Мечников, которому давно уже не терпелось вмешаться, сорвался с места:

- Дорогой Шамберлан, оставьте нам счастливую возможность по-прежнему уважать вас. Не растлевайте душу исследователя, лишь недавно вступившего на стезю творчества. Неужели не достаточно печального примера Феррана, освистанного за свою алчность?

Илья Ильич не случайно вспомнил нашумевшую историю испанского врача. Вскоре после того, как Роберт Кох обнаружил возбудителя холеры - холерную запятую, а Пастер предпринял свои первые исследования с прививками против заразных болезней, доктор Ферран из Барселоны задумал бороться с холерой при помощи им самим созданной вакцины. Ферран сделал прививки нескольким тысячам человек, когда в Испанию из разных стран начали прибывать научные делегации, желающие поучиться у испанского бактериолога. Так повелось с самого зарождения этой науки: бактериологические открытия, будь то вакцина против сибирской язвы или бешенства, сразу становились общим достоянием науки. Но на этот раз все сложилось иначе. В лаборатории Феррана приезжих поразил не только низкий уровень бактериологической техники (кто-то назвал ее даже допотопной), не только запутанность и неясность записей о прививках. Главное - приезжих возмутило нежелание ученого поделиться своими достижениями. Ферран не соглашался ничего сообщать о своей вакцине, пока его изобретение не будет оплачено. Гости разъехались по своим странам и доложили посылавшим их правительствам, что прививки Феррана недействительны. Впервые в бактериологии, знавшей до того лишь героев и мучеников, взошел чертополох стяжательства. Ферран первым среди исследователей микробов попытался на практике применить «принципы» немецкого генерала фон Лауница: в науках, рекомендовал этот вояка, должно проходить через три этапа: специализация, монополизация, эксплуатация. Последний этап испанскому врачу явно не удался.

Несколько лет спустя Ферран сам опубликовал свой «секрет». Но поздно. Ученые отвернулись от коллеги стяжателя, а заодно и от его противохолерной вакцины.

- Его освистали за грязь в лаборатории и беспорядок в статистике прививок, - пробурчал Шамберлан. - Требовать возмещения за свое открытие - право ученого.

- Право, которым наиболее честные все-таки принципиально не пользуются! - отрезал Мечников.

Хавкин с благодарностью взглянул на учителя. Здесь, в спокойной обстановке института, Мечников располнел, движения его стали более плавными, чем в Одессе. Но годы в Париже не изменили убеждений неистового «Ильи-пророка». Принципы, провозглашенные с кафедры Новороссийского университета, не поблекли для него поныне.

Преданный взгляд ученика не ускользнул от Шамберлана. Делая вид, что собирается удалиться, депутат демонстративно щелкнул крышкой толстых золотых часов.

- Имея триста франков препараторского жалованья, я не стал бы разыгрывать из себя великого филантропа.

Это было брошено презрительно, почти через плечо. Владимир явственно ощутил толчок, грубый, наглый толчок в грудь. Первое желание - ответить резкостью. Будь это в Одессе, его ничто бы не остановило. Но здесь не родина. Как ни любезен к нему Институт Пастера - Хавкин здесь лишь скромный гость, временно пригретый по протекции. А Шамберлан, даже отошедший от дел, по-прежнему близкий друг хозяев дома. Кажется, Мечников почувствовал то же самое. Уже готовый ринуться в бой, Илья Ильич неожиданно сник, остановленный жестом Эмиля Ру. Ру попытался внести успокоение в разогретые дискуссией умы.

- Не станем поднимать слишком общих проблем, друзья. Речь идет о сугубо деловом письме.

Мечников хмуро промолчал. Но Шамберлану этого показалось мало. Он продолжал осыпать насмешками «чистюль, превративших Институт Пастера в монастырскую школу», до тех пор, пока не раздосадовал даже обычно спокойного Ру. Мягко положив руку на отглаженный рукав депутатского сюртука, доктор Ру корректно, но настойчиво усадил Шамберлана в кресло. В наступившей томительной тишине хозяин кабинета изящным жестом закурил папиросу, пустил струю дыма и, глядя куда-то вверх, ни к кому не обращаясь, резюмировал:

- У наших русских друзей особые, далеко не простые счеты со своим отечеством. Иногда действительно трудно понять их. Но в человеческих поступках не все может быть объяснено с помощью только четырех действий арифметики. Случается и так, что место, где ты претерпел самые тяжелые невзгоды, становится потом дороже райских кущ. Жизнь учит снисходительности к чужим взглядам и вкусам. Последуем ее совету.

Так окончился этот спор, в котором последнее слово осталось все-таки за Владимиром: Россия получит противохолерную вакцину безвозмездно.

В приотворенное окно ветер занес нестройный шум голосов. Так и есть: сегодня пятница. Десять утра. Раз в две недели в этот утренний час каждый турист имеет право наряду с галереями Лувра и ресторанами Монмартра познакомиться со всемирно известным Домом Пастера. В течение часа хорошо одетые мужчины и дамы с нарочито серьезными лицами будут переходить из лаборатории в лабораторию, рассеянно смотреть на ряды пробирок в штативах и удивляться, почему не позволяют гладить подопытных животных. Потом во дворе они облегченно вздохнут, осведомятся, жив ли еще великий Пастер, и отметят в записных книжках, что осмотрели еще одну парижскую достопримечательность.

Редко, очень редко встретишь среди этой публики человека, действительно взволнованного успехами науки. Каким-то неведомым чувством Владимир сразу отличает в толпе таких «чудаков». Это или бедняк студент, еще не определивший своего места в жизни, или один из тех редчайших, обычно провинциальных врачей, в ком совесть и любознательность не окаменели окончательно. Устав прописывать бесполезные рецепты, такой медик приходит в научное учреждение, чтобы подышать свежим воздухом исканий, приходит в надежде найти подлинные лекарства и реально помогающие средства. Но как мало таких в толпе, осаждающей по пятницам дом на Дюто, 25!

Владимир захлопнул окно и собрался взяться за очередного кролика, когда на пороге лаборатории со своей кондукторской сумкой появился папаша Саше.

- Вы, кажется, освободились, мосье Вольдемар? Я принес деньги.

Отсчитывая купюры, эконом не прочь поболтать об институтских новостях. На улице жара. Слава богу, близятся каникулы. Вчера Мечников прочитал последнюю лекцию на бактериологических курсах. Слушатели устроили ему настоящую овацию. Туристов сегодня опять много. Но если мосье Вольдемар занят, можно будет провести их так, чтобы они не заходили в его лабораторию. А про служителя Жюпиля слыхали? Того, бывшего пастушка, которого прививка спасла в свое время от бешенства? Он ходит сегодня именинником. Пастер решил украсить двор института фигурой мальчика-пастуха, сражающегося с бешеной собакой. Отличная идея, не правда ли? Жюпиль до старости сможет теперь любоваться своим изображением в натуральную величину.

Хавкин слушает рассеянно. У него на уме совсем иное. А вдруг в России заявят, что вакцина, проверенная всего лишь на четырех людях, не может считаться полностью безопасной? Правда, доктор Ремезов из Москвы, присутствовавший на первой опытной прививке, обещал по возвращении в Россию повторить эксперимент на себе и своих сотрудниках. Немец Клемперер то же самое хотел предпринять в Берлине. Но когда это еще будет? Надо сейчас же найти добровольцев и окончательно убедить всех в безвредности препарата. Нельзя терять ни одного дня: каждый дополнительный эксперимент повышает шансы на успех вакцины в России.

- Скажите, Саше, никто так и не согласился участвовать в наших опытах?

Увы, эконом много раз уже говорил об этом с друзьями и знакомыми, убеждал в том, что прививка против холеры не только безвредна, но может оказаться и спасительной в связи с опасностью эпидемии. Но охотников не нашлось.

Что же делать? Хавкин стоит у окна, глядя на зеленую лужайку, где туристы слушают объяснения одного из сотрудников. Вот они собрались в тесный кружок, готовые отправиться по лабораториям. А что, если предложить им?… Эти господа, посещающие институт только затем, чтобы сказать потом: «Когда я был в Париже у Пастера…» - пожалуй, могли бы согласиться. Ради остроты переживаний. А? Да и переживаний-то никаких не предстоит. Прививка не более опасна, чем посещение цирка. Холерная зараза закована в несравненно более прочные узы, чем львы и тигры, скачущие по арене. Предложить?… Не стоит, пожалуй. Противно видеть мелкое тщеславие на службе науки. Обойдемся.