…
Хавкин тяжело поднимается по ступеням. Он бледен, весь в грязи, на лбу кровоточит ссадина. Его растерзанный вид странно контрастирует со свежевыглаженным костюмом и розовыми щеками резидента. Но мистер Армстронг достаточно воспитан, чтобы не придавать значения внешнему виду своего собеседника. Он любезно приподнимается навстречу врачам. Отлично. Прекрасное начало. Он, капитан Армстронг, уже сообщил соответствующим инстанциям, что прививки в тюрьме Капурталы прошли блестяще. Вероятно, завтра мистер Хавкин пожелает предпринять вакцинацию дворцовой стражи. Не правда ли?
- Они там мучают и убивают людей, - не слушает его Хавкин. - Как представитель центрального правительства вы обязаны вмешаться.
Да, да, но он надеется, что мистер Хавкин окажет ему честь и позавтракает в резидентс-хаузе. Мистер Датт, если пожелает, тоже… И не надо пока о делах. Экипаж ожидает их у дворцового подъезда.
Белый доктор проводит рукой по лицу. На побледневшей коже остаются грязные полосы.
- Вы, вероятно, плохо меня поняли; капитан, - тихо повторяет он. - Только что я был свидетелем преднамеренного убийства. Если вы не желаете расследовать это преступление, я лично должен обратиться к махарадже.
- Его высочество отбыл с ответным визитом вежливости в Патиалу.
- Я дам телеграмму вице-королю…
- Боюсь, что и тут вас ожидает разочарование, - уже не скрывает раздражения резидент. - Ваш запрос пе находится в
компетенции центральных властей. И поверьте мне, мистер Хавкин, нам лучше всего перенести эту беседу в мой дом.
С минуту Хавкин рассматривает свои грязные ладони, потом поднимает усталый взгляд. Доктор Датт уже собрал со стола и уложил в ящик всю прививочную посуду. Что делать дальше? Да, конечно, надо идти. Но прежде следует решить для себя еще что-то. Что именно? Лица, лица… Сколько их тут? И вдруг Хавкин видит единственно нужное ему сейчас лицо. Среди сотен одинаковых синих человечков с ружьями его, как магнитом, притягивает именно этот солдат, тот самый их проводник, чей брат умер в тюрьме от холеры. Надо справиться, как его имя. Он добрый и честный человек. Для разбирательства важен именно такой неподкупный свидетель. Но почему парень потупил взор и стал так упорно созерцать свои босые ноги? Хавкин хочет подойти к солдату, но доктор Датт берет его под руку и поворачивает в сторону ворот.
- Не надо… - шепчет он. - Этим никому не поможешь. Скорее навредишь. Солдат пе свидетель…
Хавкин идет опустив голову. Он видит только бесконечный ряд ружейных прикладов и босых ног. Ружья и ноги - и ничего больше.
А слева, догоняя, уже рокочет бархатный баритон капитана Армстронга:
- Вот и хорошо, мистер Хавкин. Вот и отлично. Жена будет так рада вам! Только умоляю: не рассказывайте, пожалуйста, при ней ничего такого. Бедняжка совсем недавно приехала из Европы и, знаете, очень болезненно переносит дикость здешних нравов…
XII
Вот уже два часа, как он безнадежно пытается проникнуть в смысл первой страницы английского романа. Книга была приобретена в Калькутте из-за храмов на обложке. Покупатель по простоте душевной надеялся с ее помощью расширить свои представления об Индии. Но тщетно. Сначала казалось, что слишком тускло горят свечи, потом стало раздражать скрипучее плетеное кресло. Но, конечно, дело не в кресле и свечах. Просто одолевает нестерпимая духота. Ночь не принесла ни капли прохлады. Хавкину кажется, что душный пыльный жар время от времени даже усиливается: он набегает на веранду какими-то тяжелыми волнами. После таких приливов планета Земля становится непригодной для обитания. Не хватает воздуха. Из сада тянет горьким запахом умирающих без воды растений. В этой печке только кровопийцы-насекомые чувствуют себя привольно. От их укусов все тело в расчесанных до крови волдырях. Странно, но, кажется, москиты жалят только европейцев. Иначе как же полуголые индийцы переносят эту непрерывную муку?
Доктор Датт затих в своем гамаке; Лал, видимо, тоже улегся на веранде с другой стороны дома. Тишина. Только из-за густых зарослей гибнущего сада слышится приглушенная расстоянием музыка. Завывают индийские духовые инструменты, монотонно звякает жесть, и хриплые голоса тянут столь же монотонный мотив. Это жрецы в деревенском храме молят богов поторопиться с муссоном.
Дождь… Он так необходим сейчас и людям и земле. Освежающий прохладный дождь… Но ничто в природе даже не намекает на близость муссона. Не от туч туманится похожая на плывущую лодочку опрокинутая тропическая луна. Ее застилает пыль - едкая, мелкая, поднятая на высоту Эвереста пыль пенджабских дорог.
Хавкин отложил книгу. В бледном круге света на полу что-то зашевелилось. У самых его ног из щелей один за другим выползали крупные темные муравьи. Они деловито сбиваются в кучки и замирают, чуть шевеля усиками. Похоже, насекомые чего-то ожидают. Черные кучки растут, становятся гуще, сливаются между собой. Индия задает европейцу очередную свою загадку: что спугнуло сон и покой работяг муравьев? Без серьезной причины эти отлично организованные насекомые не покинули бы среди ночи свои подземные жилища. Они бегут. Им угрожает гибель.
Вид этой отступающей армии вызвал у Хавкина смутную тревогу. Неясная опасность чудилась в тишине сада, в непрочном покое охваченного сном дома. Несколько раз ему казалось, что рядом с верандой кто-то стоит. Он отмахивался от этой мысли и снова брался за книгу. Кому нужна его жизнь? В Индии куда больше шансов погибнуть от болезни или диких зверей, чем от ножа убийцы…
И все же тягостный, душный вечер, скверный осадок, оставшийся в душе после посещения тюрьмы, и странное бегство муравьев наталкивают на мрачные раздумья. В этой богатой и красивой стране смерть - повседневное и обыденное событие. В деревнях отнюдь не редкость укус кобры или прыжок тигра-людоеда из зарослей. Но гораздо смертоноснее грязная питьевая вода из рек и прудов, болота, изобилующие комарами, и жилища, полные крыс. Мрут, не дожив до года, две трети новорожденных; мрут мужчины и женщины, сраженные холерой, чумой, малярией, оспой. А голод? Он уничтожает целые семьи, селения, провинции. Смерть - повседневность, смерть на каждом шагу. Может быть, оттого она и обставлена здесь так скромно. В городе то и дело слышишь позванивание колокольчиков: носильщики трупов прокладывают себе дорогу сквозь толпу. Четыре человека быстро и легко проходят с носилками, на которых лежит укутанное в белую ткань тело. Несколько родных поспешают следом. Миг - и процессия скрылась в уличном водовороте.
В Калькутте городской санитарный врач Симпсон повел его на берег Ганга. Они осматривали гхаты - каменные лестницы на берегах «священной» реки, где по законам индуистской религии сжигаются трупы умерших. Свежий осенний вечер опускался над городом. Отблески погребальных костров дрожали в густой, как шоколад, воде.
Расставание с ближними на гхатах выглядело как некое предельно будничное, обыденное занятие. В одном месте какие-то люди сбрасывали в реку пепел костра. В другом - в воду сталкивали труп мальчика, еще недостаточно взрослого, чтобы быть сожженным. Тут же на камнях лежали умирающие. Самое большое счастье для верующего индийца, пояснил Симпсон, скончаться, глядя на священный Ганг. Хавкина поразило тогда, что родственники сидят не возле умирающего, а поодаль на траве и, как казалось, со скучающим видом ожидают конца церемонии. Оживленным выглядел только жрец-пурахит, которому поручено соблюдение погребального обряда…
Все новые отряды муравьев продолжали лезть из щелей. И вдруг Хавкин увидел, как темная масса на полу зашевелилась, заволновалась. Насекомые начали строиться в длинную колонну. Интересно, что предпримет сейчас эта бегущая армия?…
Пурахит? О, эту в высшей степени «почтенную» фигуру индийского быта ему никогда не забыть. Подробнее о деятельности погребального жреца Хавкин узнал несколько дней спустя. Группа врачей-вакцинаторов добиралась в тот день на лодке из Калькутты в одну из деревень, охваченных холерой. Хавкин первый увидел на пустынном речном острове худого голого человека. Это был Лал, его нынешний слуга Лал. Но в каком виде! Он шатался от голода и, падая на колени, почти со слезами умолял врачей не оставлять его. Встреча с голодающим - не редкость в Индии, но история Лала поразила даже доктора Симпсона, прожившего в Калькутте несколько лет.