Его появление в Париже меньше всего напоминало чудо. То, что произошло после отъезда Хавкина из Индии осенью 1895 года, было более чем обыденно. Атеист и правдоискатель, доктор Датт очень скоро стал нежелательной фигурой в Агре. Ему предложили выехать из города. Он отказался. Было состряпано «дело» по обвинению врача в «антиправительственной деятельности». Суд, скорый и неправедный, определил меру наказания в пять лет тюрьмы. Через пять лет выпущенный на свободу Датт уже всерьез решил заняться тем, за что так несправедливо пострадал. Он открыл в Калькутте газету, чтобы клеймить колониальные власти, но уже после четвертого номера издание было запрещено, а новоиспеченному редактору недвусмысленно напомнили о его недавних злоключениях. Оставалось только эмигрировать. Датт избрал Францию. Там давно уже накапливала силы индийская революционная группа. Да, все, решительно все было обычным в этой истории, даже то, что британская администрация в Индии сама породила еще одного своего противника.
Знакомство с Клером тоже произошло при весьма естественных обстоятельствах. Раз в месяц Анри печатает в «Матэн» очередную статью о жизни революционных эмигрантов в Париже. Он написал уже о русских социал-демократах, о противниках испанской монархии и недавно появился с той же целью в штаб-квартире индийских революционеров. Датту товарищи поручили ввести журналиста в курс жизни индийской колонии. Собственно, тут-то и произошла единственная неожиданность: у бывшего врача из Индии и парижского газетного обозревателя оказался общий друг - русский ученый, проживающий в Лондоне.
- Вы, Вольдемар, числитесь у них на положении сто шестьдесят седьмого индийского божества, - пошутил Клер. - Даже мои личные акции подскочили, когда я заявил, что давно знаю и уважаю вас.
- Святая правда, - подхватил Датт. - Молодая Индия знает, чем она обязана доктору Хавкину. И можете быть уверены: когда будет нужно, мы выступим на его стороне.
- Давно пора, - пробасил Клер.
- Кришнаварма, наш признанный лидер, поручил мне, не откладывая, устроить эту важную для нас встречу. Если мистер Хавкин не возражает, я заеду за ним сегодня же в семь вечера.
- Могу засвидетельствовать, Вольдемар, - заметил журналист, - вас ждет там самый любезнейший прием. Кстати, я тоже приглашен на сегодня. Но приеду не раньше восьми: есть дела в газете. Только едва ли, друзья, при нынешней ситуации следует извещать о встрече посторонних. Пусть эта поездка останется пока в секрете. Имя ученого и без того вызывает в Индии и Англии слишком много ненужных толков.
- Не согласен! - запротестовал Датт. - Все передовое в Индии воспримет дружбу изгнанников с доктором Хавкиным как самую добрую весть.
Хавкин засмеялся.
- Похоже, друзья, что вы поменялись профессиями: журналист требует конспирации, а профессиональный революционер настаивает на широкой публичности. Не тратьте понапрасну сил, ведь я еще не дал согласия куда-либо ехать.
Он чувствовал себя чуть опьяневшим. Тепло и крепкий кофе? Пожалуй.
Но неожиданно головокружительно изменился и самый характер его поездки. Час назад визит в Париж казался ему мерой, необходимой, но относящейся к тому роду дел, которые не оставляют после себя ничего, кроме чувства исполненного долга. Он должен выяснить у Ру и Мечникова, как они относятся к противочумным прививкам в Индии, должен добиться у них одобрения вакцины, ибо надо, чтобы препарат служил людям, независимо от того, как сложится судьба его самого. Как говорится, официальный визит. В случае удачи он собирался вечером же выехать из Парижа в Кале, а оттуда в Лондон. И вот эта встреча…
Теперь придется, пожалуй, принять предложение Джогендра Датта.
И не только потому, что доктор добрый и заботливый человек. (Кстати, в гостиничном номере, который он снял, Хавкин все равно не смог бы прожить больше двух суток - для него это слишком дорого.) Но с эмигрантами стоит познакомиться ради них самих. В Индии с их мнением считается не только оппозиционная интеллигенция и местные молодые промышленники, но даже, как это ни странно, сами англичане. В Лондоне и Дели ненавидят парижскую колонию, но слишком раздражать революционеров не решаются. Надо воспользоваться этой игрой (хотя, как и всякая политическая игра, эта не очень-то симпатична ученому), чтобы не мытьем, так катаньем вернуть вакцине в Индии официальное признание. Решено: он будет ждать доктора в семь вечера. У Датта радостно вспыхнули глаза. Отлично! Ровно в семь. А пока он убегает. У него сегодня куча дел.
- До вечера, мистер Хавкин!
- До вечера, мосье Датт!
У кого была такая же манера - стремительно появляться с полным коробом новостей и тут же стремглав мчаться невесть куда? Ах да - Вильбушевич. Датт с Иваном даже немного похожи внешностью: невысокие, подвижные, полные страстного нетерпения, когда дело идет о судьбах дорогой им идеи. Клер качает головой: да, да, герои его ежемесячных отчетов все таковы. Они горят, как свечи, подожженные с двух концов, нередко кончая свои дни в больнице для туберкулезных. И все же нельзя не позавидовать этим безумцам.
Хавкин щелкнул крышкой часов. Четверть одиннадцатого. С одиннадцати до двенадцати лучшее время для разговора с Ру. В течение часа директор института принимает посетителей по научным вопросам.
- Вы подготовились к этому разговору?
В вопросе Клера слышится настороженность.
- Разве воспитаннику Дома Пастера следует опасаться чего-нибудь со стороны своих учителей?
- Ничего… Кроме разве равнодушия… - Клер открыл коробку папирос.
- Спасибо. Не курю.
Журналист пустил струю дыма в огненное жерло камина. Торопиться некуда. От гостиницы до института не более пятнадцати минут ходу. А между тем он убежден: только равнодушием можно объяснить тот факт, что сейчас, когда почти все крупнейшие бактериологические учреждения мира выяснили свое отношение к трагедии, случившейся в Малковале, молчит только Пастеровский институт.
- Случайность… - Хавкин произносит это тихо, почти беззвучно. Ему действительно хочется, чтобы инцидент оказался случайным.
- Не думаю. - Клер затянулся, поднял кверху рыжеватые брови, прищурился. - Не думаю. Нынешней весной сестра Вильбушевича, доктор Нажотт-Вильбушевич, на страницах «Пресс медикаль» выразила свое резкое несогласие с решением Индийского правительства. Бактериологи Англии, Бельгии, Германии шлют англо-индийской администрации свои протесты, а Ру… Не сердитесь, дорогой Вольдемар, но это мало похоже на простую случайность.
Они выходят на улицу. Клер хотел бы проводить друга до института, с тем чтобы подождать конца переговоров. Если, конечно, Хавкин не возражает. Сырость сразу забирается под плащи. Хавкин ежится, поднимает воротник. Конечно, они пойдут вместе, и Анри убедится, что поспешил с выводами. Не может быть, чтобы Ру и Илья Ильич Мечников не присоединили свой голос к протесту всех честных ученых. Ведь этого требует честь самой науки…
Скромная уличка Дюто встречает их рядами тихих особнячков, где в каждом окне - цветы. Трехэтажное здание Института Пастера, выстроенное в стиле Людовика XIII, с мансардами и зеленым двориком, мало чем отличается от окружающих домов. Былые страсти вокруг Дома Пастера забыты. Париж гордится институтом, как он гордится Эйфелевой башней, оперой или законом о всеобщем избирательном праве. Бактериологов теперь приглашают на обеды к президенту, их дом показывают коронованным и некоронованным гостям Франции. Правда, государство не выделяет своим любимцам ни сантима из бюджета, зато институт обладает полной независимостью. Здесь находит приют ученый любой страны, любой ориентации, здесь привечают всякого, кто приезжает за знаниями, а не за богатством и славой. Нет, Вольдемару Хавкину ничто тут не угрожает. И меньше всего равнодушие…
VIII
Несколько дней тому назад в «Таймс» было напечатано письмо проф. Р. Росса о несправедливости, жертвой которой стал В. Хавкин. До этого «Британский медицинский журнал», «Ланцет» и «Журнал тропической медицины» изложили все фазы борьбы, которую в течение четырех лет ведет один человек против административных властей, чтобы в конце концов добиться признания истины.
