Д.П.: Видимо, бедный юноша подсознательно стремится завершить дело, которое не смог закончить его отец – угомонить мать.

К.Ш.: Такова миссия мужчины. Это миссия «героя» – ему необходимо приобрести полную власть над сидящими в женщине «титанами». Он женится на избраннице и вторгается в её девственное пространство. Там, естественно, живут «титаны». Но они не могут самоорганизоваться, им надо дать смысл, цель, программу. «Титанами» надо овладеть и направить их энергию в нужное русло – на развитие. Женское пространство – это резервуар «титанической» неорганизованной энергии, которое томится, желая стать матерью. Оно ждет своего «героя», чтобы дать ему всё необходимое для выполнения его миссии. Когда происходит зачатие, этот океан бушующей энергии превращается в целостный организм. Женщина становится матерью, и её внутренняя энергия организуется для развития плода.

Зачатие – это и есть соединение цели и программы «героя» с энергией «титанов». В этом соединении рождается новый человеческий порядок – эмбрион. С этого момента мать запрограммирована им, и вся её «титаническая» внутренняя энергия подчинена одной цели – поддержанию и развитию этого порядка. Беременная женщина – это и есть прекрасно организованный «героем» космос.

Во всех героических мифах неизменно действует некий «герой», усмиряющий своевольное «женское», «титаническое» начало. Своеобразным социальным уроком на эту тему выступил миф об амазонках, которых неоднократно побеждали античные герои – Геракл, Тесей и другие.

Смена в греческой мифологии хтонической эпохи героической – не что иное как отражение изменений, произошедших в мировоззрении греков. Матриархальный дискурс у них сменяется патриархальным. Мифы героической эпохи не только отражают ключевую роль мужчины в рождении детей. В своём пределе они говорят об осознании греками необходимости повсеместной организации, и подчеркивают важнейшее значение некоего условного «отца» в зарождении любого материального порядка.

К.Ш.: Однако, греческая мифология героической эпохи, утверждая патриархат как принцип космического порядка, оказывается в смысловом тупике, из которого отчаянно, но безрезультатно пытается вырваться. Всё дело в процедуре хтонического обнуления. Трюк Зевса с потерей пупка выглядит подозрительно и не вызывает доверия. Этот миф логически соответствует одной известной истории из жизни барона Мюнхгаузена. Как следует из этого рассказа, Мюнхгаузен однажды угодил в болото и стал тонуть. Однако барон не растерялся. Он схватился рукой за волосы и ловко вытащил себя на сушу, причём вместе с конём. Над рассказом барона все смеялись – ему не верили. Ведь опыт и здравый смысл подсказывают: для того, чтобы проделывать такие штуки, нужно иметь ещё одну, независимую от болота точку опоры.

В действиях Зевса была нарушена та же логика. Родившийся в «космическом болоте» и имеющий хтоническое происхождение Зевс вдруг овладевает этим «болотом» и создаёт из него прекрасный олимпийский космос. Как он стал героем? Освободиться от хтонизма он мог только в том случае, если бы имел принципиально иную, некосмическую точку опоры. Но основная греческая реальность в том, что кроме Космоса ничего больше нет[24]. А значит нет и никакой другой точки опоры, которая бы могла находиться вне Космоса, и на которую мог бы опереться в своих преобразованиях Зевс. Космос «рождает» всех и вся. А т. к. «рождает» всегда мать, то Космос логически является «женским» началом. То, что в героический период стало Космосом, раньше, в хтонический, было «великой матерью», Хаосмосом.

Хаос и Космос – это одна и та же сущность, представленная в разных фазах и степенях своей организованности. Всё существующее есть её порождение, в том числе и сам Зевс. В результате хитрой операции ему удалось стать «мужем» и главой «олимпийской семьи», но он логически не может стать её «отцом». Если не существует «мужского», как принципиально иного, внешнего по отношению к «женскому» Космосу, но равновеликого ему, начала, то тогда «мужское» есть всего лишь производное от «женского». Оно несвободно и зависимо от него. А значит «мужское» не является «отцовским».

«Великая мать» греков есть мать – одиночка. Налицо акт самозарождения. Т. е. при декларируемом патриархате олимпийской религии, на более глубинном уровне там, по сути, безраздельно царствует ментальный матриархат. В греческой мифологии этот вопрос так и не был решён. Его решает греческая философия.

К.Ш.: Не решив главной, патриархальной задачи – обнаружения свободного «отца» – «наивная мифология гибнет и переходит в натурфилософию, продолжая, однако, играть огромную служебную роль»[25]. Действительно, некоторое время мифология всё ещё продолжает доминировать, но подспудно, в глубинах греческого сознания на лидирующую позицию выходит разум, который уже на новом уровне продолжает развивать наметившуюся патриархальную тенденцию. Начинается поиск невидимых структур, лежащих в основании Космоса.

Всё началось с Парменида и Пифагора. Однако настоящее трансцендирование «отца», как субъекта действия и независимой от «матери» субстанции, связано с именем Сократа. Олимпийскому Космосу с порождёнными им богами он противопоставляет некое начало, которое принципиально внекосмично, и в то же время оно находится внутри человека. Это – разум, мышление.

Здесь задана одна из главнейших тем всей дальнейшей европейской философии – тема свободы человека. Свободы от материи, от Космоса, от хтонических энергий, от причин и следствий, от закона, от судьбы, от наследственности. Это свобода от необходимости: «абсолютной необходимостью является лишь необходимость нашей свободы»[26].

Сократ впервые выделяет сверхприродное, внекосмическое начало как некую умопостигаемую истину, которую «нельзя отбросить, не запутавшись в противоречиях»[27]. Это цель или смысл. Это начало не имеет никаких причин. Наоборот – оно первично по отношению к ним, и само вызывает эти самые причины. И если причины можно эмпирически зафиксировать, т. к. они материальны, то цель, вызывающая их, невидима, её можно только мыслить: «знание смысла принципиально не достижимо методами фисиологии, которая оперировала понятиями причины, необходимости и судьбы. Это особое, неотчуждаемое от своего носителя – человека – знание цели»[28]. Цель, смысл имеет принципиально иную природу. Как активное, чисто «отцовское» начало, оно преобразует материю, запуская все материальные процессы. Утверждается новый, патриархальный, принцип – телеология.

Говоря языком мифологии, разум – это «герой». Но путь этого «героя» принципиально отличен от пути Зевса. Зевс порождён хтоническими энергиями. Он изначально космичен. Зевс – оборотень: раньше он был титаном, а потом превратился в героя. Разум же не порождён Космосом, в нём вовсе нет «титанического» начала. Он никогда не был «титаном», он – принципиально «другой». Он пришёл «сверху», из «надлунного» мира. Это «герой» подлинный, изначальный, врождённый, «герой» не «по заслугам», а «по происхождению». Это «мужчина», который не был рождён. У него нет «матери», а значит и никогда не было «пупка», он – действительно «звёздный мальчик».

Именно разум является «тем самым Мюнхгаузеном», который, угодив в «космическое болото», способен не только сам из него выбраться, но и вытащить из него «коня» – собственную чувственность. Более того, он способен это «болото» всколыхнуть, осушить и трансформировать по своему проекту.

А.Н.: Вообще – то Бертран Рассел считал, что всё началось с Пифагора. Он открыл существование за материальными объектами неких невидимых, интеллигибельных математических структур, которые руководят материальными вещами: «Я не знаю другого человека, который был бы столь влиятельным в области мышления, как Пифагор. Я говорю так потому, что кажущееся платонизмом оказывается при ближайшем анализе в сущности пифагореизмом. С Пифагора начинается вся концепция вечного мира, доступного интеллекту и недоступного чувствам»[29].