На обороте некоторых снимков сохранились карандашные надписи столь же странного свойства: «Поза осужденного преступника. Неправильное освещение - нос курнос». На портрете с чалмой: «Этот костюм сшил себе, скоро вышлю его Вам». В июне 1916-го, меньше чем за месяц до того, как лекарь Исаев «своей энергией и самоотверженной деятельностью… содействовал успеху эвакуации раненых и больных», он попросил товарища сфотографировать себя с козой. На морде козы, которую Леонид Михайлович крепко держит за рога, - унылая меланхолия, на лице молодого офицера - тоже. На обороте стихи из блоковского «Действа о Теофиле»: «Эге! Что с Вами, Теофил? Во имя Господа! Ваш лик печален, гневен… Я привык всегда веселым видеть Вас…»

Прочитав все это, мне захотелось самому воскликнуть: «Эге, да здоровы ли Вы, доктор Исаев?» Но снова и снова вглядываясь в эти кадры, думая о странных как будто надписях, я понял вдруг, что передо мной - вторая (ничуть не менее реальная, чем первая - служебная), театральная жизнь Леонида Михайловича Исаева. За тысячи километров от Мариинки и Александринки он - единственный актер и зритель - переходил от одной любимой роли к другой, любуясь с помощью фотографии производимым эффектом. Этот исаевский театр продолжался не недели, не месяцы, а целые годы, продолжался рядом с «действительным артиллерийским огнем неприятеля», рядом с госпиталем, где стриженные наголо солдатики почтительно ожидали исцеления от батальонного лекаря в начищенных сапогах со шпорами. Нет, ничто не забыто: ни чумные бараки в Харбине, ни продутые ветром Забайкальские степи, ни галерка в Мариинском. Человек всю жизнь несет в себе свое детство и юность. До конца.

…Он не собирался надолго задерживаться в Бухаре. Ну, год, ну еще год от силы. Только бы поставить на ноги новорожденный Институт тропических болезней, обучить местных работников, подобрать преемника. А там снова Москва и новые поездки. Так они и договорились с профессором Марциновским: полгода в Москве, полгода в командировках. По этому принципу Евгений Иванович Марциновский и Институт центральный затевали: столичными силами работать для окраин и на окраинах. Непоседе Исаеву такой порядок был очень по душе. Что такое Бухара? Если даже взять весь оазис, всю Бухарскую республику - это только пятнышко на карте страны. Оздоровить же надо всю Среднюю Азию, Кавказ, Нижнее Поволжье. Да мало ли где еще может пригодиться специалист - паразитолог, эпидемиолог, знаток тропических болезней…

Москва притягательна для Леонида Михайловича и по другой причине: там живет его «Прекрасная Дама», его Вера, Верочка. Они поженились летом девятьсот семнадцатого после трех лет знакомства. Похоже, что это ей направлялись артистические фотографии, сделанные на Кавказе. Верочка Котович вместе с отчимом, известным инженером-нефтяником, жила прежде в Грозном, там же, где служил лекарь Исаев. Теперь в 1924-м на глинобитной стене исаевской комнаты висит их давняя общая фотография: хрупкая молодая девушка в огромной, по моде тех лет, кружевной шляпе и он - изящный офицер с саблей на боку. Прекрасная Дама живет на Патриарших прудах в пообтрепавшейся за годы революции, но все еще большой квартире, где много книг, картин, красивых пустяков. Многое, очень многое переменилось с тех пор, как они встретились впервые. Но он по-прежнему думает о жене с тем же восхищением, с той же восторженностью, как и десять лет назад. И в тридцать четвертом и в пятьдесят четвертом будет любить ее, одну-единственную…

Брак красавицы Верочки Котович вызвал недоумение ее друзей. Она была образованна, от природы одарена художественными способностями. В доме родителей по традиции собиралась литературная и философская элита Москвы. Здесь царил культ Блока, бывали поэтесса Марина Цветаева, писатель Леонов, философ Соловьев. Исаев, то слишком хмурый, то слишком веселый, захваченный не очень понятными для окружающих научными интересами, был тут как-то не на месте. Гостей раздражал и его сарказм и неэстетичные «госпитальные» разговоры. По счастью, этот неприятный врач чаще всего находился в командировках и не мешал литературным и философским встречам.

В Бухару Вера Ивановна не поехала, как говорят, по состоянию здоровья. Леонид Михайлович не настаивал. Он ведь и сам скоро должен был вернуться в столицу. Но время шло, а с Бухарой все как-то не удавалось покончить. Вмешивались то одни, то другие причины. В конце 1923 года Исаев писал Марциновскому: «Осенью (1924 года), вернувшись в Москву, надолго засяду в ней…» А через год, сообщив, что с малярией в Бухаре «полное благополучие», развернул в том же письме целую программу эпидемиологического обследования всей долины Зеравшана - дел вновь оказалось на год, а то и больше. Ноябрь 1925-го. Исаев уже три года с небольшими перерывами в Бухаре. «Хочу скорее попасть в Москву и войти в новый круг идей», - пишет он Марциновскому. И тут же, как будто позабыв о предыдущих строках, темпераментно разъясняет, что начал разрабатывать планы кампании, направленной против другого врага бухарцев - паразита ришты. Еще год позади. Снова осень, октябрь 1926-го. Исаев весь погружен в борьбу с риштой, малярией, берется за разгадку внутреннего лейшманиоза. Время от времени он ездит в Москву, неделю-другую сидит в институте, торопливо листает зарубежные журналы по своей специальности. Он все еще числится ассистентом столичного Тропина. Но все видят: ему хочется скорее назад, в свой собственный маленький институт. Там он сможет помчаться осматривать хаузы, ревизовать болота, организовать отлов лейшманиозных собак и выявление риштозных больных. Там, в своей необжитой, неуютной комнатушке с глинобитными стенами, он дома, здесь, в Москве, - в гостях. Трудно понять, как это произошло. Исаева по-прежнему ценит Марциновский, Вера Ивановна по-прежнему - Прекрасная Дама. Но Азия уже вошла в него. Тайно, незаметно, как входит в кровь человека возбудитель кала-азара, приносимый укусом москита. Леонид Михайлович уже не мыслит себя без Бухары, Узбекистана, без полюбившегося дела. «Нет лучше работы, чем оздоровление коллектива…» - пишет он в автобиографии 1926 года. И тут же добавляет: «Особую прелесть придает пионерский характер работы, так как в Средней Азии приходится все начинать сначала». Вот она, главная сладость его нового положения: как и в Маньчжурии, как и на войне, доктор Исаев снова первый, в какой-то степени даже единственный в своем роде. О, за такую честь чего только не заплатишь! Дело тут не в директорстве (никто никогда не слыхал от него - «я директор института») и не в профессорском звании. А в подлинном, всеми признаваемом первенстве, в том, что именно он, доктор Исаев, вывел малярию в Бухаре, первым поднял руку на ришту, возглавил победоносную борьбу за здоровье народа в этом уголке страны. И вышел из нее победителем.

Боюсь, что даже самому себе Леонид Михайлович не признавался в те годы, что навсегда «погрязает» в Средней Азии. Свой окончательный отъезд в Москву он назначил на осень 1927 года. Обосновал: пора подвести итоги пятилетней работы. Все правильно. Но наступает «роковой» 1927-й, Марциновский требует от Исаева окончательного ответа: Москва или Бухара. И… Леонид Михайлович разражается длинным-предлинным письмом, которое начинается словами: «Конечно, я выбираю Москву», а завершается так: «Прекращение моей работы в Средней Азии считаю несвоевременным и по личной инициативе этого не сделаю» 1 [¹ Письмо Марциновскому Е. И. из Старой Бухары. 1927 год. Дата не уточнена (машинописная копия)].

Он так и не уехал из города, где, по словам старинного поэта, при виде прекрасных мечетей и медресе «месяц приложил палец удивления к устам своим»; где утренняя заря окрашивает крылья аистов в дивную гамму цветов от пепельно-розового до пламенно-алого, а вода в хаузах вобрала в себя все краски от бирюзовой до иссиня-фиолетовой. Прошло четыре десятилетия. Бухарский институт несколько раз менял названия, переехал в Самарканд, врач Исаев стал профессором, заслуженным деятелем науки. Но по-прежнему он оставался директором института, который когда-то именовался Бухарским. Бухара, как первая любовь, прошла через его жизнь.