…В 1952 году группа советских маляриологов получила Государственную премию. Профессор Исаев был в их числе. В Самаркандском областном архиве я нашел его лауреатское удостоверение и полдюжины других наградных документов. Изящно переплетенные книжечки эти напомнили мпе читанное однажды сочинение о великих людях. Автор, рассказывая о Майкле Фарадее, привел, между прочим, мнение этого гения о наградах. Отличия за научные заслуги должны быть такими, чтобы их не мог добиться никто другой. Обычно принятые награды, по словам Фарадея, «скорее принижают, чем возвышают человека, ибо содействуют тому, что его умственное превосходство исчезает в общественной повседневности».
Не знаю, все ли современные исследователи согласятся с точкой зрения, высказанной столетие с четвертью назад. Но в Самарканде я нашел наградной документ, который в известном смысле близок к идеалам великого физика. Этот диплом не одет в сафьян и не блистает полиграфическими красотами. Он не напечатан бездушным шрифтом пишущей машинки и даже не переписан от руки. Его не без изящества нарисовали на листе ватмана с помощью туши и кисточки. В дипломе медики Старой Бухары объявляют своему товарищу доктору Исаеву, что отныне считают его Героем Труда. Далее идет перечисление заслуг награжденного. Прочтите эти строки, они говорят не только о докторе Исаеве, но и об эпохе, в которую он жил.
«Вы обнаружили крупные специальные познания в области борьбы с малярией и другими тропическими заболеваниями, а также значительный талант организатора. Силой своего убеждения, бесспорностью своих доказательств, своей сознательной любовью к делу Вы пробудили, всколыхнули общество. Своей энергией и настойчивостью, твердой волей Вы сумели привлечь к борьбе с малярией все государственные и общественные силы. Вы сделали эту борьбу обязанностью каждого сознательного гражданина. В этом пробуждении активности массы, в этой самодеятельности ее Ваша инициатива, Ваше творчество, в этом Ваша колоссальная заслуга перед человечеством, в этом Ваша революционность…» 1 [1 Республиканский музей истории культуры и искусства Узбекской ССР. Фонд Исаева Л. М.].
Документ подписан 9 октября 1924 года. Думаю, что даже строгий Фарадей не возражал бы против такой награды ученому. Ведь диплом Героя Труда бухарские медики составили в единственном экземпляре, специально для доктора Исаева.
РАЗМЫШЛЕНИЕ О ПОЛОЖИТЕЛЬНОМ ГЕРОЕ
Разве можно найти… на страницах энциклопедий и монографий подтверждение того, что паразитологи - люди и ничто человеческое им не чуждо?
Не мудрствуя лукаво, не ведая ни жалости, ни гнева, я сделал попытку запечатлеть образы наших современников…
Л. М. Исаев
Надпись на фотоальбоме, подаренном
в 1960 году проф. Д. Н. Засухину
Не место порицать там, где нужно наблюдать и описывать.
Вильгельм Оствальд, из книги «Великие люди»
Впервые я услыхал об Исаеве весной сорок второго. Военно-медицинская академия, та самая, которую Леонид Михайлович окончил за тридцать лет до того, эвакуировалась из Ленинграда в Среднюю Азию.
По иронии судьбы, Самарканд - центр средневековой учености - снова превратился в цитадель науки и просвещения: летом 1942-го сюда съехалось семь академий, в том числе Академии художеств и сельскохозяйственных наук. Ученая и учащаяся публика жила в те годы крайне скудно. Мы, слушатели ВМА, изо дня в день получали в академической столовой одну и ту же затируху - нечто вроде жидкого горячего клейстера из воды и муки грубого помола. Спали в каких-то складских помещениях на двухэтажных нарах, долгое время даже без сенников. Не хватало учебников, аудиторий.
Но после ленинградской блокады, после трехсоткилометрового зимнего похода, который академия совершила по «Дороге жизни», после месяца, проведенного в промороженных «теплушках», нам, мальчишкам-первокурсникам, самаркандское житье казалось вполне сносным. Куда тяжелей приходилось нашим учителям. Цвет ленинградской профессуры, знаменитые медики и их семьи переживали в чужом городе все тяготы эвакуации, с очередями, теснотой и иными бедами разоренного военного быта.
Но находились, оказывается, в Самарканде ученые, которым жилось еще хуже. Как ни странно, это были местные жители, сотрудники института, где директорствовал Леонид Михайлович. Я услышал об их судьбе от Евгения Никаноровича Павловского. Генерал медицинской службы, академик, видный паразитолог Павловский с довоенных лет был знаком с нашей семьей. Теперь в эвакуации он время от времени приглашал меня к себе в гости для того, чтобы, попросту говоря, подкормить вечно голодного студента.
В одну из таких встреч Евгений Никанорович рассказал о «безумном Исаеве», который и сам бедствует, и сотрудников своих заморил. Не будучи доктором наук, директор местного института не имел никаких льгот и дополнительных «профессорских» пайков. Но больше всего академика Павловского, возмущало, что Исаев продолжает упорствовать: не хочет написать диссертацию или хотя бы краткий реферат с изложением итогов своей огромной научной работы. Я не помню уже сейчас, говорил ли Евгений Никанорович об Исаеве мне непосредственно или, скорее, рассказывал о нем кому-то третьему в моем присутствии. Запомнилась только суть дела да гневное недоумение Павловского по поводу того, что «человек пе желает себе добра».
Конец истории дошел до меня только через четверть века, когда осенью 1967 года я просматривал бумаги Леонида Михайловича в Самаркандском архиве. Этот «безумный Исаев» продолжал упорствовать до конца. Он так и остался бы просто врачом Исаевым, если бы профессора Военно-медицинской академии, которым наскучило препираться с упрямцем, не присудили ему ученую степень без защиты диссертации, просто по совокупности трудов. О перемене своей судьбы Исаев узнал из документа, который по сей день хранится в Самаркандском архиве. Клочок скверной бумаги содержит короткую, в три строки, выписку из протокола Ученого совета ВМА от 4 мая 1944 года.
Леонид Михайлович, как рассказывают, не придал бумажке никакого значения. Он даже не поблагодарил членов Ученого совета. Это, впрочем, никого не удивило: Исаев оставался Исаевым. В Москве ходатайство профессоров академии было удовлетворено. Пятидесятидевятилетний врач почти вопреки своей воле стал доктором медицинских наук и профессором кафедры «Тропические болезни».
Повстречать Исаева во время войны мне не довелось. Своего будущего литературного героя я увидел впервые только в середине 50-х годов. К тому времени я уже много слышал о нем, читал некоторые его работы и твердо решил, что напишу об Исаеве книгу.
Дело стояло лишь за тем, чтобы «поймать» героя: он вгечно где-то путешествовал. Глубокой осенью 1956 года меня наконец известили: Исаев в Москве, вернулся из КНР и будет выступать в одном из институтов. Зал был полон. Появление на сцене докладчика слушатели встретили одобрительным шумом и хлопками: все явно предвкушали занятное и острое зрелище. Леонид Михайлович не обманул доверия. Он наполнил деловой доклад такими интересными подробностями, говорил так увлеченно, что слушатели то и дело принимались аплодировать умелому лектору. Речь шла о служебной поездке, о помощи китайцам в борьбе с малярией. Очевидно, я был единственным в зале, кто плохо слушал доклад. Я волновался. Герой, конечно, хорош. Но как этот легендарный человек отнесется к моей затее писать о нем…
После выступления пробиться к Леониду Михайловичу удалось не сразу. Голос его долго звенел в толпе почитателей. Он был явно в ударе.
Наконец я приблизился и скороговоркой, боясь, что меня прервут, выпалил, что знаю его, что жажду написать о его работах, что готов в любое, удобное для него время приехать в Самарканд…
