Комиссар кивает головой: что верно, то верно, на службе рассуждать не приходится.

Потом допрашивают Кришнаварму («Значит, вы занимаетесь недозволенной деятельностью на территории страны, которая вас приютила?»), Хавкина («Вам не следовало бы вмешиваться в скандалы, мосье, тем более что вы здесь проездом»), Клера и, наконец, маленького героя - мальчика слугу, который выбрался из осажденного дома и, пройдя через лес, остановил на шоссе экипаж Клера.

- Прошу вас отметить в протоколе героизм этого мальчика, комиссар, - говорит Клер и дружески треплет гордого мальчика по черным волосам. - Это он спас дом от нападения.

- Герой!… - хмуро ворчит себе под нос полицейский. - Слишком много развелось героев. Если бы эти черномазые поменьше селились в Париже, не было бы нужды никого спасать.

…Глубокой ночью Хавкин и Клер выбрались, наконец, из особняка в Булонском лесу. Комиссар даже любезно предоставил известному журналисту один из своих экипажей.

- Когда будете писать, не забудьте наших имен, мосье. Ребята дрались как львы.

Сильные полицейские лошади быстро вынесли их из леса. Париж еще не спит. Электрическое пламя по-прежнему полыхает над Елисейскими полями. Город остается верен себе: несмотря на скверную погоду, на бульварах, за мутными стеклами кафе и ресторанов продолжает колобродить развлекающаяся публика. Хавкин кутается в плащ: скорее бы добраться до гостиницы. Сегодня он сыт по горло эффектными встречами, неожиданными событиями и иными сюрпризами столицы мира. Но у Клера какие-то свои планы. Он просит остановить экипаж возле кафе и приглашает спутника выпить бокал шампанского. Хавкин равнодушен к ресторанным радостям. Может быть, перенести торжества на завтра?

- Вы не откажете мне? - многозначительно улыбается Апри. - Мне еще полночи предстоит провести в редакции. Надо поддержать себя. Кроме того, совершенно необходимо отметить одну сенсацию, которая появится завтра в дневном выпуске «Матэн».

- Что-нибудь вроде: «Иностранные тайные агенты в Париже» или «Нападение на дом индийского экстремиста»? - устало шутит Хавкин.

- Мимо, дорогой Вольдемар, промах. На этот раз сенсация действительно стоящая. Нет, пока ни слова. Тайна откроется не раньше, чем будут подняты бокалы.

И только когда они водворяются за столиком и шипучий нежно-лимонный папиток начинает играть в хрустальных бокалах, Анри Клер открывает свой секрет. Три часа назад агентство Рейтер передало по телеграфу: «Мистер Хавкин, по всей видимости, возвращается в Индию. Англо-индийское правительство предлагает знаменитому бактериологу почетные условия».

XVII

Мы рады сообщить, что конфликт между индийским министерством и г-ном Хавкиным разрешен в форме, почетной для обеих сторон. Г-н Хавкин получил от индийского министерства письмо о том, что министр по делам Индии признает, что, несмотря на отсутствие единогласия по данному вопросу, многие ученые придерживаются благоприятного для г. Хавкина мнения о происхождении катастрофы в Малковале. Министр предлагает Хавкину работать в Индии. Г-н Хавкин ответил, что он принимает предложение. Наши читатели могут счесть слишком скудным материал, приведенный в оправдание г. Хавкина, но, к сожалению, после длительного спора почти всегда дело обстоит именно так. Оправдание никогда не может вознаградить за причиненные неприятности. Г-н Хавкин перенес это испытание с величайшим достоинством, и мы сердечно поздравляем его с решением вернуться, несмотря на неприятности, которые теперь отошли в область прошлого.

Журнал «Ланцет» 30 ноября 1907 года.

ЭПИЛОГ

Москва

Июль 1964 года

А что было потом?

Я искал ответа в старых газетах и архивах. Я обращался с письмами к бактериологам Лондона, Бомбея, Парижа, ко всем, кто мог бы помочь мне дописать эту книгу. В душе я не верил, что кто-нибудь откликнется.

Кого может интересовать судьба давно, очень давно умершего человека? Одинокий, он не был женат и не оставил детей.

Иностранец, он равно оставался чужим для любой страны, сколько бы ни прожил в ней.

Так мне казалось. И только когда на московский адрес стали приходить конверты с советскими и иностранными штемпелями, письма от незнакомых людей с далеких материков, я понял, как грубо ошибался. За свою долгую жизнь Владимир Хавкин посеял в человеческих сердцах много добрых чувств. Теперь я - его историограф и потомок - снимаю урожай всеобщего доброжелательства…

Хранительница музея Пастера в Париже и директор Хавкинского института в Бомбее, румынский профессор-медик и профессор-физик из Франции, доктор медицины из США, одесский архивист, общественный деятель из Дели, ленинградский историк - каждый стремился, чем только мог, продвинуть мои розыски.

Итак, что же было потом?

Хавкин приехал в Бомбей незадолго до нового, 1908 года.

«Он возвратился в Индию… разочарованным человеком. Теперь он искал уединения и старался быть незаметным», - писал один из современников.

Лабораторию, которую он создал своими руками, ему не вернули. Пришлось переехать в Калькутту. Он не возражал. Он вообще больше ни с кем ни о чем не спорил, во всяком случае публично.

Похоже, что пятилетняя борьба окончательно истощила его энергию. В специальных журналах еще появляются время от времени его статьи. Но это было только подведением итогов. Ничего нового. Исчерпаны научные идеи? Доктор Хавкин ничего больше не может дать теории и практике медицины? Скорее, не хочет. Он действительно разочарован, и на этот раз не только в британской колониальной администрации. Он мысленно переоценивает все то, что считал для себя в жизни ценным.

И точно так же, как двадцатидвухлетний одесский студент Хавкин утерял веру в террор народовольцев как средство, которое может обновить жизнь русского общества, так в пятьдесят лет бактериолог Индийского правительства приходит к выводу: наука тоже не панацея от всех бед. Она не развязывает главных, самых мучительных узлов человеческого бытия, она не делает людей счастливыми. А раз так - стоит ли убивать время и силы во имя научного поиска?

Кто знает, может быть, давние коллеги и друзья - Росс, Симпсон, Мечников, Ру - смогли бы личным примером оградить собрата по науке от мрачных и не совсем верных выводов, но Хавкин с каждым годом все больше отдаляется от их общества.

Все реже видят его на медицинских съездах и конгрессах, все менее охотно встречается он даже с самыми близкими из европейских коллег.

А жизнь между тем идет своим чередом. Привитые от чумы и холеры в одной только Индии исчисляются уже миллионами. Метод вакцинирования против чумы описан в учебниках как классический. Возникает даже термин: хавкинизация. Чума отступает. В далекое прошлое отошли бунты против вакцины. Зато все чаще то в одном, то в другом районе Индии вспыхивает недовольство по поводу того, что препарат Хавкина производят в недостаточном количестве. Но имя самого творца вакцины звучит все реже и тише. Он отказывается давать интервью журналистам, не отвечает составителям энциклопедий, которые просят его написать автобиографию.

Пятидесяти пяти лет, едва достигнув пенсионного возраста, Хавкин покидает Индию. Его не привлекает ни Лондон, ни Париж. Ученый ищет убежища в провинциальном французском городишке Булонь-на-Сене. Ученый? Пожалуй, это звание больше неприложимо к высокому прямому человеку, с седой головой и удивительно молодым розовым лицом, который одиноко прогуливается вечерами по улице Гюго возле собственного маленького домика. Нет, Хавкин не бездельник, не рантье, ушедший на покой, чтобы подстригать розы в саду и стричь купоны с банковского счета. Кстати, и счет его в банке весьма невелик. Он продолжает трудиться. Но теперь его идеал - малые дела. Человек, который не раз дарил бесценные открытия человечеству вообще, желает теперь приносить пусть малую, но конкретную пользу отдельным людям. Филантропическое общество, которое ставит своей целью помогать бедным талантливым юношам, предлагает Хавкину занять пост председателя. Это не случайное предложение. Фонды общества - в непосредственном распоряжении председателя. Он сам решает, кто достоин и кто недостоин помощи, сам выписывает чеки и определяет размеры стипендий. Только человеку с безукоризненной репутацией можно поручить столь щекотливое и тонкое дело. Хавкин соглашается возглавить комитет, но с одним условием: он не будет получать за свой труд никакого вознаграждения. Общество довольно. Никто из прежних председателей не был столь добросовестен, никто не контролировал приходы и расходы общественных сумм с такой тщательностью.