Хавкин вышел после проповеди с чувством своей вины перед руководителем кружка за отнятое время и твердым убеждением, что убивать он все-таки не будет. Никого. Никогда.
И все же недоброго чувства от разговора не осталось. Наоборот, именно Павел Степанович с холодной ясностью его мышления нужен был сегодня Владимиру более, чем кто-нибудь другой. Только он со своей железной логикой и стальным спокойствием может подсказать, что делать бывшему студенту: стать ли революционером-профессионалом, чтобы еще глубже погрузиться в дела партии, или продолжать борьбу за возможность учиться. Впрочем, учиться едва ли придется. Заявление в Петербургский университет послано еще месяц назад, но ответа от столичного ректора нет и, скорее всего, не будет. Вчера в газетах даже личный приказ государя на сей счет напечатан: студентов, однажды изгнанных из университета «за участие в тайных противозаконных обществах», впредь ни в какие другие университеты не принимать. Пусть уж Павел Степанович сам решает, что предпринять дальше.
Они не виделись уже два месяца: руководитель и неустойчивый, слишком склонный к самостоятельному мышлению член кружка студент Хавкин. После казни Стрельникова у Анненкова появился «хвост» - шпики следят за квартирой. Ходить к нему запрещено - «карантин». Остается сидеть здесь в кухмистерской и ждать: сюда-то уж Павел Степанович непременно заглянет. Но когда? Через час, через два? Владимир давно уже позавтракал и теперь от нечего делать разглядывал окружающих. За соседним столом оказался знакомый студент-старшекурсник с естественного факультета. Студент небрежно бросил прямо под стол связанную веревкой пачку книг и ушел за своим завтраком. Книги предназначались, очевидно, для сдачи в библиотеку или на продажу. Владимир взглянул на верхний переплет. Это была та самая работа о морских простейших, которую прошлой осенью велел ему прочитать профессор Мечников. Надо бы, да не удалось. Сначала помешал арест, потом стрельниковская история и, наконец, волнения в университете, окончившиеся для Хавкина крахом. А книжка, поди-ка, интересная. Случайно попавшийся на глаза переплет вдруг захватил мысли Владимира. Потянуло в лабораторию к увлекательному рассказчику - Илье Ильичу. «Мы с вами еще не такое откроем, - сказал Мечников в тот вечер, когда Владимир доложил ему об экспериментах с червями. - Это только начало». Ан вышло, что уже и конец. Тот, кто был, может быть, самым большим украшением и гордостью научной Одессы, ушел из университета.
Студент из-за соседнего стола вернулся с тарелками и, усевшись поудобнее, поставил ногу на книги. Пыльный ботинок закрыл переплет и заодно фамилию автора, которую Владимир не запомнил. Хотелось спросить об этом студента. Владимир даже привстал… и махнул рукой. Зачем? Все равно ему уже не читать ни этого, ни других научных сочинений.
Владимир не заметил, как Анненков вошел в кухмистерскую, как поздоровался с дежурным и подошел к столу. Он оторвался от своих мыслей только тогда, когда Павел Степанович подал ему руку и своим тихим мелодичным голосом поздоровался:
- Здравствуйте, Владимир! (На «вы» он обращался со всеми, объясняя это тем, что с детства, обучаясь у гувернера-англичанина, лучше русского знал английский, в котором, как известно, нет разделения на «ты» и «вы».)
- Привет! - Хавкин так и не сумел назвать товарища по имени.
- Нам давно следовало повидаться. Тем более, что вы развили за последние недели весьма бурную общественную деятельность.
Хавкин явственно услышал в голосе Анненкова неудовольствие. Павел Степанович намекал на злополучное письмо к ректору. Как член кружка Владимир не имел права подписывать его, не посоветовавшись с товарищами по партии. Это верно. Но связь с руководителем кружка была временно прервана, а подписывать надо было сразу. Да и нельзя было оставаться в стороне, когда решалась судьба учителя. Хотя, наверно, Мечников тоже не одобрил своих учеников, оставивших лаборатории и библиотеки ради, как он любит говорить, «сомнительных лавров политики». Ну что ж. Мы далеко не всё делаем только по велению здравого смысла. Пусть Павел Степанович выругает его за это, но только пусть даст добрый совет.
Они разговаривали вполголоса, но на всякий случай Хавкин оглянулся вокруг. Он заметил, что многие товарищи украдкой, с затаенной завистью поглядывают на их стол. Далеко не всем разрешается в публичном месте подходить к руководителю. Под огнем этих перекрестных взглядов Хавкин испытал то, что, видимо, испытывает младший, шагая по улице со своим сильным и знаменитым старшим братом. Это неравноправие не было ни обидным, ни огорчительным. Анненков - лучший из них, верный и талантливый сын «Народной воли». И все, кто знали о его близости с Исполнительным Комитетом «Народной воли», о его петербургском и харьковском революционном прошлом, гордились дружбой с красивым, изящным юношей, жившим сложной, двойной жизнью агента партии. Владимир тоже гордился. Но сегодня он к тому же и побаивался - побаивался предстоящего разговора. А разговор и впрямь начинался странно.
- Начнем с главного… Нет, благодарю, я уже завтракал. Скажите честно, Володя, деньги у вас есть?
Хавкин вспыхнул. Ему показалось, что вопрос услышала вся кухмистерская. В многодетной семье местечкового учителя Аарона Хавкина разговоры о деньгах считались непристойными. Отец больше всего боялся, чтобы окружающие не заметили его бедности. Усыпляя бдительность соседей, мачеха постоянно лицевала не только вицмундир главы семейства, но даже штанишки малышей. Этот ложный мещанский стыд, мешавший отцу спросить за свои уроки в частных домах достойную плату, теперь залил горячей краской лицо сына.
- Деньги… Да, конечно…
- Не выдумывайте, - строго бросил Анненков. И легким движением просунул между тарелок две синие бумажки. - Вот, возьмите. Больше у нас пока нет. Потом что-нибудь придумаем еще.
Он так и сказал: «у нас нет», давая понять, что деньги не принадлежат ему лично. И эти будто невзначай сказанные слова сразу изменили дело. Хавкин и сам из своих скудных достатков не раз вносил в кассу Красного Креста рубль-другой для товарищей, попавших в беду. Глупо стыдиться таких денег. Наоборот, товарищи вспомнили о нем - значит, считают своим, значит, верят. «Я никогда не брал в руки денег, которые не заработал, - любил повторять Аарон Хавкин. - Чей хлеб, того и песенки. Я не пел чужих песен». Это была его маленькая гордость. Но кто бы стал помогать бедняку учителю в трудную минуту? Богач Бродский, который о каждой своей подачке требовал объявлять публично в синагоге? Или ростовщик Валуйко - «деньги под залог ценностей. Гостиница «Франция», нумер пятый. От четырех до шести вечера»? Владимир со спокойным достоинством положил в карман две пятирублевые бумажки. Спасибо, товарищи. Он не останется в долгу. Мораль старого учителя из Бердянска ветшает. Отец едва ли понял бы, что такое солидарность единомышленников, дружба людей, ни разу в глаза не видавших друг друга. Новое поколение принесло в мир новые, неведомые прежде песни…
Вахтенный прервал их разговор. Он склонился к Анненкову и, показывая глазами на пожилого солдата, стоявшего с мешком возле кухни, шепотом спросил что-то. Солдат переминался с ноги на ногу и с видимым любопытством озирал людную шумную залу. В мешке у него лежали две большие кастрюли.
- Да, да, сколько сможете, - утвердительно кивнул Анненков. - И не жалейте.
Хавкин знал: солдат пришел из тюрьмы. Правление кухмистерской решило бесплатно посылать пищу политическим заключенным. Анненков - один из организаторов этой затеи. Теперь он молча глядел, как солдат завязывает в мешок тяжелые, доверху наполненные кастрюли. Мысли его, видимо невеселые, где-то далеко. Владимир замер. Нетрудно понять, какие картины проходят перед внутренним взором товарища. Кто хоть раз побывал на втором этаже казармы номер пять, предназначенной для политических, с окнами, замазанными известкой, где вечерами керосиновые лампы ставят лишь в коридоре возле малюсенького «волчка», так что свет почти не попадает внутрь, а по ночам непрерывно гремят засовы в камерах, откуда уводят на допрос товарищей, - тот никогда этого не забудет. О чем он думает? О тех, кому сейчас понесли обед? Среди них немало общих друзей. А может быть, в эту минуту Павел Степанович прозревает свое собственное будущее? Ведь всем им рано или поздно не миновать казенных харчей. Среди активных членов «Народной воли» редко кто больше двух лет подряд остается на свободе.
