Да, таково ее имя. Оно известно любому мальчишке в городе…

БУДНИ ПРОВИНЦИАЛА

Кто видит перед собой обширные научные задачи, которые он может выполнить, тому лучше быть вдали от больших городов.

Герман Г ельмгольц.

Из письма к Г. Герцу. 1888 год

В Средней Азии культивируют не хлопок, а воду. Ей обернуться хлопком и хлебом - пустяк… Большая вода - несчастье, и несчастье же - вода скудная.

Петр Павленко.

«Чувство воды». 1930 год

Мои друзья, в прошлом студенты-биологи, вспоминают, как в начале 50-х годов профессор 3. читал курс беспозвоночных г. Московском университете. Дойдя до уничтожения ришты в СССР, он сказал: «То была великая и вместе с тем трагическая победа. Покончив с риштой, Исаев покончил одновременно с собственной профессией. И, право, я не представляю, чем занимался потом этот замечательный паразитолог…»

Хорошо, что острый на язык Леонид Михайлович не слышал этих слов. Уж он-то «разъяснил» бы столичному коллеге, чем изо дня в день приходится заниматься паразитологу в Средней Азии. Мысленно уже слышу сухой резковатый смех Исаева, его саркастическое:

- Че-пу-ха! «Покончил с собственной профессией»… «Великая победа»… Ерунда какая! Бред! Никакой победы не было. Был точный эпидемиологический расчет. И только!

Можно не сомневаться. Исаев ответил бы своему оппоненту именно так - он не переносил, когда посторонние вмешивались в его личную жизнь. Да, личную. С паразитарными болезнями, с их возбудителями и переносчиками у Леонида Михайловича установились особые, я бы даже сказал, интимные отношения. Если, например, он предсказывал, что в каком-нибудь пустынном кишлаке из-за обилия больших песчанок скоро возникнет вспышка висцерального лейшманиоза, а потом узнавал, что вспышка состоялась, то радовался, как ребенок. В кишлак, конечно, немедленно снаряжался отряд для уничтожения переносчиков болезни, ученый делал все, чтобы помочь больным и оградить от заразы здоровых. Но с каким счастливым лицом он повторял при этом: «Я же предсказывал…»

Не зная исаевского характера, можно предположить, что борец с паразитами должен люто ненавидеть всю ту зримую и незримую нечисть, с которой ему приходится вести войну. На самом деле, подобно средневековому рыцарю или современному шахматпому гроссмейстеру, Исаев выказывал своему противнику по турниру высокое уважение. Я не слышал от него более лестных эпитетов, нежели те, которыми он одаривал циклопов, микрофиллярий и москитов. Часами мог говорить он об «изобретательной умнице» риштозной личинке, об удивительной маневренности циклопа, который совершает в воде такие фигуры высшего пилотажа, какие не снятся даже самым блистательным авиаторам. А «мудрое устройство» москита вызывало у профессора целые потоки восторженного красноречия. В одном из писем 1924 года, отправленном уже после того, как вокруг Бухары были уничтожены все места выплода малярийных комаров, Исаев сообщает, что для него найти личинку в окрестном водоеме - «праздник». Праздник, естественно, состоял в том, что вместо недавних миллионов в водоемах остались лишь считанные личинки, но встречи с уцелевшими паразитами действительно делали ученого счастливым. И, право, я не могу вспомнить, чтобы встреча с кем-нибудь из людей доставляла Леониду Михайловичу столько же удовольствия…

Исследование, повторяю, всегда было личным делом, гранью личной жизни профессора Исаева. Для окружающих эти отношения между ученым и наукой оборачивались порой совершенно неожиданно. Сохранился знаменательный диалог между директором Узбекистанского института и ленинградским профессором Догелем. Разговор состоялся в 1932 году на заседании Всесоюзного паразитологического общества. Исаев выступил с большим докладом о паразитических болезнях в Средней Азии. Говорил о малярии, возвратном тифе, лихорадке папатачи, о лейшманиозе и дизентерии. Его слушали крупнейшие специалисты, слушали с интересом, в прениях о докладе и докладчике было сказано много добрых слов. Удивило всех только одно, почему Леонид Михайлович не упомянул о самой блестящей своей работе - об уничтожении ришты. Спросил об этом член-корреспондент Академии наук профессор В. А. Догель.

- О риште я не говорил, потому что ее больше не существует, - спокойно ответил Исаев. - Сейчас это заболевание осталось только у экспериментальных собак.

- Поединок с риштой закончился? - переспросил Догель. Исаев повел плечами так, будто его одолевали пустяками.

- Этот поединок был довольно легким, - сказал он. - У нас была возможность учесть и изучить все элементы эпидемиологического порядка и воздействовать на них в нужном направлении. Что мы и сделали.

Больше говорить о риште Леонид Михайлович не пожелал. Кстати сказать, он даже не описал эту свою классическую работу в монографии или хотя бы в статье. Только четверть века спустя сотрудники института уговорили профессора сделать небольшое сообщение о риште для институтского юбилейного сборника. Такая «странность» объяснялась опять-таки личп ы м характером исаевского творчества. Он влюблялся в научные проблемы, как другие влюбляются в женщин. Вечно одержимый новыми идеями, новыми планами, Леонид Михайлович неохотно возвращался к мыслям о прошлых поисках. Завершенное научное исследование уходило из круга его интересов столь же естественно, как уходят из логова подросшие волчата, как улетают из гнезда окрепшие птенцы. С научным прошлым расставался он без всякого сожаления. Не так ли расстаемся мы с любимыми, когда ощущаем, что чувство исчерпало себя?

В 1931 году Бухарский институт стал Узбекистанским и переехал в Самарканд. По новому статусу директору полагалось отныне заботиться о здоровье всего населения республики, освобождать Узбекистан от всех паразитарных болезней. Пожалуй, прежние масштабы действительно могли показаться теперь пустяковыми. Одно дело засыпать болота вокруг Бухары, другое - избавить от малярии шестимиллионное население на территории, которая лишь немного уступает Франции. Исаев чувствовал себя как химик, которому химическую реакцию, прекрасно идущую в реторте, предложили перенести в цех химического завода. Выяснилось вдруг, что новые объемы и пропорции сместили всю реакцию.

Опыт маленькой Бухары немыслимо распространить на просторы целой республики, где число жертв малярии колеблется от ста сорока тысяч (1925) до семисот тысяч (1932) человек. Взгляд в прошлое тоже не давал утешения. Так было всегда. Кокандские, мерзские, бухарские, термезские, кулябские, голодностепские лихорадки веками сотрясали население здешних мест. Перечисляя эти разные имена малярии, можно было бы восстановить всю географию края. Похоже, что население солнечной и плодородной страны навечно обречено платить за получаемые блага некий особо тяжелый налог трудом и малярией. Навечно?

Годы первых пятилеток - годы великих темпов, великих преобразований, великих надежд. В те удивительные годы считалось, что «объективные причины» - злостная выдумка саботажников. Нет непреодолимых трудностей, нет крепостей, которые не мог бы взять революционный народ. Страна восстанавливает запущенные хлопковые плантации, инженеры готовятся оросить пустыню. Но малярия срывает самые строго рассчитанные проекты. Плановое хозяйство не может и не должно зависеть от стихийных сил природы. Что скажет по этому поводу директор Узбекистанского института малярии? От Исаева ждут не общих суждений, не научных гипотез, а немедленного, практического плана победы над болезнью. Леонид Михайлович и сам охвачен этим общим штурмовым чувством. Ему очень по душе и темпы и бескомпромиссный стиль эпохи. Но вот беда: наука не желает скакать в ритме галопа. Она, эта наука, требует мыслей и мыслей, она сама задает исследователю хитроумные вопросы, без которых с малярией не справиться.