Да, она действительно хотела бы знать… Хотя это, наверно, нескромно… Как называла мистера Хавкина в России его… невеста или… подруга. Как? Еще раз, пожалуйста… Вля-ди-мирь? О! А если ласково? Во-льо-дья? Ой как трудно! Наколка сбилась на сторону, в глазах - блеск первооткрывателя Вольодья…

Хавкин хочет повторить свое имя, которое так смешно звучит в устах Мэри, но губы перестают слушаться. Внезапно задубевшее лицо, как и утром, становится вдруг неуправляемым. Девушка резко обрывает смех.

- Простите меня, ради бога… Вам больно?

- Пройдет, - с трудом выжимает Хавкин.

Отвернувшись к стене, он пытается ладонью унять мучительную судорогу, которая свела мышцы. Он разминает и растирает щеки и губы, как будто они обморожены. Паралич? Парез? Но у кроликов и мышей вакцина не поражала ни лицевых, ни каких иных мышц. Очевидно, все-таки слишком велика была доза препарата. Каких, интересно, еще неприятностей можно ожидать от этих десяти кубиков?

В кабинет осторожно вошел Джозеф и, наклонившись к Мэри, о чем-то тихо доложил ей.

- Ну и что же? - непонимающе переспросила девушка. - Конечно, зовите.

- Но врач индиец, мэм.

- Какое это имеет значение, Джозеф? Зовите скорее. Разве вы не видите, что мистеру Хавкину плохо?

Лицо постепенно начало отходить. Врач индиец? Кто бы это мог быть? Ведь об испытании вакцины никому из посторонних не известно… В дверь просунулась большая плетеная корзина, с какими ходят за покупками повара из богатых домов. Очевидно, весила корзина немало: доставивший ее слуга опустил свою ношу возле дверей с явным облегчением. Следом появился Рой, ну да, добросовестный и доброжелательный доктор Рой с курсов врачей-чумологов, а с ним кто-то еще. Хавкин не сразу узнал его. Вирчанд был теперь в индийском узком френче и белых брюках. Только лакированные черные туфли напоминали о том официальном наряде, в котором они встретились сегодня на рассвете. Казалось, что вместе с европейским костюмом адвокат сбросил и хмурое выражение лица. Умный и острый взгляд тепло светился из-за толстых очков.

Мэри вышла из комнаты, чтобы не мешать медику, и два молодых мужчины заняли стулья у изголовья больного. Секрет их общего появления быстро раскрылся. Да, собственно, и секрета никакого не было. Вирчанд явился в колледж, чтобы узнать имя заведующего «чумной» лабораторией. По чистой случайности в коридоре он обратился именно к доктору Рою. Это решило все. Рой слышал имя Вирчанда и раньше. Это помогло им отнестись друг к другу с доверием и симпатией. Вирчанд сообщил, что непременно должен сегодня же увидеть Хавкина; Рой предложил свои услуги как проводник. Впрочем, была еще одна причина, которая вызвала у врача и адвоката встречные добрые чувства.

- Мы оба виноваты перед вами, - заметил по этому поводу Вирчанд. - Мы позволили себе, как паролем, обменяться двумя секретами, из которых оба принадлежат только вам. Но если бы я не рассказал доктору Рою, что участвовал в утренней перестрелке и вы спасли моего друга, то он, в свою очередь, не открыл бы мне правду о вашем эксперименте. В результате я не смог бы разыскать вас и доставить вот это.

Вирчанд поднял тяжелую корзину и поставил ее около дивана. Аромат цветов и свежих фруктов на мгновение заглушил извечные запахи кабинета доктора Сюрвайера. Мощные ядра апельсинов, плоды граната, связки бананов лежали в корзине, укрытые гирляндами цветов. Хавкин попытался протестовать против подарка, но Вирчанд ничего не хотел слушать. Если доктор Рой только гид, то он, Вирчанд, всего лишь кули - рабочий, согласившийся доставить ученому скромный дар от родственников раненного и спасенного нынешним утром юноши. Мрачный кабинет Сюрвайера сразу приобрел вид индийского храма. Благоухающие гирлянды белых, розовых и темно-красных цветов повисли на спинках стульев, протянулись вдоль высоких подушек дивана.

- Спасибо, спасибо…

Ему хотелось сказать своим гостям что-нибудь особенно хорошее, но голос не слушался, хрипел, срывался. Яд продолжал бродить по телу, яд ни на минуту не давал забывать о себе. Очевидно поняв его состояние, Рой и Вирчанд ни о чем не расспрашивали. Хавкин заметил: они старались вести беседу так, чтобы он как можно меньше участвовал в разговоре.

- Люди поручили мне передать вам свою благодарность, - тихо, будто боясь утомить собеседника, говорил Вирчанд. - Они знают теперь, кто вы и чем занимаетесь. Они одобряют ваши планы, их восхищает ваше мужество. «Если что-нибудь должно быть сделано, - говорят они, - делай с твердостью, ибо расслабленный странник только больше поднимет пыли». Я расскажу им, что по своей дороге вы идете твердо и безбоязненно. Если вам понадобится их помощь, достаточно одного знака - они готовы. Они узнают вас среди тысяч европейцев, потому что, серьезный среди легкомысленных, многободрствующий среди спящих, мудрец выделяется подобно скакуну, опередившему клячу.

Хавкин прислушивался к напевной речи. Такой стиль, богато изукрашенный разводами древней мудрости, свидетельствовал о том, что, кроме юридического европейского, юноша получил и местное религиозное образование. Но кто он? За что пользуется известностью? По правилам индийского обхождения, нельзя задавать гостю слишком личных вопросов. А сам Вирчанд, кажется, не склонен к разговору о себе. Его более занимают чужие судьбы. Он еще раз напоминает, что в Бомбее с сегодняшнего утра у мистера Хавкина значительно больше друзей, чем было вчера вечером. На обороте своей визитной карточки адвокат записал чей-то адрес и имена неизвестных доброжелателей. Эти люди будут полезны вакцинатору, когда начнутся массовые прививки.

- Мои соотечественники бывают подчас косными, - будто извиняясь, пояснил он. - Три тысячи лет собственной писаной истории не только достоинство, но, и, в известной степени, недостаток. Народу со столь длинной историей трудно впитывать новое, трудно перешагнуть через свою взлелеянную веками национальную гордость. Если тридцать столетий считать, как учит Риг-Веда, что «наши желания различны: возчик жаждет дров, врач - болезней, а жрец - жертвенных возлияний», то трудно в один прекрасный день поверить, что появился врач, жаждущий для миллионов своих пациентов здоровья и только здоровья. Ко всякому прибежищу обращаются люди Индии, мучимые болезнями и страхом: к горам, к лесам, к деревьям в роще и к гробницам. И совсем не каждому удается понять, что спасение таится не в тенях вчерашнего дня, а в свете дня сегодняшнего.

Хавкин приподнялся на локте, чтобы лучше слышать и видеть своего гостя.

Вирчанд говорил скорее как проповедник, нежели адвокат. Но проповедник, в отличие от индийских полуграмотных «святых», без суеверий и предрассудков. От такого человека можно и помощь принять, но пока вакцинации мешает не косность индийцев, а тупость английского генерала Гетакра,

- Начальник бомбейского гарнизона не желает, чтобы город избавился от чумы?

- Нет, почему же, желает, но только с помощью винтовок, хотя наполненный вакциной шприц дал бы, вероятно, более значительный эффект.

- Зато винтовка привычнее, - засмеялся Рой. - Газеты много пишут о храбрости Гетакра, но я не припоминаю ни одной заметки, посвященной его уму.

- Платон, видимо, не зря ставил мужество на последнее место среди человеческих добродетелей, - улыбнулся Вирчанд. - Я как-то думал о том, что именно такие вот солдафоны называют храбростью, и пришел к неутешительным выводам: капля тщеславия, доля упрямства да безграничное презрение завоевателя к гражданам страны, в которой они живут, - вот, пожалуй, и весь состав этого немудреного чувства.

Чем дальше текла беседа, тем более нравился Хавкину этот спокойный и острый человек. Зачем ему уезжать из страны, которая так сильно нуждается в собственных духовных силах, в молодой интеллигенции? Но вопрос так и остался невысказанным. Хавкин увидел, как за спиной его гостей беззвучно распахнулась и быстро закрылась дверь кабинета. В проеме возникла и тотчас исчезла фигура доктора Сюрвайера. Ничего необычного в этом не было. Очевидно, хозяин кабинета, по привычке, отправился к себе, позабыв, что в комнате временно поместился другой. Пустое недоразумение. И все же оно вызвало в душе смутное беспокойство. Беседа шла своим чередом, то серьезная, то шутливая, но из головы не выходило: почему доктор не зашел в кабинет? Не захотел говорить при посторонних о служебных делах? Но можно было просто навестить лежащего в жару товарища. Он чем-то рассержен. Выговором Вилкинса? И вдруг совершенно ясно Хавкин припомнил многозначительно подчеркнутые слова Джозефа: «Но врач индиец, мэм». Врач индиец… Сюрвайер презирает коренных жителей? Но иначе домоправитель не получил бы от хозяина соответствующих распоряжений. Не могло быть случайностью и то, что три месяца Хавкин встречал в доме темнокожих только в качестве слуг. Нет, Сюрвайер не раздосадован - он взбешен. В кабинете белого сахиба - индийцы…