- Уж не станете ли вы утверждать, Анри, что отправились встречать меня по наущению своей блистательной интуиции?
- На этот раз нет, - улыбнулся Клер. - Мы, журналисты, считаем, что мать интуиции - информация. Информация же о вашем приезде облетела вчера все вечерние газеты, так что всякий, кто пожелал бы приветствовать вас, попросту мог приехать на вокзал к приходу курьерского.
Всегдашняя боязнь газетной шумихи заставила Хавкина насторожиться.
- Вы, значит, приехали приветствовать меня? От своего имени или опять от лица читателей «Матэн»?
- От себя и еще кое от кого, - многозначительно поднял брови журналист. - Вы даже не догадываетесь, Вольдемар, как много людей радуется сегодня вашему приезду в Париж!
Они спустились к стоянке извозчичьих экипажей, и Клер распахнул перед ученым дверцы старомодного закрытого фиакра. Это был предусмотрительный выбор: в доживающем свой век, темноватом и тесном ящике на колесах все-таки теплее, чем в современном открытом экипаже. Но куда они направляются? Извозчик, сидящий на козлах снаружи, ни о чем не спрашивая, щелкнул бичом, и пара крупных лошадей начала выволакивать карету с людной привокзальной площади на улицу Сен-Дени. Клер как ни в чем не бывало покачивался на кожаных подушках. Доктор Хавкин не должен ни о чем беспокоиться. Номер в гостинице заказан, завтрак тоже.
Слушая густой глуховатый голос друга, Хавкин почти физически ощутил, как разливается по телу покой. Впервые, может быть, за многие годы кто-то взял на себя заботу о нем. Не за деньги, не из расчета, а просто так, из человеческой симпатии. Было непривычно и радостно. До предела натянутая внутренняя струна вдруг обмякла, ослабела. Он опустил веки, чтобы не выдать себя.
В Лондоне и Берлине тоже есть симпатичные ему люди. Рональд Росс, Симпсон, Райт, Роберт Кох пишут ободряющие письма, выступают с защитой в печати. Есть доброжелательные коллеги и в Париже, и в Индии. Но они остаются коллегами - научными единомышленниками, связанными между собой родством идей, стремлением к истине. Но и только. Прежде Хавкину казалось: этого достаточно. Но когда большая часть жизни позади, слову «друг» начинаешь придавать куда более серьезное значение. Даже сторонники поговаривают сейчас, что Хавкин становится суховатым, Хавкин бывает надменным. Это правда. Пять лет непрерывной борьбы иссушили и ожесточили его. Жизнь в холодных, с застоявшимися, чужими запахами гостиничных номерах, неуверенность в завтрашнем дне, жизнь без любимого труда и настоящих друзей хоть у кого испортит характер. Человек не может только отдавать…
Удивительно, но в Индии он никогда не задумывался над этим. Трата сил и там была немалой: опасное соседство чумы, ратоборство с религиозным фанатизмом одних и чиновной тупостью других, тяготы тропического климата и чуждых обычаев. Но что-то там непрерывно поддерживало его. Что? Может быть, благодарный взгляд матери, которой вакцина вернула обреченного ребенка? Или добрая улыбка выздоравливающего? А многие ли из тех, кто аплодирует в Лондонском Королевском обществе на лекциях доктора Хавкина, одаривают его потом личным теплом и вниманием?
Клер раздвигает кожаные занавески на окошках кареты. Туман на улицах рассеялся, и жизнерадостный красавец Париж сразу начинает обольщать приезжего. Старенькая, слишком высокая на своих огромных колесах карета катится по широченному Севастопольскому бульвару. Вокруг в несколько рядов извозчики, автомобили, омнибусы. Деревья сбрасывают последние листья, зато многоцветны плащи и накидки парижанок. На перекрестке, где карету на минуту затирают между желтых и синих омнибусов, сидящие на империале пассажиры норовят заглянуть в оконца кареты или легонько постучать в стекло зонтиком. На мелькающих снаружи лицах веселое любопытство. Это давняя, узаконенная в Париже игра, на которую не принято обижаться.
- Наш город не позволяет грустить, - будто угадывая мысли спутника, говорит Клер. - Когда в моем доме случается неприятность, я беру Луиз за руку, и мы отправляемся просто бродить по улицам. И, знаете, всегда возвращаемся в отличном расположении духа. Париж - прекрасное лекарство от всех болезней.
Да, Париж умеет врачевать душевные раны. Остались позади сенские мосты, карета пересекла аристократический Сен-Жермен и мчит дальше на юг, все глубже и глубже проникая в квартал науки, район лицеев, институтов, больниц. Здесь все памятно и мило бывшему препаратору Пастеровского института. Ровные ряды окон библиотеки Сент-Женевьев рождают в памяти те далекие зимы, когда Вольдемар в обществе таких же, как он, бедняков от науки по целым дням укрывался от холода и одиночества в натопленных залах «публички». Цепочка ламп под зелеными стеклянными абажурами вдоль длинных столов, сотни склоненных над книгами юношеских голов…
А по другую сторону улицы - Люксембургский сад, любимое место прогулок Ильи Ильича, Весной, после напряженного, проведенного в лаборатории дня, Мечников тащил ученика посидеть под вековыми деревьями. Нежные, просвечивающие на солнце листья, пятна света на траве, и посреди этого пира расцветающей природы - мудрый белобородый «папаша Меч», раздающий конфеты гуляющим по парку малышам. Каков-то он теперь - учитель? Его научная известность обогнала славу Дюкло и Ру - ближайших сотрудников Пастера. Поговаривают, что шведская Академия наук собирается наградить Мечникова Нобелевской премией. Справедливо. Научная страсть и талант редко совмещаются с таким поразительным трудолюбием…
Бульвар Мон-Парнас, улица Вожирар - тоже знакомые места.
Клер, конечно, нарочно выбрал гостиницу именно в этом районе, неподалеку от института, чтобы доставить другу радость от встречи с местами юности. Интересно, однако, кто же еще, кроме Анри, ожидает Хавкина в Париже? Вильбушевич? Нет, Иван уехал в Россию и, как говорят, был не последним лицом среди организаторов революции. Кто-нибудь из Пастеровского института? Тоже нет. А Клер подзадоривает:
- Нехорошо, нехорошо, друзей все-таки надо помнить…
Разгадка пришла раньше, чем Хавкин ожидал. Карета остановилась у подъезда солидного отеля на Рю Вожирар. И, едва они миновали вращающуюся стеклянную дверь и вошли в вестибюль, как навстречу им устремился невысокий полный господин восточного типа. Черные длинные волосы разметались по плечам, белоснежная сорочка и манжеты подчеркивали смуглоту лица и рук.
- Клянусь богиней Холерой, мистер Хавкин, вы не узнаете меня!
Это напоминало наваждение: Джогендра Датт? Откуда он здесь? Ударился в науку? Тоже приехал в Институт Пастера?
Черные, как маслины, глаза маленького доктора победоносно сверкали, когда он сначала сложил руки для приветствия по-индийски, а потом просто кинулся в объятия давнему товарищу. Этот блеск, пожалуй, более всего удивил Хавкина. Он хорошо помнил похожего на худенького подростка доктора с его по-стариковски грустным взглядом. Какие же события должны были свершиться, чтобы двенадцать лет спустя располневший, округлившийся Датт вдруг стал смотреть на мир почти юношески светлыми глазами? Получил богатое наследство? Назначен на важный пост?
- Нет, нет, милый Хавкин, не старайтесь, вам не хватит всех ваших знаний, чтобы догадаться, какие причины привели меня во Францию. Но, прежде чем я сам открою вам секрет, давайте поднимемся к вам в номер.
Датту явно не терпелось показать, как он справился со своей должностью квартирьера. Двухкомнатный удобный номер действительно был выше всяких похвал. Нога тонула в мягких коврах. Глаз везде встречал позолоту, зеркала, картины. А главное - здесь весело трещал камин и было по-настоящему сухо и тепло. Доктор Датт отлично приготовился к приезду старого товарища. Три удобных кресла стояли вокруг овального столика, будто специально ожидая прихода гостей. Умывшись и переодевшись с дороги, Хавкин увидел на столике поднос с кипящим кофе и легкий завтрак для троих. На правах хозяина Джогендра Датт принялся подливать сотрапезникам черный, сваренный на индийский манер напиток, подкладывать удивительно вкусные маленькие пирожки…
