения батальона и хотел, чтобы я предварительно осмотрел его. Унтер-офицер старался ничего не упустить из виду, но говорил он лишь тогда, когда считал это необходимым.
— Поймали ли тех, кто бежал сегодня ночью?.. — неожиданно спросил Марков. — Весь батальон взволнован этим происшествием...
— Поистине страшно, Марков, когда человек обманется в ком-нибудь, — попытался я уйти от прямого ответа на его вопрос.
— А каково командиру полка?
— Ему, безусловно, сейчас особенно трудно.
Марков ни о чем больше не спросил, но я невольно обратил внимание на то, что он потом никак не мог идти со мной в ногу. Он часто спотыкался, а на висках у него обозначились голубоватые вены.
